И я отправился в союз театральных деятелей.
Меня встретила очень приятная эксперт-дама лет пятидесяти с добреньким личиком и бархатистым голосочком. Приняв мои поэмы, дама велела наведаться через пару недель. Через месяц она извинилась, ссылаясь на нерадивость рецензентов. Прошел еще месяц, еще и еще, и, наконец, через полгода она встретила меня совсем неприветливо.
— Рецензия готова, — зло процедила она, — но дать ее вам я не могу.
— Почему? — удивился я.
— Только за деньги.
— За деньги?! Но позвольте… хотя бы прочесть…
После некоторого раздумья, она бережно раскрыла синюю папочку, вынула оттуда несколько машинописных листков и протянула их мне.
Я пробежал глазами. Одна из поэм признавалась удачной и подходящей для сцены.
— Хорошая рецензия, — сказал я. — Почему же тогда…
— Мы ничего не можем вам предложить, — отрезала эксперт-дама.
— Как же, но ведь рецензия хорошая…
— Самое большое, это удостоить вас внимания, — она кивнула на рецензию.
Я взглянул на нее, и меня поразили ее глаза. Как я мог сразу не заметить такую ненависть? «Она инопланетянин! — догадался я. — Ее цель: уничтожить культуру и заменить ее другой, инопланетной…»
— Сейчас законы диктует рынок, — втолковывала эксперт-дама. — Репертуар формирует зритель…
— Но почему вы уверены, что зрителю это не понравится?
— У вас есть деньги на постановку?
— Нет…
— Ну вот, видите…
— Тогда возьмите хоть на далекую перспективу…
— Ни брать, ни печатать, ни ставить мы вас не будем, — решительно проговорила эксперт-дама, давая понять, что разговор окончен.
— Тогда хоть верните рукопись.
— А вон, — кивнула она, — ищите там сами…
Я подошел к забитому рукописями старому покосившемуся серванту и, вытянув наугад первую папку, увидел свои поэмы.
— Нашли? — не поверила эксперт-дама.
— Нашел…
«Раз удалось так быстро отыскать рукопись, стало быть, делать здесь нечего», — твердо решил я и выбежал, не попрощавшись.
И понял я вот что. Сейчас, когда всякий пишет и сочиняет, литература стала не нужна. Десятки, сотни тысяч писателей и поэтов осаждают редакции тысяч и тысяч журналов. В результате никто не читает не только эти журналы, но и вообще ничего. Тем более этих поэтов. Они и сами-то себя не читают. Только пишут…
(Продолжение следует.)
Владимир Круковер
Ромка и обезьяна
— Люди произошли от обезьян. Это называется — закон эволюции. Его открыл ученый Дарвин. Роман, повтори, что я сказала.
Ромка посмотрел на учителку природоведения. У нее были рыжие волосы, свернутые на затылке в пучок, похожий на кукиш, черные глаза, большие под очками, и синие сережки в ушах.
— Вы сказали, что люди произошли от обезьян, — сказал Ромка. — Еще вы сказали, что этот дурацкий закон называется эволюцией. Только нет такого закона, чтоб от обезьян. Я, например, произошел от папы с мамой и еще от эльфов.
— Нет никаких эльфов, — строго сказала учителка. — Это все сказки глупые.
— Как так нет, — удивился Ромка и на секунду прикрыл глаза. — А это тогда кто?
Учительница посмотрела туда, куда указывал Ромка и ойкнула. Около доски стоял маленький эльф в травяном кафтане и зеленой шапочке. На его маленьких ножках были изумрудные башмаки с загнутыми носами.
Учительница сняла очки, тщательно протерла их краем шерстяной кофты, надела и осторожно посмотрела в сторону доски еще раз. Эльф никуда не делся. Напротив, он взял мел и начал что-то рисовать на доске.
— Убери это сейчас же! — закричала учителка. — Вечно ты мне урок срываешь. Где твой дневник?
— Почему это я вам урок срываю? — спросил Ромка, на секунду закрыв глаза. — И ничего я вам не срываю, что вы такое выдумываете.
— Как не срываешь? А это что? — учительница указала в сторону доски и увидела, что там никого нет. Только на самой доске нарисовано мелом красивое дерево с треугольными лепестками.
— Кто это нарисовал! — закричала учителка. — Что это за дерево? Таких деревьев не бывает.
— Как это не бывает… — начал было Ромка, но Наташка дернула его за рукав и не позволила зажмуриться.
— А вот так, не бывает и все, — сказала учителка и стерла дерево мокрой тряпкой.
…Когда они шли из школы, Ромка спросил у Наташки:
— У тебя деньги есть?
— Есть немного, — сказала Наташка. — А что?
— Пойдем в зоопарк, на обезьян смотреть. Вдруг люди в самом деле от них произошли. Не все, конечно, а так — некоторые.
Они пошли в зоопарк и встали в очередь в кассу за билетами. И тут, конечно, как ни откуда возник Витька.
— А вы в зоопарк идете? — спросил он, будто в кассе зоопарка могут продавать билеты на поезд или в кино. — А я тоже хочу.
Они купили билеты и на Витьку и пошли в зоопарк. Там было интересно, хотя они ходили сюда часто, им всегда было интересно.
Долго стояли у слона, который так ловко действовал хоботом, что не каждый так рукой сможет. Постояли у верблюда и Витька, естественно, его достал так, что верблюд не выдержал — плюнул жвачкой. Только в Витьку не попал, а попал в какого-то дядьку в шляпе. Дядька закричал на Витьку, Витька пустился бежать, Наташка с Ромкой вынуждены были тоже бежать, хотя ни в чем не были виноваты.
В общем, приключений хватало. Наконец, дошли до обезьян. Несколько маленьких обезьян сидели у самой решетки и протягивали черные морщинистые ручки — просили. Люди кидали им конфетки, печенье. Когда кидали хлеб, обезьянки не обращали на него внимания. Витька кинул камешек. Обезьянка подобрала его, попробовала на зуб и скорчила Витьке рожу. Витька тоже растянул пальцами края рта, высунул язык и сказал:
— Бла-бла-бла.
В этот момент обезьянка и Витька были очень похожи.
Сзади, на лавках и камнях сидели обезьяны побольше. Они не просили, но когда видели хорошую конфету или печенье, спрыгивали со своих насестов и отбирали лакомство у маленьких.
А еще они искались друг у друга в шерсти, беспрестанно чесались, дергались, шевелились, ерзали по сидениям красными мозолистыми задами.
Ребята постояли немного возле обезьян. Потом Витька кинул еще один камень, побольше, кто-то из взрослых взял его за ухо и повел, но Витька вырвался и убежал. Ребята встретились с ним уже у выхода.
А Ромка, когда они уже вышли из зоопарка и шли к дому, сказал:
— Может, учителка и права. Наверное, кто-то все же произошел от обезьян. — Он помолчал и добавил убежденно: — А кто-то от эльфов.
Роман Михеенков
День космонавтики
(Дуэт для двух скрипок)
(Allegro agitato)
— Клал я на их прогресс!
— Это тост?
— Тост!
Примерно раз в месяц у меня возникает желание выпить со Степанычем, моим соседом по лестничной клетке, жестянщиком ближайшего автосалона. Он заменяет мне телевизор, который я не смотрю, и газеты, которые я не читаю уже лет пятнадцать. От Степаныча я получаю официальную информацию и узнаю реакцию на нее целевой аудитории. Отдельной ценностью этих встреч является фантастического качества самогон, который Степаныч гонит сам.
— Степаныч, а за День космонавтики?
— Клал!
— Можно выяснить, на что ты не клал?
— Давай выпьем за финских крестьян!
— Давай, конечно, а что с финскими крестьянами?
— Финны в Евросоюз доигрались! Глобализация, мать ее!
— Объясни.
— Евросоюз признал финское сельское хозяйство убыточным и запретил его финансовую поддержку.
— Так у них единая Европа. Будут жрать греческие оливки и испанскую колбасу. С голоду не сдохнут.
— А ты представь себе маленькую финскую семью, которая десять поколений работает на земле. Что им дальше делать? Им этот Евросоюз…
— Наливай!
Лет двадцать назад Степаныч научил меня трем главным вещам: пить тройной одеколон, виртуозно ругаться матом и любить маленького человека. Он повлиял на меня гораздо больше, чем семья, школа и советская пропаганда.
Степаныч всегда поражал эрудицией. Его тосты за феноменологию и экзистенциализм удивляли пониманием предмета, даже глубиной.
— Степаныч, может, все-таки, за прогресс? Сегодня двенадцатое апреля.
— Клал я на их прогресс! Ты знаешь, чего этот прогресс стоил? Знаешь, чем люди заплатили, чтобы эту ракету запустить?
— Представляю.
— Ты представляешь, а я на своей ж… его испытал! Мне в сорок пятом шесть лет было. Я не буду рассказывать, что жрать было нечего, что хлеб отбирали, что расстреливали и сажали всех подряд. Сам знаешь. Я одно скажу: после войны стало хуже, чем во время.
