Костис повернулся к ней и поспешно вытянулся по стойке «смирно». Его лицо предательски покраснело до самой кромки волос надо лбом. Она удивленно приподняла бровь.
— Я хочу, чтобы ты оставался здесь, пока он не проснется.
— Да, Ваше Величество.
— Ты можешь сидеть.
— Спасибо, Ваше Величество.
Костис не двигался.
— Позови служанку, когда он проснется.
— Да, Ваше Величество.
Когда она вышла, и дверь бесшумно затворилась, Костис испустил дрожащий вздох и еще раз оглядел комнату. Ступая как можно тише, он подошел к кровати. Лицо царя было повернуто к стене. Костис наклонился и внимательно посмотрел на него. Лицо Евгенидиса очень изменилось во сне, он казался моложе и — Костис попытался подобрать подходящее слово — мягче. Костис никогда не думал, насколько напряженным выглядит лицо царя, пока не увидел, как оно расслабилось под воздействием нескольких капель макового сока.
Озадаченный, он отступил от кровати. Рядом стоял низкий мягкий табурет. Костис нерешительно присел на край. Пряжки нагрудника впились ему в бока, напоминая, что все это происходит не во сне.
Утренний свет все еще был тусклым, а небо оставалось серым. Костис зевнул. Как бы в ответ на его мысли, в дверях появилась Фрезина с подносом в руках. Он мгновенно захлопнул рот и вскочил, чувствуя вину за то, что поддался слабости.
Она улыбнулась, ставя поднос на легкий столик.
— Я подумала, вам следует позавтракать, — сказала она.
— Спасибо, мэм, — прошептал Костис. — Но я не уверен, что должен.
— Конечно, должен, — возразила она. Ее голос звучал тихо, но она не перешла на шепот. — Вы здесь не в карауле. За дверью достаточно охраны, чтобы обеспечить его безопасность. Вы здесь на случай, если… ему станет плохо, когда он начнет просыпаться.
Она передвинула поднос ближе к Костису, а потом подошла к кровати и положила ладонь на лоб царя. Он не шевелился. Она осторожно подсунула ладонь ему под щеку и наклонилась, чтобы поцеловать в лоб, как мать целует ребенка.
Костис уставился на нее. Фрезина улыбнулась.
— Что взять со старухи, — сказала она. — Даже царь позволяет мне маленькие вольности.
Она скользнула за дверь, оставив Костиса наедине со своими мыслями.
Спальня царицы казалась золотой, как пчелиные соты, и безмолвной, как могила. Хотя до Костиса иногда долетали отголоски суеты из дальних комнат, тишина в спальне действовала на него, как снотворное. Чтобы не заснуть, он встал и прошелся по ковру, с интересом, но издали, посмотрел на письменный стол с аккуратным рядом чернильниц и пучками перьев, на резные бусины-печати и ассортимент маленьких амфор на полке. Затем снова сел и оглянулся проверить, не потревожил ли он царский сон.
Через некоторое время Евгенидис повернул голову на подушке и приоткрыл один глаз. Он с равнодушным удивлением оглядел комнату. Затем его взгляд остановился на Костисе. Костис наклонился вперед на своем пуфике и сказал:
— Надо спать.
Евгенидис послушно закрыл глаза. Костис улыбнулся. Кто-то хихикнул у него за спиной, и он быстро оглянулся. Это была Илея, одна из младших служанок царицы, несколько прядей ее темных волос выбились из-под серебряной сетки и струились по шее. Она стояла, прислонившись к дверной раме и скрестив руки.
— Я не надеялась, что он может кого-нибудь послушаться, — сказала она улыбаясь.
— Я всего лишь сказал то, что он и сам собирался сделать, — ответил Костис.
— Это был ловкий трюк, — согласилась Илея.
Позже, когда Евгенидис снова зашевелился, Костис с облегчением подумал, что на этот раз царь наконец просыпается. Костис чувствовал себя отупевшим от усталости. День тянулся ужасающе медленно, а его глаза просто слипались. Даже когда он держал их открытыми, они, казалось, не могли сосредоточиться на увиденном, поэтому Костису понадобилось некоторое время, чтобы понять, что царь не просыпается, а мечется в кошмарном сне. Костис упал на колени рядом с кроватью.
— Ваше Величество?
Царь вздрогнул, как будто укушенный язычком пламени, но не проснулся. Внезапно он вытянулся и оцепенел. Его глаза распахнулись, но он ничего не видел перед собой. Он с хрипом пытался втянуть в себя воздух, и Костис, чтобы предотвратить крик, схватил царя за плечи и сильно встряхнул.
Мгновением позже царь уже сидел в дальнем углу кровати с широко раскрытыми глазами и шестидюймовым ножом, неизвестно как оказавшемся у него в руке. Костис поднял над собой раскрытые ладони, чтобы их хорошо было видно, и заговорил очень тихо и очень спокойно:
— У вас был кошмар, Ваше Величество.
— Костис, — сказал царь, словно изо всех сил пытаясь узнать его.
— Да, Ваше Величество.
— Командир отделения.
— Вы произвели меня в лейтенанты, Ваше Величество, — осторожно напомнил Костис.
Царь сосредоточился.
— Да, точно.
Он опустил острие клинка. Оно дрожало, но краска начала возвращаться на его бескровное лицо.
— Ирина, — тихо позвал он.
Костис обернулся и увидел в дверном проеме царицу. Когда он снова посмотрел на царя, его румянец снова исчез.
Царица прошла через комнату, села на край постели и обняла его за шею. Царь прислонился к ее плечу и сказал извиняющимся тоном:
— Я собираюсь поболеть еще немного.
— Положи это, — попросила царица, вынимая нож из его послушных пальцев и бросив его на покрывало. Все еще обнимая его одной рукой, она потянулась к полотенцу в миске с водой, стоящей на столике рядом с кроватью. Она бережно обтерла лицо царя и отвела мокрые пряди с его лба.
— Боже мой, как это унизительно, — сказал царь, ложась на подушки.
— Не так уж и страшно, — возразила царица.
— Легко тебе говорить, — ответил царь. — Тебе не снятся кошмары.
— Что же тогда я должна сказать?
Царь вздохнул. Забыв, что Костис стоит рядом, что кто-то вообще существует в мире, кроме них двоих, царь дрожащим голосом попросил:
— Скажи, что ты не вырежешь мой лживый язык, скажи, что не вырвешь мои глаза, что не проткнешь раскаленной иглой мои уши.
После кратких мгновений неподвижности, царица наклонилась и поцеловала мужа сначала в одно закрытое веко, потом в другое.
— Я люблю твои глаза, — сказала она. Она поцеловала его в обе щеки рядом с мочками ушей. — Я люблю твои уши, и я люблю, — она остановилась, чтобы нежно поцеловать его в губы, — все твои нелепые выдумки.
Царь открыл глаза и улыбнулся царице своей доверчивой и непостижимой улыбкой. Шокированный Костис, ставший свидетелем такой глубоко интимной сцены, в надежде на побег бросил взгляд на дверь, но путь к свободе был отрезан двумя служанками, неподвижно стоящими около косяков и внимательно глядящим в пол у себя под ногами. Ему оставалось только мечтать, что земля под ним расступится и поглотит его вместе с пуфиком и маленьким трехногим столиком. И желательно, чтобы это произошло совершенно беззвучно, чтобы не привлечь внимания царя и царицы.
— Здесь Костис и Иоланта с Илеей, — напомнила Аттолия.
— Костис, — неопределенно произнес царь. — Молодая версия Телеуса? Без чувства юмора?
— Тот самый, — согласилась царица с легкой нотой насмешки в голосе.
Евгенидис лежал неподвижно, но румянец постепенно возвращался на его щеки, а дыхание становилось более размеренным. Он открыл глаза и посмотрел на царицу, все еще склоненную над ним.
— Мне очень жаль, — сказал он.
— Ты был прав, — сказала она.
— Да? — в голосе царя звучало недоумение.
— Извинения звучат слишком скучно.
Евгенидис усмехнулся. Он снова закрыл глаза и несколько раз повернул голову на подушке, изгоняя остатки сна. Обретя свой привычный вид, он сказал:
— Ты просто сокровище.
Теперь его голос тоже звучал привычно, и Костис понял: то, что он принял за хриплый со сна голос, на самом деле было акцентом. В полусне царь говорил с эддисийским акцентом, чего, собственно, и можно было ожидать, но Костис никогда не слышал его и не смог распознать сразу. Проснувшись, царь заговорил как настоящий аттолиец. Это заставило Костиса задуматься, что еще царь мог скрывать так хорошо, что никому в голову не приходило искать его секрет.
— Если ты уже чувствуешь себя более уверенно, то не стоит откладывать решение наших проблем, — напомнила царица.
— Прямо в неглиже? — царь спорил, кажется, только из привычки к сопротивлению.
— Твои придворные. Я уже поговорила с ними. Тебе следует сделать то же самое.
— Ну да. Они уже видели меня в ночной рубашке. — он посмотрел на рукава, вышитые белыми цветами. — Но не в твоей.
Теперь он полностью проснулся.
— А ты не думаешь, что мы должны сначала узнать, какая новость вертится на кончике языка у Иоланты?
