И насчёт Виргила проконсультироваться бы не помешало.
Ага, и ещё бы Алишан сообщить, что я её мужика прихватизировала. Не думаю, что ей ни разу на ум не приходило, что при такой схеме романа на расстоянии и нерегулярных встреч от случая к случаю Виргил может иметь сколько угодно дам на стороне и Алишан никогда о них не узнает, но…
Но я-то оказалась не дамой со стороны.
– Если я буду баллотироваться… то есть отделяться от рода Феодоры и позиционировать себя как самостоятельную единицу, разве мне не положено своё зеркало? Зафир вот есть… мне с ним повезло, не спорю…
– Твой зафир изначально не был твоим, – напомнил Виргил.
– Ни одной ныне живущей адаре её зафир не принадлежал изначально. Зафир принадлежал её матери или старшей сестре, а до того бабушке, а ещё раньше прабабушке и так далее. Зафиры и зеркала передаются из поколения в поколение. Но если я стану основательницей нового рода, то что я передам своей дочери, буде таковая? Хорошо, зафир у меня есть, а с оком как? Как мне дочери сочетаемых подбирать без зеркала?
– По-моему, ты слишком сильно всматриваешься вдаль, – моих дум о будущем столь отдалённом Виргил не оценил. – И ты создаёшь…
– Прецедент?
– Верно. Подозреваю, и всё собрание адар не сумеет ответить на твои вопросы.
Если повезёт, мне достанется зеркало, похожее на мой зафир, – бесхозное, лишившееся хозяйки и рода. Это в случае, если зеркала остаются после разрыва связи хозяйки с мировой сетью или усыхания рода по причине отсутствия следующего поколения адар. А если с ними что-то делают… как с теми же зафирами, например… или они сами как-то дематериализуются… Да и сама себя я могу позиционировать хоть как родоначальницу, хоть как главу тайной ложи попаданок, даже рептилоидом могу назваться, но технически я по-прежнему принадлежу к роду Феодоры. И зеркалом, скорее всего, могу пользоваться только её, Фединого рода-племени. И моя гипотетическая дочь тоже. И внучка. И… ну, понятно, в общем. И раз Трина отдала мне свой зафир, однако ни словом не упомянула о своём зеркале – а оно должно у неё быть, если не сейчас, то раньше, – значит, факт передачи ока чужого рода маловероятен.
– Ма, постой! – донёсся вдруг беспомощный оклик из коридора, и кухонная дверь распахнулась во всю ширь, являя матерь драконов… ой, то есть матушку Люсьена.
Филипп так и замер со сковородкой в одной руке и миской с пирожками в другой, а мы с Виргилом даже не успели отшатнуться в попытке притвориться, будто отношения между нами сугубо деловые.
– О, – только и сказала Жанин, переводя ошарашенный взгляд с Филиппа со сковородкой на наши с Виргилом тесные объятия.
Судя по вороновскому челу, на сей раз он не намеревался ставить окружающих в известность о наших отношениях.
– Мама! – возникший за материнской спиной Люсьен обозрел диспозицию и всплеснул руками.
– О, Мать всего! – Жанин повторила жест сына, приблизилась к Филиппу и решительно реквизировала сковородку. – Дайте, я сама. А вы… простите, как ваше имя?
– Филипп, – подсказал Виргил.
– Займитесь чаем, Филипп, – ласково посоветовала Жанин и повернулась к плите.
Вошедший вслед за матерью Люсьен сделал нам с Виргилом страшные глаза. В ответ я указала в спину Жанин и состроила гримасу – мол, не мог, что ли, маму в гостиной задержать?
Люсьен возвёл глаза к потолку.
Виргил решил присоединиться к нашей пантомиме, выразительно посмотрел на Люсьена и качнул головой в сторону Жанин.
Люсьен пожал плечами.
Филипп притворялся, будто всецело поглощён завариванием чая.
– Гримасничать за моей спиной необязательно, шептаться и прятаться по углам тоже, – произнесла Жанин ровным, спокойным тоном, не оборачиваясь к нам. – Если кто-то из вас желает мне что-то сказать, то может сделать это, глядя мне в лицо. В жизни своей повидала я немало, и удивить меня не так-то просто, как моему сыну кажется.
– Мама, мы не… – попытался было оправдаться Люсьен и умолк под строгим взором обернувшейся к нему родительницы.
– Вижу, что «не», – она задержала взгляд на нас с Виргилом и с тяжёлым вздохом отошла к холодильнику.
* * *
Полчаса спустя я, мой гарем и мама Люсьена мирно сидели за столом на кухне, ели то, что Жанин не иначе как чудом сотворила из скорбных остатков, раскиданных по камерам холодильника и кухонным шкафчикам, и пили чай. Потратив пару минут на заговорщицкие переглядывания, мы с Люсьеном всё же рассказали Жанин и мою историю, и о моих взаимоотношениях с гаремом, и немного о нынешней нашей ситуации. Разумеется, всё исключительно кратко, по существу и без лишних подробностей, способных маму расстроить – или возмутить до глубины души.
Какой матери будет приятно узнать, что сын не просто по собственному почину вплёлся в личную сеть приглянувшейся молодой адары, но сделал это за немалую сумму? И на что потом те деньги утекли? И какую аферу он намерен провернуть в компании ненаглядной своей адары? Или куда уносило оную адару, пусть случайно? Или что адара эта любовника увела у своей почти сестры, а та пока ни сном, ни духом? А до того, ещё будучи в своём теле и твёрдой памяти, сбежала с любовью всей жизни, да так разогналась, что обратно теперь чёрта с два когда-нибудь вернётся?
Детали сии для ушей любящей матери явно не предназначались.
Виргил и Филипп нашу отцензуренную версию событий охотно поддержали, соглашаясь в нужных местах и дополняя нюансами, не противоречащими общей канве облагороженной картины. Виргил не спешил уточнять специфику наших с ним отношений, а Филипп не торопился признаваться, что сочетаемый он мне чисто на словах. Словах Алишан, причём.
Узнав о моём происхождении, Жанин умолкла и долго, пристально меня рассматривала, то ли теряясь в догадках, как оно так вышло, то ли пытаясь понять, сколь сильно я отличаюсь от настоящей урождённой адары. Люсьен постарался объяснить, что вот оно вышло как вышло, независящее от меня настоящей, него и прочих переменных, вольно и невольно втянутых в эту историю. Нам всем остаётся принять то, что есть, и строить дальнейшую свою жизнь с учётом этих непреложных фактов, сомнению и обжалованию не подлежащих.
Взад нас с Феодорой не поменяешь. С каждым днём я всё сильнее увязаю в новом мире и его реалиях, обзавожусь связями, знакомствами и прочими якорями, что удерживают на одном месте не только адар, но многих обычных людей. Если я вдруг вот прямо сейчас домой вернусь, что будет если не с Филиппом, то с Люсьеном? Что с ним станет делать настоящая Феодора? Если, как говаривала когда-то Ярен, я неосознанно плету новую сеть, то сможет ли Федя с новой этой сетью соединиться? Не думаю. Назад пути нет, как ни барахтайся.
И Люсьену всё равно, что было в прежней моей жизни в неведомом дальнем домене, который я не найду ни на одной местной карте.
И в жизни настоящей Феодоры.
Ему я нравлюсь такой, какая есть сейчас.
Что до Виргила, то таки да, жильё он нам предоставил не только по доброте душевной. И вообще, мне положены трое сочетаемых, а зеркало для выявления третьего кандидата отсутствует, вот мы и сделали всё по старинке.
И Филипп ночует на диване в гостиной сугубо потому, что спален в доме лишь две, а на секс втроём мои мужчины категорически не согласны. Нет, я не против, мне, наоборот, любопытно очень, но…
Тут пришлось благоразумно заткнуться, потому что мужчины та-ак на меня глянули, что сразу стало ясно – про категорическое несогласие я ни разу не преувеличила. Зато Жанин даже в лице не переменилась, про этакие непотребства слушая.
Дабы перевести тему и заодно воспользоваться случаем, коли подвернулся, я спросила Жанин о зеркале.
Каждое око богини Анайи принадлежало строго определённому адарскому роду и в мир этот пришло давным-давно вместе с первыми адарами. Только старшая адара могла призвать око и только то, что было связано с её родом. Если зафиры при всей разумности, обычному транспорту не свойственной, оставались материальными, искусственно созданными творениями, то зеркала, эфемерные, не рождённые в физическом мире, появлялись сами по себе. То есть не совсем сами по себе, но знания об истинном их происхождении ныне были утеряны даже среди адар. Око просто материализовалось при зарождении нового рода, другое дело, что новых родов здесь давно уже не видели. Как я и подозревала, если с родом что-то случалось, и женская линия прерывалась, то зеркало исчезало навсегда. Хотя бы потому, что больше некому было его призывать.
