Мысли распались на куски, на сверкающие осколки, затем он понял, что лежит на полу, а вокруг суетятся люди.
— Этого — в камеру! Займемся им позже! — командовал кто-то. — Советника — поднять! Шевелитесь!
Олег хотел открыть рот, рассмеяться, сказать, что с ним все в порядке, что с кем не бывает, что он сейчас встанет и пойдет, но накатившая волна тьмы заставила его онеметь, унесла с такой легкостью, словно он был валяющимся на пляже сухим листом, завертела и погасила сознание…
Прекрасным майским днем…
5
16 мая 1930 г.
Москва
Телефон зазвенел резко, пронзительно, требовательно.
Олег, с головой ушедший в изучение цензурных правил тысяча восемьсот восемьдесят второго года, невольно вздрогнул. Надо составить новые, невозможно оставить прессу без пригляда в столь опасный переходный момент… приходится обращаться к тому, что было при старой империи, при Романовых.
— Титулярный советник Одинцов слушает, — сказал он, взяв трубку.
За год с лишним успел привыкнуть к чину, и к тому, что работает не только в ПНР, но и в Министерстве мировоззрения, хотя поначалу диким казалось то, что он внезапно очутился на одной из ступеней табели о рангах.
Но та цель, которую Штилер озвучил во время их первого разговора еще шесть лет назад, достигнута — Партия народов России сама стала государством, правда пока еще не полностью, Январская республика не уничтожена окончательно, но ее гибель остается лишь вопросом времени.
Времени, что отведено на этом свете президенту Алексееву.
— Это Гриневецкий беспокоит… — прозвучал в трубке мягкий, вкрадчивый голос.
Понятно, это главный партийный экономист, заведующий сектором экономики отдела идеологии ПНР — будет ныть и жаловаться, что проекту «Трех Центров» в пропаганде уделяется мало внимания, требовать большего внимания к своим трудам и замыслам, а в конечном итоге — к собственной персоне…
До Штилера, ставшего министром, сначала народного просвещения, а с января, после реорганизации правительства, и мировоззрения, ему теперь не достучаться, Кирпичникова, начальника отдела общей пропаганды, не поймать, тот всегда в разъездах, а вот в сам отдел можно позвонить, покапать на мозги его сотрудникам.
Какая жалость, что в этот момент Олег оказался в конторе один.
Лисицын отпросился пораньше, у него де свидание с барышней, надо цветов купить и все такое, остальные разбежались кто куда — один на премьеру нового партийного фильма «Священная борьба», рассказывающего о первых годах существования ПНР, другой на встречу Николая Алексеева с интеллигенцией Москвы, третий вовсе рванул в Серпухов, собрать материал о том, как управляется с делом новый, уже евразийский губернатор.
Все будет использовано для пропаганды, и не в каких-то конкретных мероприятиях, ими большей частью занимаются другие отделы, а в формировании общих принципов агитации, определении направлений, корректировке уже запущенных проектов.
— Да, безусловно… да, несомненно… — бормотал Олег, мечтая о том, чтобы эта нудная беседа поскорее завершилась. — Конечно, мы осознаем всю важность вашего проекта… учтем… обязательно передам Владимиру Петровичу… до свидания… Проклятье!
Последнее слово произнес уже после того, как в трубке прозвучал сигнал отбоя.
Ну вот, Гриневецкий сбил с мысли, придется ловить ее теперь за хвост, как удравшую мышь.
Олег поднялся, подошел к открытому окну, из которого доносились голоса, гудки машин. Выглянул наружу, туда, где под ярким весенним солнышком нежилась Каланчевская площадь, в этот час забитая народом.
Люди торопятся в театры, в кино, по магазинам, а он должен сидеть в министерстве…
Представилось лицо Анны, с каким она встретит его сегодня вечером, и он тут же помрачнел. Нет, супруга не опустится до упреков, но все равно покажет, что недовольна, что мог бы уделять больше внимания жене и сыну, проводить с ними не только единственный свой выходной…
Ну как она не уяснит, что он не может?!
Штилер сам пахал как вол, не зная, что такое суббота и воскресенье, и того же требовал от подчиненных. И они вкалывали, понимая, что трудятся не ради денег или карьеры, что от них зависит судьба страны!
Сегодня ты дашь слабину, а завтра враг воспользуется этим!
Если бы год назад ПНР и составляющие ее люди чуть больше думали об отдыхе и простых радостях жизни, то путч левых, охвативший Питер, Москву и несколько центральных губерний, мог бы удаться, и тогда над Зимним дворцом реял бы не нынешний триколор, а красное знамя.
Олег поежился, вспоминая те дни — стрельба на улицах, отдаленный гром орудий, отряды рабочей гвардии, быстро продвигающиеся к центру старой столицы, растерянные лица полицейских и жандармских офицеров, их жалобы на то, что не хватает людей, оружия и решительности.
Спокойные глаза и отданные ледяным тоном приказы Хана, взявшегося наводить порядок, идущие в бой дружинники с партийным гимном на устах… и показательные расстрелы захваченных в плен марксистов прямо у стен Кремля, неподалеку от Спасской башни.
Трупы тогда вывозили на грузовиках, и по слухам, небрежно закапывали во рву где-то за городом…
Да, славное было время, и страшное, счастье, что его удалось пережить.
Немногие, в том числе Чернов и Троцкий бежали после путча за границу, сотни их товарищей рангом поменьше угодили в тюрьмы, от могущественных некогда партий эсдеков и эсеров не осталось и следа.
А вождь ПНР, премьер-министр Огневский вырвал-таки у президента указ о чрезвычайных полномочиях. После этого оказалось легким делом заткнуть пасть немногочисленной оппозиции, еще оставшейся в рядах Земского Собора, и постепенно, исподволь начать процесс, ласково названный «евразийской унификацией».
Иногда Олег думал, что тот путч был спровоцирован, слишком уж полезным он оказался.
Он вздохнул, потер начавший ныть затылок, и зашагал обратно к столу, туда, где ждала работа. Взгляд скользнул по пачке газет, лежащих на краю стола, зримому воплощению потока новостей, что ежедневно проходит через их отдел, и вообще через министерство, а во многом им и создается.
Там сегодня было немало интересного — разрастается восстание в славянских районах Австро-Венгрии, так что двуединая монархия обратилась за помощью к Германии, верному союзнику, и та согласилась предоставить войска для подавления беспорядков… новая железнодорожная магистраль, что идет через Сибирь на восток, достигла Семипалатинска… министр иностранных дел Базили отправился на переговоры в Вашингтон, наверняка укреплять и углублять союз, направленный против Японии…
Но каждое издание поместило крохотную заметку о смерти Бориса Викторовича Савинкова.
Поместило, поскольку он много лет состоял в ПНР, и не просто состоял, а возглавлял петроградское губернское управление, и крохотную, поскольку он вышел из партии в конце двадцать восьмого, после очередного конфликта со Штилером и Огневским.
Ну что же, пусть земля будет пухом бывшему террористу, писателю средней руки и не самому удачливому политику.
Олег вернулся за стол, и углубился в изучение раздела цензурных правил, озаглавленного «Особые наставления» — тут речь шла о запрете статей, «оскорбляющих честь русского воина», «могущих поколебать понятие о дисциплине и уважение к ней», а также печать любых сведений, касающихся «развития боевой готовности».
Но не успел дойти и до середины, как его вновь прервали.
Дверь распахнулась, и через порог шагнул плечистый молодец в черной форме Народной дружины.
— Сотник Тараканов для сопровождения прибыл! — доложил он, лихо откозыряв. — Разрешите выдвигаться?
— А?.. — Олег поднял голову. — Что, уже время?
— Так точно, — сотник был румян и показательно бодр, сверкали его глаза, блестел козырек фуражки, погоны и даже вышитые серебром лапы хищной птицы на лацканах мундира. — Автомобиль ждет.
— Да, конечно… — Одинцов отодвинул цензурные правила и встал из-за стола.
Сегодняшний его рабочий вечер закончится не здесь, не в конторе министерства…
Они вышли в коридор, спустились по лестнице, часовой из дружинников, охранявший здание, отдал сотнику честь. Олег забрался на заднее сиденье старенького «Форда», Тараканов занял место впереди, фыркнул мотор, и они поехали.
Мимо почтамта, к гостинице «Метрополь», что рядом с городской Думой, к обычному месту сбора бойцов НД.
«Опричники», как их с чьей-то легкой руки стали все чаще называть в последние годы, сходились там еще во времена премьерства Коковцова, когда ПНР была одной из многих крайних партий, а ее лидер занимал не кресло премьер-министра, а камеру-одиночку в Петропавловской крепости.
Многое изменилось с тех пор, но в «ханстве» Хаджиева привыкли ценить традиции, пусть даже не особенно древние.
