Всё, короче. Давай проводи меня, как мне выйти отсюда.
V.
У камина
Фёдор еле дождался последних слов записи, так его распирало.
— Понимаете, человек рассказывает про войну — а я расшифровываю, слушаю его семь раз, восемь, десять — и мне кажется, что я уже смутно помню, как это — лежать и отстреливаться из-за камня. Может, я что-то подобное видел в кино? Или после десятого раза мне это приснилось, по пробуждении я забыл, но картинка осталась внутри?
А с другой стороны, когда он вспоминает события, произошедшие четверть века назад, — насколько ясны эти воспоминания? Насколько ярки? Вспоминает ли он события как таковые — или восстанавливает свой рассказ, вспоминает слова, которые он уже не раз говорил? Насколько его воспоминания о событиях, происшедших четверть века назад, ярче воспоминания о недавнем сне, вчерашнем или, допустим, позавчерашнем? Насколько они реальнее? И, если двигаться дальше — насколько принципиально различие между его непосредственным опытом — и моим? В какой степени его опыт становится частью моего опыта? В какой степени он, рассказчик, — становится частью меня? И самое главное: зачем Бог сделал так, чтобы я услышал именно этот рассказ?..
— Ах, Федечка, ты такой умный... А где же девушка твоя? — неожиданно спросила Анна.
— Кто? Лёля? — сбившись, переспросил Фёдор с недоумением. — Лёля не «моя девушка». Никогда не была ей.
— Да-а? Правда?
То-то я смотрю... Димка вернулся под утро, что-то в полпятого уже, пьяный в хлам... Пальто не брал. Не холодный. Значит, из дому не выходил... Где мог быть? У неё... Но не шибко довольный. Пьяный в пень. Укладывался — всё чего-то кряхтел... Не похоже, чтобы добился больших успехов. Хотя фиг его знает. Он обаятельный, когда хочет. Димон-то.
— И... что... вы думаете?.. — едва выдавил Фёдор.
— Думаю, — сказала Анна с ленцой, — думаю, трахнула бы она его, что ли.
Федя приоткрыл рот.
— Все бы и успокоились. Ему чего надо-то? Надо всем доказать, что он ещё ого-го... Ну и пусть напоследочки порезвится...
Вот у вас, Федечка, всё так красиво... так сложно... — никем не прерываемая, продолжила Анна, туша сигарету, вкручивая её в испод чугунных каминных щипцов, затем соскребая пепельный след и заворачивая окурок в фольгу. — А на самом-то деле, люди — такие простые животные...
И, очутившись рядом с креслом, в котором сидел совершенно ошалелый Федя — перегнулась через подлокотник и поцеловала его в ухо, слегка прихватив за мочку острыми зубками, и, прижавшись губами к его губам, запустила цепкие пальчики Фёдору в волосы и принялась эти волосы ерошить, наматывать и куда-то тянуть.
Фёдор хотел было встать ей навстречу — но ограничился тем, что кое-как обхватил её спину: когда она наклонилась, коротенький мягкий свитер задрался почти до лопаток, и под его ладонями оказалась обнажённая кожа.
Всё беспорядочно взбаламутилось у Фёдора в голове.
Подобное с ним иногда случалось и раньше. Фёдор не понимал бессловесных сигналов, которые женщины ему посылали, и чаще всего, не получив никакого ответа, женщины оставляли попытки сближения, но иногда шли дальше на собственный риск — ив этих случаях Фёдор переживал подобное внутреннее сотрясение: чувство, что с ним происходит что-то невероятное.
Всё дальнейшее — в данном случае, копошение цепких и грубоватых лапок — было менее важным: главным оставалось первое громовое эхо, как эхо удара...
Следующим — менее сильным — чувством бьиа благодарность. Фёдор был благодарен всем (немногим) женщинам, которые у него «были», и всегда чувствовал себя обязанным им — хотя не вполне понимал, за что именно — и уж тем более неправильно понимали они...
Анна довольно чувствительно укусила его за губу.
Кроме «громового эха» и благодарности, в крутящемся, как в стиральной машине, сумбуре мелькала гордость: «Его — его! — выбрала взрослая и красивая женщина...»
Но был скованный страх от того, что войдут и увидят неправильное,нехорошее: потому что происходящее — при всей радости, неожиданности, благодарности, лестности, победительности — всё-таки ощущалось как нехорошее. Первый момент бьи прекрасен, а вот от всего последующего лучше было бы как-нибудь освободиться. Губы, целующие его, бьии ловкими и умелыми — но изо рта у Анны довольно сильно пахло табаком. Кожей головы Федя чувствовал острые ногти, когда его волосы собирали в горсть и тянули — это бьио слегка неприятно. Ладонями он ощущал прохладную влажность кожи, под кожей какие-то твёрдые кости... рёбра? Из V-образного выреза (её грудь оказалась совсем вплотную к его лицу, не защищённая ничем, кроме тонкого свитера) — из-под свитера сладко пахло духами и тёплым телом, но к этому запаху примешивался запах женщины намного, намного старше него... Вдруг он вспомнил морозный и снежный запах, каким пахла Лёля. В следующее же мгновение чужие губы отклеились от его губ, и Анна со вздохом выпрямилась:
— Бесполезно... Целую прекрасного мальчика... а думаю в это время о старом козле! Ах, как ты хорош, Федечка! — воскликнула она, сверкая глазами: — Весь чистенький! Так бы прямо и съела!
Фёдор почувствовал очень сильное облегчение. Всё самое лучшее произошло, и даже повод для гордости появился — а ничего неприятного не успело случиться.
Анна вынула из сумочки тюбик и помазала губы прозрачным кремом:
— Дура твоя эта Лялька, Лёлька... ей в тебя бы вцепиться...
Да не пережива-ай! Дура-дура, конечно, но на фига же ей старый козёл?
Хорошая девочка, молодая. Мясистенькая... Всё сложится!
VI.
Рассказ о трех ранениях
В нашем городе есть такая промзона. И в районе пром-зоны кафе, известное место.
Туда пришли... назовём так, солидные люди.Сели поговорить. Кафе на это время закрыли.
Заходит туда молодой человек. Они ему говорят: погуляй. Не видишь, люди сидят? Потом придёшь поешь.
Он ушёл — а минут через двадцать-тридцать вернулся и всех расстрелял.
Оказалось, что он воевал в Афганистане. Коллекционировал огнестрельное оружие. И сам дома мастерил.
Двух мужчин привезли сюда к нам. Одного мы сразу взяли на операцию.
Особенность была в том, что револьвер этот, наган, — у него пуля была не обычная, семь шестьдесят две, а малокалиберная. А когда ранящий снаряд обладает высокой энергией кинетической, но малой массой, то, попадая в плотные ткани и ударяясь там о костные структуры, он своё направление изменяет. Получается раневой канал с неправильным направлением. И образуются большие пульсирующие полости раневые.
В данном случае эта пуля сначала попала в грудную клетку — потом ударилась в ребро — пробила диафрагму — вошла в брюшную полость, пробила печень в нескольких местах — потом ещё она пробила толстую кишку! — почку! — и ушла в итоге так глубоко к позвоночнику, что мы не вытащили её. Часов семь-восемь оперировали — но не вытащили. Пришлось этому мужчине удалять почку.
Он в итоге поправился — всё хорошо, всё нормально. Такой, действительно, серьёзный человек: следит за своим здоровьем, заботится...
Не всегда у нас это встречается, честно говоря. Наши люди обычно плохо относятся к своему здоровью.
Вот такой я могу привести пример.
Привезли мужчину в состоянии сильного алкогольного опьянения, с ножевым ранением в область сердца.
Очевидно, какие-то там вместе с ним выпивали — и нанесли ему это ранение. В поселке Радиоцентра, тут рядом по Горьковскому шоссе. Привезли его к нам, наверно, минут через сорок.
Мы его сразу, конечно, взяли в операционную.
Было очень тяжёлое проникающее ранение в сердце, очень больших размеров. Повреждён был левый желудочек.
Но самое интересное: когда мы начали зашивать — то есть когда сердечную ткань стали стягивать, — она начала расползаться, и образовался большой дефект. Из-за того, что у него миокард совершенно был, будем так говорить, нездоровый — из-за образа жизни, так далее — сердечная ткань у него никуда не годилась. Мы стягиваем — а она расползается, и мы ничего, практически, сделать не можем. Образуется очень большой дефект, где-то около пяти с половиной - шести сантиметров.
Больной, естественно, быстро теряет кровь. Эту кровь мы не успеваем ему перелить, потому что рук не хватает.
Анестезиологи наши, конечно, боролись: старались, чтобы давление у него не снижалось... Но мы думали, больной умрёт. Потому что рану стягиваешь — а она расползается всё равно.
И уже как последняя мера — я выкроил большой лоскут из перикарда и подшил к стенке сердца.
И самое интересное: кровотечение остановилось! Сердце продолжало сокращаться. Хотя он потерял больше четырёх литров крови. Мы донорской крови ему перелили, какая была, но небольшое количество...
И, вы знаете, как ни странно, но этот больной поправился.
