– Была бы в безопасности? Сохранила чистоту? И это все, чего ты желаешь для меня? – Дочь Зикмунда с такой силой сжала кулаки, что ногти врезались ей в ладони. Ей вспомнился пивовар, и в глазах защипало от обиды и слез.
Отец посмотрел наконец на нее и понурился.
– Ты просто девушка. Да, одаренная, но все равно девушка. И с этим ничего не поделаешь. О твоих познаниях в медицине никто не должен знать, иначе тебя станут считать чудачкой. Или, того хуже, ведьмой.
Его слова жалили, как рой налетевших, гудящих над головой пчел. Ошеломленная, дочь смотрела на отца с открытым ртом и впервые видела его внезапно постаревшим и слабым, хотя он был здоровым, крепким мужчиной, которому не исполнилось еще и сорока.
– Ох, дочка, если с тобой что-то случится, я не знаю, что буду делать, – признался он.
Маркета заметила, что у него потек нос. Он вытер покрасневшие глаза сухими костяшками пальцев с потрескавшейся кожей и отвернулся к реке, пряча от нее лицо. Она сглотнула и протянула руку к его запястью.
– Отец, со мной ничего не случится. Я буду учиться у тебя и доктора Мингониуса. И не подойду к дону Юлию ближе, чем ты скажешь.
– Ты не понимаешь. Король Рудольф не допустит, чтобы его сын долго оставался связанным. Это оскорбляет его гордость. Он хочет думать, что дон Юлий здоров и в своем уме, что он достоин носить имя Габсбургов. Королевская гордость – опасная штука. Она, как огонь, пожирает все, чего касается.
Маркета посмотрела на угрюмо нависший над ними замок. Вверху, над их головами, хрипло каркали вороны.
– Как только дон Юлий освободится, он придет за тобой, – предупредил ее Зикмунд.
Девушка поежилась.
– Тогда я сбегу. Уйду в Прагу, – заявила она.
Ее отец покачал головой.
– Нет. Ты не понимаешь, сколь решительны и упрямы Габсбурги.
Маркета поймала себя на том, что мнет пальцами край передника.
– Нет, папа. Это ты не понимаешь моей решимости. Дон Юлий не получит меня. Ни один мужчина не получит меня без моего согласия.
Пихлер не ответил.
– Уже темнеет, – сказал он после долгого молчания. – Нам пора в замок, давай же поспешим.
* * *
В этот раз дон Юлий был спокойнее. Увидев Маркету, он изобразил улыбку, которая была бы даже приятной у человека, чей разум не был бы столь безнадежно поврежден. Но девушка помнила слова отца и держалась на безопасном расстоянии, лишь изредка, чтобы не привлечь к себе внимания, бросая в сторону пациента осторожные взгляды.
Слишком толстый, думала она, хотя дон Юлий заметно похудел с того дня, когда приехал в Чески-Крумлов. За столом он, должно быть, был жаден до масла, пирогов и эля. Разве может быть приятен толстый мужчина? Взять хотя бы пивовара с его дряблым, отвисшим подбородком и мягкими шаловливыми пальцами, так и норовящими залезть куда не следует. Мужчины с таким аппетитом наверняка скупы в любви, им важны только они сами. Девушке вспомнились толстяки из дядиной таверны, жадно набрасывающиеся на еду, усердно высасывающие из костей мозг, а потом бросающие их в огонь. Благовоспитанный мужчина, способный и в любви не только брать, но и давать, должен быть сдержанным и утолять голод неторопливо, смакуя вкус и наслаждаясь им наравне с любовницей.
Перед мысленным взором Маркеты снова возник худощавый Якоб Хорчицкий: ее пальцы до сих пор помнили прикосновение к его тугим и крепким мышцам. Вот образец мужчины – дисциплинированный, с тонким вкусом и трезвым рассудком. А еще со щедрым сердцем.
* * *
И что с того? Дону Юлию было все равно, мечтает о нем помощница медиков или нет. Он был одержим ею, и отсутствие интереса с ее стороны никак на эту одержимость не влияла.
– Милая Маркета. – Он вытянул левую руку и ногу, на которые доктор Мингониус и Пихлер собирались поставить пиявок. – Посмотри на этих червяков; им нужна не моя плоть, а твоя. Попробовав твоего сладкого нектара, они не спешат отведать габсбургской крови. Ты избаловала их, моя дорогая.
Цирюльник исподтишка взглянул на дочь. Он уже сделал пациенту прокол пинцетом и теперь держал наготове особенно крупную пиявку. Маркета подставила белую фарфоровую чашу, куда капля за каплей стекала густая кровь.
Пиявка наконец приникла к крохотной ранке, и дон Юлий откинул голову и блаженно закатил глаза.
– Вот мы и соединились, мой милый ангел!
Девушка заметила, как набух, натягивая шнурки, комок в штанах королевского сына. Он проследил за ее взглядом, самодовольно ухмыльнулся и медленно провел по плотоядным губам кончиком языка. Дыхание его участилось.
Сейчас дон Юлий не был тем растерянным, невинным мальчишкой, каким она видела его в конце прошлого визита. Не был он и бойким говоруном, каким был минуту назад.
Маркета затаила дыхание.
Глаза цирюльника полыхнули гневом. Пиявка, которую он держал, выскользнула у него из пальцев и шлепнулась в ведро.
– Работайте быстрее, – негромко сказал Мингониус, ставивший пиявок на грудь пациенту. – Пусть говорит и делает что хочет, – не обращайте внимания. Вы же знаете, в каком он состоянии.
Но Зикмунд уже не мог вынести эту пытку.
– Маркета, выйди! Сейчас же! – сердито приказал он.
– Нет! – взревел, вырываясь из пут, дон Юлий. – Если она уйдет, вам придется снимать всех ваших червяков!
– Успокойтесь, – попытался увещевать его Томас. – Вы и без нее прекрасно справитесь. Тем более что мы наполовину закончили.
– Нет! Нет! – Сын короля принялся раскачиваться из стороны в сторону, пока кресло не рухнуло с грохотом на пол. Деревянный подлокотник треснул и раскололся. Больной застонал – на его щеке уже набухал синяк.
Два крепких стражника с трудом освободили отчаянно сопротивляющегося пациента от пут и перетащили через комнату к другому, украшенному тонкой резьбой креслу с подлокотниками в форме львиных лап.
Врач наклонился к его уху.
– Успокойтесь же. Дайте пиявкам довести дело до конца. Они выпьют ваш гнев и очистят кровь от дурных гуморов.
Дон Юлий посмотрел на него с недобрым прищуром.
– Вы затеяли эту грязную игру, Мингониус, так придерживайтесь же правил! – прошипел он. – Вы согласились, что она будет присутствовать, держать посудину для моей крови… Выполняйте обещание или катитесь к дьяволу!
Несколько секунд медик молча смотрел на принца-бастарда. Лицо его напряглось, а глаза похолодели. Он кивнул.
– Она останется.
– Но, герр доктор… – запротестовал было Зикмунд.
– Хватит! – оборвал его Томас. – Перед вами Габсбург, герр Пихлер! Вы же не хотите иметь своим врагом короля Рудольфа?
Цирюльник не нашелся, что ответить.
– Подойди сюда, девочка, – сказал Мингониус.
Маркета подошла, держа дрожащими руками чашу, в которой колыхалась кровь.
– Сможешь остаться? – спросил ее доктор, вытирая со лба пот.
Девушка посмотрела на сына короля, ждущего ответа с безумными глазами.
– Да, конечно. Он же наш пациент. – Она через силу сглотнула. – Я останусь. Только не развязывайте его.
Врач кивнул и повернулся к юному принцу. Головка пениса уже выглядывала из его красных штанов. Доктор набросил на него белую тряпицу.
– Возьмите себя в руки, молодой человек. Или у вас уже и стыда не осталось? – с отвращением сказал он и обратился к цирюльнику: – Пихлер, оставшихся пиявок я поставлю без вас. Не будете ли вы так добры подождать в коридоре?
Зикмунд остолбенел.
– Но…
– Полагаю, сам я справлюсь лучше, – сдержанно повторил Мингониус. – Маркета останется и поможет мне.
– Но…
– Пожалуйста, доверьтесь мне. Вашу дочь никто не обидит – я этого не допущу. Мне потребуется ее помощь, и все пройдет легче, если вы побудете снаружи.
Пихлер перевел взгляд с медика на дочь и обратно, а потом сдержанно кивнул и вышел из комнаты.
– Наконец-то мы почти одни, – вздохнул дон Юлий. – Твой отец ушел.
– Но ее защитник здесь, – напомнил доктор.
Сын короля презрительно скривил губы и усмехнулся.
– Тогда тебе тоже лучше уйти, а пиявок она и сама поставит! – воскликнул он. – Пусть ее пальчики касаются тех пылких ртов, что, жаждая ее плоти, впиваются в мою.
– Об этом не может быть и речи, – заявил Томас.
Кресло снова покачнулось.
– Стража! – крикнул врач.
– Что там? – Пихлер попытался прорваться в комнату из коридора, но его не пускал стражник. – Маркета! Иди сюда! Сейчас же!
Отец… Мингониус… Дон Юлий…
Маркета вспомнила монастырскую тьму, гнетущий, удушающий запах ладана и грустное лицо юной послушницы. Отец хотел, чтобы она осталась там, сделалась одной из них. Он был готов обменять ее жизнь и надежды на свободу от необходимости видеть буйство безумца… Как будто все, чему она училась и к чему стремилась, ничего не значило.
Девушка подумала о том, что однажды отдаст свою девственность старому, толстому пивовару.
А вот здесь и сейчас великий доктор Мингониус, известный во всей Священной Римской империи, молил ее о помощи и нуждался в ней, чтоб исцелить сына короля…
