Одноглазый как прежде стоял у окна, только теперь уже не спиной, а боком ко мне. Глядя на него, я вдруг поразился абсурдности, может даже комичности ситуации. Если бы это все происходило на войне, неважно какой, Первой или Второй Мировой, Гражданской, Афганской, Чеченской, да любой, какую человеки ведут против человеков, в одном из двух лесников легко можно было бы узреть вражеского шпиона. Ну, а сейчас? Что прикажете думать сейчас? За чьим шпионом гоняться, не за кентавровским же в самом-то деле! Нет, тут что-то не то. Эти два человека, а в том, что их двое, мне грешно было сомневаться, не походили на врагов. Они, как бы это так пояснее выразиться, выпадали из нашей серой массы. Они были другими. Я чувствовал это. Посланцы, что ли? Те, кто должен был указать нам верный путь? Если даже и так, то пока я выслушал лишь одно предложение. Теперь оставалось выяснить, что скажет нам второй… очень надеюсь, не Иван Сусанин.
Одноглазый подал голос, как только Крайчек закончил свою речь:
— Оставаться в лагере — это самоубийство.
— Уходить еще большее самоубийство, — парировал Крайчек. — По крайней мере, сейчас.
— И я так считаю, — поддержал командира Александр Кальцев. — Сперва следует разобраться что же все-таки происходит. Что это за зверюги, почему они здесь и как их можно остановить? Отступление через пустошь это крайняя мера. Поступим так только, если ничего не сможем предпринять.
— Боюсь, молодой человек, тогда уже некому будет поступать так или этак, — проскрипел колючий сухой голос профессора Дягилева.
— Владислав Сергеевич, вы что, предлагаете уйти, бросить все, что сделано, все плоды вашей работы? — в попытке склонить старика на свою сторону Крайчек бил ниже пояса.
— Моя работа это не главное. Я смогу начать все сызнова, в другом более подходящем месте.
— У нас самая мощная оборона среди всех поселений, — напомнил архитектор Хлебников. — Если не выдержит она, то не выдержат и другие. Таким образом, наше бегство станет лишь временной отсрочкой неминуемой… — он осекся, да так и не произнес слово «гибели».
— Это смотря куда бежать, — бас лесника снова заглушил все остальные голоса.
— Опять ты о своем, — тяжело вздохнул Крайчек. — Ты, Олесь, сам посуди: где мы, а где это твое море.
— Море? Какое море? — само собой вырвалось у меня.
За эту невоздержанность большинство присутствующих наградило меня косыми взглядами.
— Ах да, Макс, ты, конечно же, не в курсе, — спохватился Томас. — Вот Скуба предлагает к Балтике идти, в сторону Риги.
— Куда?!
— К Риге, — спокойно повторил уже лесник.
Я несколько секунд просто стоял и разевал рот даже не зная, с какой из опасностей начать. В моем списке были и проклятые земли, и кентавры, и около тысячи километров пути, и еще много всякого такого, от чего по коже начинали ползать крупные мурашки. А главное никто не мог сказать, существует ли сейчас эта самая Рига. Именно это свое опасение я и решил озвучить первым.
— Рига та? — переспросил Одноглазый. — Должно быть, существует, раз люди туда идти собирались. — Тут лесник пожелал уточнить: — У нас в Витебске…
— В Витебске? — перебил его я. — Ты же вроде как из Могилева?
— Ну да, из-под Могилева, — согласился Скуба. — Только нечего там сейчас делать. Проклятые земли.
— А в Витебске?
Я покосился на висевшую на стене карту и заметил, что возле Витебска нарисован маленький красный флажок, знак, которым Крайчек отмечал поселения. Что-то я его вчера не видел. Или просто не заметил?
— В Витебске повеселее будет. Там крутые ребята собрались из тех, кто не сидит сложа руки.
Вот он второй путь, — подумал я. — А может они части одного целого? Никто ведь не говорил, что возрождение планеты должно начаться именно здесь, в Подмосковье. Пытаясь проверить насколько связаны истории двух лесников, я задал следующий вопрос:
— Это те самые ребята, что надрали задницы ханхам?
Лесник покосился на меня, и я заметил, что его единственный глаз заметно округлился.
— О чем это ты, полковник?
— Как о чем? — в свою очередь удивился я. — Земля слухами полнится. Говорят, как раз под твоим родным Могилевом какие-то герои славно повоевали. Даже пару боевых платформ ханхов завалили.
Я нарочно употребил услышанный накануне термин «боевая платформа». Хотелось показать, что пронырливый бывалый танкист в курсе всех событий.
— Опять ты путаешь, полковник, — Одноглазый отрицательно покачал головой. — Не слыхал я что-то о таком. У нас вообще все тихо было. Народ перемер от того облака, что они над Брянском выпустили.
Я промолчал. Просто промолчал. Не оказалось у меня в голове подходящей мысли, чтобы продолжить этот разговор. Запутался, черт побери! Единственной надеждой прояснить что-либо была очная ставка с тем вторым Олесем, которого с минуты на минуту должен был доставить Леший. А вот, кстати, и он.
Дверь в кабинет потихоньку приоткрылась, и в нее бочком просочился Загребельный. Один. Когда наши взгляды встретились, он мотнул головой в сторону выхода, выйдем, мол. Конечно. Особого выбора не было, пришлось кивнуть в ответ.
— Прошу прощения, у нас тут небольшая проблемка, — я шагнул к выходу.
Вновь пришлось напустить тень на плетень. Благо обстановка, так сказать, позволяла. Предполагалось, что местное руководство, захваченное разрешением глобальной проблемы, не заинтересуется той другой, крохотной, которая возникла у нас с Лешим. Так оно и вышло. Мы шмыгнули за дверь, избежав ненужных расспросов. Только Крайчек покосился нам в след, причем покосился как-то уж очень осуждающе и раздраженно. Ну и бог с ним, с его осуждением. Поглядим на его рожу, когда мы с Андрюхой предъявим публике белорусского лесника номер два.
Оказавшись в коридоре, я огляделся по сторонам. Вокруг было темно и пусто. Только лишь голые стены, размалеванные бесформенными аляповатыми пятнами. Именно в такой серо-черный камуфляж их раскрашивал свет периметра, пробивавшийся в большие многостворчатые окна.
— И где же он? — я вопросительно уставился на Загребельного.
— Нет его, — Леший казался чернотой, продолжением ночного мрака, наполнявшего здание.
— Что значит «нет»? Он что, ушел с поста?
— А он там был? — раздраженно пошутил мой приятель.
— Ты что, головой впотьмах треснулся? — не удержался я, услышав такой ответ. — Мы же втроем сидели, разговаривали.
— Это я вроде помню, — согласился Леший. — А вот другие, те караульные, что дежурили по соседству, они нет. Тебя помнят, меня тоже, а вот никакого одноглазого они и видать-то не видели. Вот в чем проблема.
На какое-то мгновение я опешил, растерялся. Что, блин, за цирк-зоопарк такой?! Я ведь все прекрасно помню: и одноглазого в бандане, и разговор наш, и теорию эту его, что, мол, ханхи совсем не из космоса пришли. И тут меня словно обухом по башке долбануло. Газ! Мерзкие отвратительные выделения многолапых тварей! Ими то я сегодня порядком надышался. Неужели это последствия, галлюцинации? Слава богу, что хоть сейчас очухался и понимаю, что наша встреча была лишь миражом.
Я уже хотел вздохнуть с облегчением, но тут мой взгляд уперся в лицо Загребельного. Леший… он ведь тоже видел! Или нет? Или мне это тоже почудилось? Ох, нелегкая, неужели поехал мозгами? Испугавшись этой своей мысли, я схватил приятеля за грудки и, захлебываясь словами, затараторил:
— Ты ведь видел? Ты его видел?! Скажи, что ты его видел, что ты его помнишь!
— Да отцепись ты от меня, придурок! — Леший заученным приемом сбил захват.
— И все же… — я продолжал настаивать, хотя напор свой и поумерил.
— Ну, видел, — зло рявкнул подполковник.
— Видел… — у меня немного отлегло от сердца. — Это хорошо, что видел. Значит, я еще того… в своем уме. Кто-то говорил, что только гриппом все вместе болеют, а с ума сходят поодиночке. Но если ты видел, то значит нас уже двое. Это радует. Это не сумашествие.
— Нет, ты точно придурок, — покачал головой Загребельный. — Этот тип со стены, Одноглазый этот гребанный… он же тебе сувенирчик на память подарил. Рамку в коробочке. Помнишь?
Ну, конечно! Вот цирк-зоопарк, как же я мог про нее забыть! Стараясь унять дрожь в пальцах, я полез в карман бушлата. Лез и думал, вот номер будет, если там ничего не обнаружится. И что тогда прикажете думать? Что свихнуться можно и за компанию?
Когда пальцы нащупали гладкий пластик, я вздохнул с облегчением, причем так громко, что услышал даже Леший.
— Нашел? — прошептал он, как будто боялся спугнуть удачу.
— На месте, — я вытянул приборчик из кармана и положил его на ладонь.
Мы оба даже не удивились, когда обнаружили, что рамка, хвала всевышнему, спокойная неподвижная рамка, слегка светится.
— Хорошо, что он тебе его дал, — задумчиво произнес Загребельный. — Хоть какое-то доказательство. — Тут Андрюха встрепенулся. — Слушай, а откуда ты о нем узнал, о леснике этом? Кто рассказал? Расспросить бы как следует.
