— Окна светятся — наши вкалывают. А мы гуляем. Мы тоже предатели… Может, тоже сходим покаяться? Тут на Никитских воротах есть славная церквушка…
В глазах двоилось, и от этого окон в Генштабе казалось вдвое больше.
Предложение Савчука насчет «покаяться» слегка отрезвило меня: это могло плохо кончиться. Согласно уставу, я обязан был «уберечь товарища от недостойных поступков».
— Надо ехать домой каяться.
— Пр-пр-принимаецца… Но ты будешь трр-альщиком…
ЯМА
На такси и с песнями долго летели мы на окраину Москвы, где среди новостроек стоял дом Савчука. Поскольку полковник ввиду явного перебора плохо ориентировался на местности и не был способен точно указать водителю точку выгрузки среди многоэтажек-близнецов, то разозленный извозчик бросил нас в центре микрорайона.
Повисшего у меня на руке Савчука мне пришлось тащить через стройплощадку, где он в одно мгновение резко от меня оторвался и я только и успел услышать громкий всплеск..
Савчук свалился в яму с известью. Оказавшись после ныряния на поверхности по грудь в белоснежной жиже, мужественный офицер, как и подобает ответственному сотруднику Генерального штаба, первым делом стал сдавать мне документы: партбилет, пропуск, удостоверение личности.
Я принимал их, стоя на коленях в белой грязи, поскольку в другом положении дотянуться до пострадавшего не было возможности.
После этого я с превеликим трудом извлек товарища из западни и мы продолжили свой путь во мраке до первой лужи, где пострадавшему надо было экстренно промыть глаза. У первого же осветительного фонаря белый, как статуя в Летнем саду, Савчук потребовал показать ему документы, проявляя необычайно высокий интерес к их состоянию.
С четвертой или пятой петли вокруг савчуковского дома мы стали заходить на посадку. Разбор полетов был неминуем, как восход солнца, и беспощаден, как стрелецкая казнь.
Глубокой ночью заспанная и ворчащая жена Савчука открыла дверь и с трудом обнаружила в белой статуе редкостное ее сходство с однофамильцем.
Затем со словами «пьянь беспробудная» схватила за грудки благоверного, с большим трудом вписывающегося в габариты прихожей, и швырнула в направлении спальни. Пролетая мимо занавесей прихожей, полковник Савчук мертвой гвардейской хваткой вцепился в одну из них и стал делать вращательные движения до тех пор, пока тяжелый деревянный карниз не рухнул ему на самый горбик носа.
То был явно не его день.
После оказания первой медицинской помощи пострадавшему мы раздели его догола и уложили в кровать. Мне было постелено на скрипучей раскладушке рядом, как и положено телохранителю. Я засыпал под громкий храп однополчанина, звонкое хлюпанье воды в ванной и мерное бормотание жены пострадавшего.
— Ты достойно сдал экзамен, — сказал мне поутру непротрезвевший полковник с опухшим носом. — Такие люди нужны в Генштабе. Но сначала — сбегай за пивом…
Савчук лежал в кровати и пил пиво «из горла». Его руки заметно подрагивали и потому бутылочное горлышко время от времени глухо постукивало по зубам. Полковник жадно присасывался к бутылочному горлышку, как три дня некормленный Фудной ребенок — к соску материнской груди. Мне показалось, что стеклянное горлышко у него во рту вот-вот слипнется.
— Похмелился — на свет народился, — сладко сказал он, закуривая сигарету.
После того как Савчук узнал, что жена уже ушла на работу, а его документы после полета в яму с гашеной известью в полной сохранности, к нему и вовсе возвратилось хорошее настроение. Он пускал дым кольцами и впадал в романтические воспоминания о давних и недавних эпизодах своей богатой служебной биографии. А потому, как это было уже не в первый раз, он предупредил:
— Если буду повторяться — останавливай. Легкая форма склероза есть признак наступления старческого маразма. Мой начальник управления после первой рюмки уже третий год подряд рассказывает один и тот же анекдот…
УРОКИ
Уже вскоре после того, как Дмитрий Язов из кабинета начальника Главного управления кадров МО на Беговой перебрался на Арбат, произошло событие, о котором долго говорили в министерских и генштабовских кабинетах. Мой друг и сослуживец полковник Савчук сказал об этом туманно и загадочно:
— Не каждому офицеру ГШ выпадает счастье побывать в роли афганской борзой.
…На лестничных маршах в районе пятого этажа раздавались яростные крики и был слышен топот многочисленных ног. Оказалось, что группа генералов и полковников с охотничьим азартом загонщиков отлавливала нестриженого прапорщика, который попался на глаза Язову и смылся от него, когда тот грозно приказал:
— Ко мне!
Какой-то генерал-майор приказал полковнику Савчуку тоже немедленно включиться в команду поисковиков, подробно описав приметы «патлатого» преступника.
Прапорщика так и не нашли. Руководивший группой захвата светловолосый генерал очень сокрушался по этому поводу — ему страшно не хотелось докладывать министру о провале операции…
* * *
После того как я представился своему новому начальнику в ГШ, мне показали рабочее место в крошечном и душном кабинете с единственным окном, выходящим на угол Арбатской площади и Знаменки. Потом мне нужно было выполнить обязательное священнодейство — стать на партучет в политотделе Генштаба.
В тот день у начальника политического отдела Генерального штаба, видимо, было хорошее настроение, потому как он лично пригласил меня на задушевную беседу. Такой чести удостаивался не каждый новобранец ГШ. Генерал с какой-то симпатичной мне жадностью выспрашивал о настроениях людей в войсках. Было что-то похожее на беседу Ленина с красноармейцем.
Начпо спросил у меня, чем войсковые люди недовольны больше всего. Я сказал о глупом приказе министра, предписывающем офицерам и прапорщикам даже в тридцатиградусную жару таскать рубашки с длинными рукавами и удушающими галстуками. Генерал сделал какие-то пометки в блокноте. Когда расставались, он сказал:
— За откровенность спасибо. Но будьте аккуратней в словах. Приказ по рубашкам подписан все-таки министром. А вы его назвали…
— Понял, товарищ генерал.
— Возможно, вы и правы. В этом здании нельзя говорить все, что думаешь. Но надо думать, что говоришь.
То были первые уроки Генштаба…
ВРЕМЯ
… В конце восьмидесятых и в начале девяностых годов рабочий день в Минобороны и Генштабе часто начинался с того, что генералы и полковники, адъютанты и порученцы начальников всех рангов с раннего утра с ошалелыми глазами носились по коридорам и кабинетам в поисках оригинала или копии очередной газетной статьи, бившей по армии и ее руководству.
