такая музыка нравится, а кое-кто живет вместе и ест за столом вместе голышом круглый год, а еще про кое-кого нам с вами обоим известно… – выглядел он весьма таинственно, – …но, – продолжал он, – в мое время деньги стоили фунт сахара, или масла, или лярда, когда ни возьми. И если мы куда и ходили, доставалось нам то, за что мы платили, да еще и песик в горящие обручи прыгал, а стейки там были с подушку.
– Вы о чем это? – поинтересовалась мисс Гёринг. – песик в горящие обручи прыгал?
– Так ведь, – ответил старик, – за годы настоящего терпения и выдержки, да с немалой головной болью их выдрессировать можно на что угодно. Берешь обруч, поджигаешь его по кругу, и пудельки эти, если добротные, как давай сквозь них скакать, будто птицы по воздуху летают. Такое, конечно, редко теперь увидишь, но они прямо в этом городке тут летали через самые середки горящих обручей. Само собой, люди тогда были постарше и о деньгах своих лучше заботились, не желали они глядеть, как черномазый перед ними скачет. Уж лучше заново кровлю у себя в доме перекрыть. – Он рассмеялся.
– Ну, – произнесла мисс Гёринг, – а это происходило в том кабаре, которое стояло там, где «Крюк свиного рыльца» сейчас расположен? Вы понимаете, о чем я.
– Ну уж дудки! – пылко вымолвил старик. – То место располагалось по эту сторону реки в настоящем театре, и кресла там были за три разные цены, а представленье каждый вечер и еще три раза в неделю днем.
– Что ж тогда, – проговорила мисс Гёринг, – это совершенно иное дело, верно? Потому что, в конце концов, раз «Крюк свиного рыльца» – кабаре, как вы сами сказали чуть раньше, а то место, где пудели прыгали в горящие обручи, было театром, то и сравнивать их между собой никакого смысла нет.
Старик вновь опустился на колени и принялся дальше выдергивать гвозди из дощечек, подсовывая свою палочку между шляпкой гвоздя и деревом.
Мисс Гёринг не знала, что ему сказать, но чувствовала: будет любезнее и дальше с ним беседовать, а не двинуться по главной улице прочь одной. Она понимала, что старик немного досадует, поэтому была готова задать свой следующий вопрос значительно мягче.
– Скажите мне, – попросила его она, – в этом заведении вообще опасно или оно просто трата времени?
– Опаснее некуда, – тут же отозвался старик, и сварливость его вроде бы испарилась. – Еще как там опасно. Им какие-то итальянцы заправляют, а вокруг одни поля да леса. – И он поглядел на нее, как будто хотел сказать: «И добавить-то нечего, сразу все ясно, разве нет?»
На мгновение мисс Гёринг почувствовала, что он знает, о чем говорит, а потому в свою очередь очень серьезно заглянула ему в глаза.
– Но разве нельзя, – спросила она, – разве нельзя попросту разглядеть, все ли они вернулись в целости и сохранности? В конце концов, тут делов-то – стоять на горке да смотреть, как они сходят с парома, если надо. – Старик вновь подобрал свою палочку и взял мисс Гёринг под руку.
– Пойдемте со мной, – произнес он, – и сами убедитесь раз и навсегда. – Он вывел ее на косогор, и оба они поглядели вдоль ярко освещенной улицы, ведшей к причалу. Парома у стенки не было, но человек, продававший билеты, был ясно виден в своей будке, а также канат, каким швартовали паром к причальной тумбе, и даже противоположный берег. Мисс Гёринг ясным взором окинула всю эту панораму и встревоженно ждала, что ей скажет старик. – Вот, – произнес тот, поднимая руку и невнятно очерчивая ею реку и небо, – сами видите, где невозможно что-то знать. – Мисс Гёринг огляделась, и ей показалось, что от взоров их не укроется ничего, но в то же время она поверила тому, что ей сказал старик. Ей стало и стыдно, и тягостно.
– Пойдемте, – сказала мисс Гёринг, – я приглашаю вас выпить пива.
– Большое вам спасибо, мэм, – ответил тот. Заговорил он, как слуга, и мисс Гёринг еще больше устыдилась того, что поверила его словам.
– Вам хотелось бы пойти в какое-то особое место? – спросила у него она.
– Нет, мэм, – ответил он, шаркая ногами обок ее. Уже не казалось, будто он хоть сколько-то склонен беседовать.
По главной улице не шел никто, кроме мисс Гёринг и старика. Но они миновали автомобиль, стоявший у темного магазина. На переднем сиденье курили двое.
Старик остановился перед витриной бара с грилем и стал разглядывать выставленные в ней индейку и какие-то старые сосиски.
– Зайдем и что-нибудь съедим, пока выпивать будем? – спросила его мисс Гёринг.
– Я не голодный, – ответил старик, – но зайду с вами и сяду.
Мисс Гёринг была разочарована: старик, похоже, и отдаленно не представлял себе, как сделать вечер праздничным. Бар был темен, но там и сям украшен гирляндами из жатой бумаги. «Несомненно – в честь какого-то недавнего праздника», – подумала мисс Гёринг. Вдоль всего зеркала за стойкой бара тянулась особенно славная гирлянда из ярко-зеленых бумажных цветов. Зальчик обставили восемью-девятью столиками, каждый – в темно-бурой кабинке.
Мисс Гёринг и старик расположились у стойки.
– Кстати, – сказал ей старик, – не желаете ли сесть за столик, где будете не так на виду?
– Нет, – ответила мисс Гёринг, – я думаю, что быть на виду очень, очень приятно. Теперь заказывайте, чего хотите, а?
– Я буду, – сказал старик, – сэндвич с индейкой и сэндвич со свининой, чашку кофе, а выпить – ржаной виски.
«Что за причудливая психология! – подумала мисс Гёринг. – Казалось бы, ему должно быть неловко, раз он только что говорил, что не голоден».
Из любопытства она оглянулась за плечо и заметила сзади в кабинке паренька и девчонку. Паренек читал газету. Он ничего не пил. А девушка потягивала через соломинку очень славный с виду напиток вишневого цвета. Мисс Гёринг заказала себе подряд два джина, а допив их, развернулась и вновь посмотрела на девушку. Та вроде бы этого ожидала, потому что лицо ее уже было обращено в сторону мисс Гёринг. Она мягко ей улыбнулась и широко раскрыла глаза. Те оказались очень темны. Белки, заметила мисс Гёринг, подернуты желтизной. Волосы, черные и жесткие, стояли дыбом у нее по всей голове.
«Еврейка, румынка или итальянка», – сказала себе мисс Гёринг. Парнишка не отрывал глаз от газеты, которую держал так, что за нею прятался его профиль.
– Вам тут приятно? – сипло спросила у мисс Гёринг девушка.
– Ну, – ответила мисс Гёринг, – я вышла не вполне для того, чтобы доставить себе приятность. Я более-менее вынудила себя выйти просто потому, что терпеть не могу
