Нечто подобное было в описи вещей, взятых при одном из московских розенкрейцеров более десяти лет назад, а потом кратко упоминалось в протоколе допроса… следователя безделушка интересовала мало, как и связанные с ней верования задержанного, он больше налегал на склад оружия где-то на Сретенке и на знакомства хозяина перстня среди офицеров гарнизона.
— Поройтесь тут как следует, может, отыщете что-нибудь еще, — распорядился Бульбаш. — Ну а нам пора ехать.
— Вы отвезете меня в гостиницу? — спросил Олег.
Сотник покачал головой:
— Нет. Приказ таков — вы должны присутствовать на всех следственных мероприятиях. Поэтому сейчас мы вернемся в управление, где надо будет разговорить нашего молчаливого друга. Понятное дело.
Когда проходили через прихожую, женщина и мальчишка все так же стояли у стены — она всхлипывала, сотрясаясь всем телом, он же молчал, лишь угрюмо, искоса посверкивал глазенками.
— Что с ними будет? — поинтересовался Олег уже на лестнице.
— Да ничего, — Бульбаш махнул рукой. — Кому они интересны? Пусть живут как хотят. Конечно, если выяснится, что дура-баба тоже причастна к разным делам, то ее тоже взять придется, но это пока неясно.
Дождь показался более холодным, чем полчаса назад, туман будто стал гуще.
Забравшись в машину, Олег закрыл глаза, да так и просидел, пока они не доехали до ГЖУ, мечтая не видеть ничего из настоящего, не вспоминать того, что было в прошлом, и не думать о будущем, вообще как-то выпасть из потока времени, погрузить в безвременье, в его спасительную черноту.
В вестибюле их встретил Кириченко, возбужденный, деловито потирающий руки.
— Ну что, взяли его? Взяли? — спросил он.
— Так точно, — отозвался сотник, вытягиваясь перед начальством. — Готов для допроса.
— Ну, пойдем, — и тысячник деловито затопал к лестнице.
У Олега мелькнула мысль — попросить Кириченко освободить его, отпустить, все равно он сейчас не нужен. Но нет, нельзя показать слабость перед «опричниками», даже если ему пойдут навстречу, что маловероятно, то доложат о ней наверх, и Голубов не упустит случая позлорадствовать.
Нет уж, такого удовольствия темник не получит.
Инженер Павлов сидел на стуле перед столом, отведенным для Кириченко, был он в наручниках, а по сторонам от него располагались два крепких жандарма — мрачные физиономии, расплющенные носы, маленькие глазки, если убрать форму, то выйдут чистейшие уголовники.
— Приступайте, сотник, — велел тысячник, усаживаясь на свое место. — Протоколист?
— Готов, ваше высокоблагородие, — отозвался из-за углового стола плюгавый десятник, занесший руки над клавиатурой пишущей машинки.
Да, допрос предстоит не самый обычный, речь пойдет о вещах очень-очень секретных, и именно поэтому в комнату не пригласили обычную девушку-машинистку из гражданских сотрудников ОКЖ.
— Вы — Павлов Александр Иванович, девятисотого года рождения? — спросил Бульбаш.
Инженер не ответил, продолжил смотреть куда-то в стену, будто вовсе ничего не услышал.
— Продолжаем играть в молчанку, — сотник принялся хрустеть пальцами, и Олег, скорчившийся на стуле за «своим» столом, невольно сжался — вот сейчас последует удар. — Бессмысленное занятие, рано или поздно ты все равно заговоришь, а кроме того, почему не сообщить нам то, что мы и так знаем? Или ты будешь утверждать, что мы взяли не того? Отвечай!
Последнее слово он выкрикнул прямо в лицо Павлову, нагнувшись вплотную, но тот даже не поморщился.
Зато у Олега зазвенело в ушах, а потом и в голове, что-то словно хрустнуло между ушами, и в затылке проклюнулась боль, пока еще слабенькая, еле ощутимая, крохотный росток будущего дерева нестерпимой муки.
Но нет, только не сейчас! Нет!
— Вы — Павлов Александр Иванович, девятисотого года рождения? — повторил Бульбаш. — Нет ответа… ладно, запишем, что личность задержанного установлена по взятым с ним документам.
— Да, паспорт тут, — Кириченко похлопал по лежавшей перед ним раскрытой папке. — Переходите к главному, сотник, оно того не стоит…
Наверняка был подан какой-то знак, хотя Олег его не заметил.
Инженера дернули вверх, брякнули наручники, стул отлетел в сторону, и задержанный оказался стоящим на коленях носом в пол, с высоко задранными над спиной руками, так что рукава рубахи упали, обнажив поросшие черным волосом предплечья. Бульбаш шагнул вперед, в руке его появилась резиновая дубинка, обычный тяжелый «ластик» дружинника, неразрывно связанный с НД еще с погромов двадцатых годов.
— Будешь говорить сам или как? — поинтересовался сотник.
Олегу захотелось отвернуться, не видеть того, что сейчас будет происходить, но мышцы шеи словно парализовало. Боль стала сильнее, уже озерцо раскаленного металла плескалось внутри черепа, обжигая его стенки.
— Не дождешься, гнида! — прохрипел инженер, и последовал первый удар, обманчиво мягкий и легкий.
Но задержанный дернулся, словно его шарахнуло током.
Бульбаш бил спокойно, не впадая в раж, четко выбирая место, видно было, что это не доставляет ему удовольствия, что это часть работы, пусть не самая любимая, но такая же необходимая, как выезд на задержание, доклады начальству, идеологические курсы или тренировочные стрельбы по субботам…
Олег даже не смог закрыть глаза, застыл вмороженной в янтарь мухой.
Инженера били по спине, по пояснице, по почкам, он вздрагивал, но молчал, только хрипел.
— Для начала, наверное, хватит. Может быть, поспрашивать уже? — подал голос Кириченко.
— Нет, ваше высокоблагородие, — отозвался сотник. — Мы уж в этом деле понимаем. Размягчить нужно маленько, а то уж больно твердый… еще немного, и запоет птичкой, все расскажет, забудет как отпираться… но для этого надо еще поработать, «ластиком» помахать!
Кириченко наблюдал за происходившим без особого интереса, с брезгливой ухмылкой — нельзя служить в «опричнине» и не сталкиваться, хотя бы время от времени, с такими вот вещами, так что у тысячника, если когда он и был прекраснодушным мечтателем, давно наросла шкура потолще носорожьей.
От очередного удара дернулся уже Олег, показалось, что дубинкой угодили ему по макушке. Усилием воли он сдержал стон, но с этого момента перестал связно воспринимать происходящее.
Вот инженера поднимают, становится видно его залитое потом лицо, выпученные глаза…
Вот с него стягивают наручники, кладут одну руку на стол…
— Пальцы переломаю, по одному, медленно, — говорит Бульбаш, поднимает дубинку. — Неужели не веришь?
Раздробленная кость хрустит, как сухая ветка, Павлов издает негромкий всхлип…
Олег качнулся на стуле, показалось, что дрогнуло все здание нижегородского ГЖУ, от подвалов до кровли. Находившиеся в одной с ним комнате люди превратились в размытые однотонные силуэты, будто вырезанные из оберточной бумаги, изломанные, смятые, двигающиеся нелепо и неестественно, актеры древнего немого кино, снятые самой плохой на мире камерой, и показанные на провисшем, дырявом и вздрагивающем экране…
Из серого тумана выплыло чье-то лицо — набор плоскостей, не связанных друг с другом фрагментов розового, желтого и черного цвета, образующих нечто единое, но при этом невероятно уродливое.
Боль отдалась в животе нарастающей тошнотой, захотелось выцарапать из себя внутренности, отшвырнуть их подальше, остаться с разверстым чревом, чтобы была возможность залить туда холодную, освежающую воду, утонуть в ней с головой, вообще забыть, что у него есть голова!
— …риться? — обрывок слова, проникший в уши, показался необычайно громким.
Олегу очень хотелось понять, что говорят, и не к нему ли обращаются, но сил на это не было. Они уходили на то, чтобы сжимать челюсти, не дать себе закричать, и терпеть, терпеть, терпеть.
На миг прояснилось, и Одинцов обнаружил, что все смотрят на него, даже жандармы, даже зажатый в их ручищах инженер.
— Эй, товарищ, не нужно ли тебе проветриться? — Кириченко, судя по всему, повторил уже один раз произнесенную фразу. — А то белый весь… и трясешься, словно пьяница поутру…
Олег мог только дышать, открыть рот он боялся.
Вроде бы получилось кивнуть, но он не был в этом уверен, поскольку словно провалился под воду, на дно океана из грязной воды, населенного чудовищными уродливыми существами, похожими на жаб и на людей. Одно из них приблизилось вплотную, схватило чешуйчатой холодной лапой за его запястье.
— …авай, звони! И нормального, не коновала для задержанных! — пробулькал кто-то.
«Хотят вызвать врача. Для меня» — с неожиданной четкостью подумал Олег.
Бесполезно, не поможет, ему нужен водолаз, чтобы вытащить из темной воды, яркое солнце, чтобы просушить тело от причиняющей муки сырости, что проникла в каждую клеточку, и еще яд или пуля, чтобы покончить со всем этим.
