Сеанус приветствовал царя.
— Базилевс, — сказал он, используя архаичное обращение к легендарным князьям древнего мира.
Он оглянулся через плечо, словно вызывая охранников, которые шагнули вперед, чтобы поднять его на ноги, и он покинул комнату, не сказав больше ни слова.
После его ухода слуги переглянулись в молчании, но никто не посмел заговорить. Царица вошла и опустилась в кресло. Царь болезненно поморщился и откинулся на спинку кровати. За креслом царицы встали две ее служанки: Хлоя и Иоланта. Все слуги царя, кроме Сеана, оставались в комнате, а Костис словно прирос к своему неудобному мягкому пуфику. Спальня была заполнена людьми.
— Девяносто восемь дней, — сказала царица, складывая руки на коленях. — Ты говорил, что потребуется шесть месяцев.
Евгенидис расправил покрывало.
— Я хотел оставить небольшой запас времени. На случай непредвиденных осложнений.
— Я тебе не верю, — призналась царица с тонкой улыбкой.
— Тем лучше для тебя.
Царь улыбнулся в ответ. Они словно забыли обо всех присутствующих в комнате.
Внезапно царица повернула голову и прислушалась. Кто-то кричал в караульном помещении. Костис напрягся. Его рука потянулась к поясу в поисках меча.
— Кажется, это Дитес, — сказал царь. — Он должен был ждать в одной из приемных. Я могу поговорить и с ним тоже.
Царица поднялась и шагнула за вышитую ширму перед камином. Ее служанки последовали за ней. Придворные царя остались стоять на своих местах, пытаясь осмыслить тот факт, что их беспомощный, бестолковый царь обещал своей жене уничтожить Дом Эрондитесов за шесть месяцев, а сделал это за девяносто восемь дней.
Дитес, стоящий в дверях между двух охранников, был бледнее своего брата, покинувшего комнату несколько минут назад. Он тоже опустился на колени у постели царя, но не смотрел в пол. Он глядел в лицо царя в поисках ответов.
— Я тебя предупреждал, — сказал царь ровным голосом.
— Да, Ваше Величество.
— И я велел тебе предупредить твоего брата.
— Да, Ваше Величество. Я предупредил его. Наверное, вы мне не скажете, но почему мой брат пытался отравить вас?
— Он не пытался, — сказал царь, и когда Дитес в недоумении уставился на него, пояснил. — Он признался, чтобы защитить тебя. Он думал, что это ты положил коноплю в опиум.
— Но я этого не делал! — запротестовал Дитес.
— Конечно, нет, — согласился царь. — Это сделал я.
— Почему? — беспомощно спросил Дитес. — Почему?
— Я не принимаю наркотики, — резко сказал царь. — Дитес, мне не нужна конопля, чтобы видеть кошмары, они приходят сами собой. Боги посылают их мне, чтобы напомнить о скромности.
Тем не менее, сейчас в голосе Евгенидиса не было ни капли смирения, и если Костис когда-либо мечтал увидеть его более похожим на царя, теперь его желание осуществилось в полной мере. Правда, теперь Костис находит это зрелище весьма пугающим.
— Значит, мой брат не виноват ни в каком преступлении?
— О, он виноват, Дитес. Просто не виновен в том, в чем признался. Он виновен в том, что изо дня в день подстрекал моих слуг к дурному поведению. — Евгенидис небрежно махнул рукой в сторону придворных. — А так же в сговоре со своим отцом, имеющим целью добиться увольнения всех, кроме самого Сеануса, чтобы в дальнейшем я мог выбрать новых слуг, которые будут больше устраивать барона Эрондитеса. По настоянию Сеана и фаворитки, которую барон уже выбрал для меня, хотя я упорно продолжал танцевать с ее младшей сестрой, которая, кстати, носит прекрасные серьги.
— Понимаю, — неуверенно сказал Дитес.
— Нет, ты не понимаешь. И я тоже. Потому что, развращая моих слуг, Сеанус должен был стать незаменим для меня, что ему, бесспорно, удалось сделать. Ваш отец желал, чтобы меня аккуратно подцепили на его крючок. Но твой брат почему-то захотел меня убить. С балкона с видом на сад он указывал убийцам, где они могут найти меня.
— Но у вас не было доказательств?
— Ни одного, которое я хотел бы обнародовать.
— И тогда вы положили коноплю в опиум и заставили его признаться в этом?
— Вот именно. А ты бы предпочел, чтобы я арестовал его за действительно совершенное преступление?
Дитес безнадежно развел руки.
— Вы казните его?
Царь покачал головой.
— Нет.
— Спасибо, — выдохнул Дитес. — О, благодарю вас.
— Не за что, — сказал царь, поднимая руку. — Не благодари меня. Ваш отец станет более сговорчивым, пока перед ним будет маячить надежда когда-нибудь увидеть сына на свободе. Это единственная причина оставить Сеануса в живых. К сожалению, Дитес, это исключает вероятность, что твой отец простит тебя и будет поддерживать в ссылке.
Дитес опустил глаза, но жаловаться не стал. Медленно, опираясь на правую руку, царь дотянулся левой до ящика прикроватного столика. Вытянув ящик, он достал из него кошелек, а потом потянулся за сложенным вчетверо листом бумаги. Откинувшись, он бросил кошелек на край кровати и протянул документ Дитесу.
— Ты можешь использовать часть этих денег для решения… семейных дел. Остальных хватит, чтобы добраться до Полуострова. Эта бумага — рекомендательное письмо к князю Ферриа. У него есть для тебя должность придворного капельмейстера.
Дитес уставился на бумагу в своих руках.
— Ферриа… — пробормотал он в благоговейном изумлении.
— Мне очень жаль, Дитес.
Дитес покачал головой.
— Вы пощадили моего брата, когда могли бы казнить его самым жестоким образом. Вы помогли мне покинуть гадюшник моей семьи и выгребную яму этого двора. Вы знаете, что значит для меня писать музыку при дворе самого Ферриа! Вы вложили мне в руки мою несбыточную мечту. Я не понимаю, за что вы должны извиняться.
— За то, что изгоняю тебя, Дитес. Я намерен снести с лица земли твой отчий дом и посыпать это место солью. Тебе решительно не за что меня благодарить.
Дитес поднялся на ноги, чтобы поклониться царю. И все же, глядя на письмо и кошелек в своих руках, он спросил:
— Вы так и не сказали, почему Сеанус желал вашей смерти.
Царь грустно посмотрел на него и спокойно ответил:
— Ради твоей филии.[7]
Щеки Дитеса вспыхнули.
— А так же из братской любви. — царь пожал плечами.
— И вы сохранили нам жизнь и даже дали вот это? — он поднял бумаги и кошелек.
— Я думаю, мы избавились от наших разногласий, Дитес.
Дитес кивнул.
— К счастью для меня, это так. Я предупреждал его, как вы и просили.
— Не твоя вина, что он не поверил, — сказал царь. — Но он любит тебя так же, как ты его. Возможно это спасет его когда-нибудь. Когда меня уже не будет в живых.
Дитес посмотрел вверх.
— Я надеюсь, Ваше Величество. Благодарю вас. Он очень дорог мне.
— Ты должен быть на корабле к вечеру.
— Я буду, — заверил Дитес.
Он посмотрел на вышитую ширму перед камином, а затем снова перевел взгляд на царя. Наконец он произнес с поклоном и улыбкой:
— Будьте благословенны в ваших начинаниях.
Царь усмехнулся.
— Прощай, Дитес.
Когда он ушел, царица вышла из-за ширмы и заняла свое кресло. Она пожала плечами:
— Если он считает мой двор выгребной ямой, странно, что он задержался здесь до сих пор.
— Он был влюблен, — объяснил царь.
— В кого? — поинтересовалась Аттолия.
Царь рассмеялся.
— В тебя.
Царица ничего не ответила, но ее щеки медленно порозовели, пока она молча сидела у кровати.
— Это шутка? — наконец спросила она.
Весь двор был в курсе, что старший сын Эрондитеса влюблен в царицу. Это знала вся страна. Костис подозревал, что это было общеизвестным фактом даже в Сунисе.
— Смешно, — сказала она.
Царь согласился.
— Смешно, как попасть под снежную лавину. Одна ты умудрилась не заметить этого.
Она недоверчиво покачала головой и ждала, что он продолжит говорить. Но прежде она обвела взглядом лица всех присутствовавших в комнате и нашла на их лицах отражение правды. Ее щеки порозовели еще сильнее. Она повернулась к царю.
— Сеанус с братом делали вид, что терпеть друг друга не могут. Это поддерживало расположение отца к Сеану, а Дитеса избавляло от подозрений в связях с оппозицией и давало возможность сблизиться с тобой, по крайней мере до тех пор, пока не появился я со своими претензиями. Сеанус ревновал тебя от лица своего брата. Он надеялся, что в случае моей смерти, ты согласишься принять любовь Дитеса.
— Бедный Дитес, — задумчиво сказала она, все еще не в силах поверить. — А ты ревновал… к его филии?
Его Величество, полубог и вершитель людских судеб, на глазах всех присутствующих вновь превратился в человека, очень молодого и влюбленного. Еще раз расправив покрывало, он опустил глаза и признался:
