Фейга мрачно кивает.
– Надеюсь, что она хотя бы пригласит нас на свою свадьбу…
Йоэль вздыхает и встает. Ему еще предстоит длинный трудовой день – пора в столовую. Работы невпроворот, к лету все нужно закончить.
– С завтрашнего дня я начну с тобой работать, папа! – заверяет отца Шоэль.
Конечно, он не бог весть какой специалист по строительным работам, но работящие руки всему научатся.
Фейга сидит пригорюнившись. Сердце матери полно печали: только сейчас она окончательно поняла, что дети уже не принадлежат ей всецело, как прежде. Пришло время расставания, возможно – на долгие годы. Вот и Мирьям заканчивает через год среднюю школу. С приходом новой власти появился шанс на высшее образование у обоих детей, и ясно, что такую возможность упускать нельзя. Но при этом, увы, семья разделится. Дети уедут в город, родители останутся в местечке… Что ж, чего не стерпишь ради детей… И тут Шоэль, словно подслушав ее мысли, заявляет:
– На следующий год я возьму Мирьям в Одессу!
«Вот-вот, – грустно думает Фейга. – Нынче дети сами выбирают себе дорогу. И не только дорогу, но и жену. И не только выбирают, но даже не приглашают родителей на свадьбу…»
Шоэль поднимается: он хотел бы, не откладывая, повидать своих старых друзей. Вскакивает и Мирьям; весело беседуя, они выходят, оставив за столом очень расстроенную мать.
Глава 22
Городок наш никогда не славился красивыми или даже просто заметными зданиями – ни одному поколению жителей не выпало выстроить здесь дворцы и хоромы. Правда, от прежних времен осталось несколько более или менее крепких домов, в которых проживали их состоятельные владельцы. Но в основном, на улицах стояли кое-как, вперемежку, ветхие и кривые домишки, словно держась друг за друга. Здесь начиналась, проходила и заканчивалась жизнь евреев, проживался срок, назначенный им судьбой; здесь они жили веками, здесь они продолжают жить и теперь – молятся, ругаются, стареют и уходят в небытие.
Сейчас лето, но на улицах немного людей. По большей части это бедняки, если судить по их ветхим одеждам. Нищета чувствуется на каждом шагу. Слава Богу, что хотя бы солнце одинаково дарит всем свою щедрость, и наше местечко тоже получает свою долю тепла и света, которую не в состоянии отобрать ни бандиты, ни петлюровцы. Густая пыль, смешанная со слезами и грязью, толстым слоем лежит на этой земле. Налетающий ветерок подхватывает ее и, закручивая в воронку, несет по воздуху. Зелени на улицах совсем мало, редкие деревья давно привыкли к одиночеству.
Всего год прошел, как Шоэль не видел родного местечка, но теперь ему кажется, что еще немного – и городок окончательно вымрет. Где пряный запах травы и цветов, которым когда-то дышали эти места, поля, луга и рощи? Вот и базарная площадь – хотя язык не повернется назвать так несколько замызганных прилавков. Большинство лавок и лотков закрылись одновременно со свержением проклятого капитализма. В былые времена здесь единолично правил усатый пристав, наводивший ужас на рыночных торговок. А теперь кончилась его власть, при желании на пристава можно даже плюнуть… – но, боже мой, разве нам становится от этого лучше?
А вот и дом Шмуэлевичей-Штейнбергов. У Шоэля дрогнуло сердце, когда он увидел Малку Зиновьевну. Та быстро прикладывает палец к губам:
– Тихо, Рохеле спит!
Бедная, бедная Малка Зиновьевна… После свалившегося на нее безмерного горя трудно узнать эту когда-то самоуверенную и категоричную женщину… Теперь она уже не вспоминает через два слова на третье свою любимую Жмеринку – родной городок невдалеке от Винницы – ну, вы же знаете Винницу, кто ж ее не знает!..
Нет, поговорить-то ей все же хочется, хотя бы и шепотом. Ах, боже мой, столько всего накопилось за все это время…
– Где Зяма, старый друг и товарищ?
– Зяма человеком стал, – оживляется Малка Зиновьевна.
Она считает, что зятю крупно повезло. После установления советской власти и ликвидации мебельного дела он стал работать бухгалтером на паровой мельнице Лифшица. Сам Лифшиц, понятное дело, удрал, мельницу его конфисковали, и сейчас она работает на народ, хотя и в половину своей прежней мощности. Неужели весь народ меньше одного Лифшица? Ну, как вам такое?
– А как же Зяма? – напоминает Шоэль.
А Зяма, не будь дурак, взял да и выучился на бухгалтера, и теперь с девяти утра и до пяти вечера не вылезает из этой мельницы… Но дело тут даже не в зарплате – черт с ними, с этими ничего не стоящими миллионами. Зато Зяма может принести в дом немного муки – вот это-то и есть его настоящая зарплата!
Шоэль и Мирьям с жалостью смотрят на женщину. Они еще помнят дни, когда Малка Зиновьевна – дородная, высокочтимая дама, сурово третировала своего никудышного зятя. Ей все казалось, что Зяма обижает Фанечку, плохо бережет ее и при этом нахально требует обедов и хорошо выглаженных рубашек, да еще чтобы при этом жена хорошо выглядела, была причесана и весела… Ах, Фанечка, мир ее праху! Что она могла сделать? Вы что, не знаете судьбу женщины? Она подчинилась, как и все мы – и подавала, и гладила, и улыбалась, да еще и родила Зяме чудную девочку Рохеле, а после… после… Глаза Малки Зиновьевны наполняются слезами. Вот ведь какая беда… Что моя Фанечка успела увидеть за свою короткую жизнь?
Мирьям тяжело в который уже раз слушать эту горестную исповедь. Она подходит к окну, смотрит на улицу. К дому, сутулясь, бредет какой-то глубокий старик. Господи! Так это ведь Захар Исаакович, бывший мебельный король! Неужели это он, тяжело переступая ногами, подходит к дому? Теперь это щуплый старичок с поредевшей неопрятной бородкой, похожей на старую тряпку… Так распорядилась судьба – теперь дела его совсем плохи.
Часть мебели разворована, а что осталось – конфисковали. Мало того – одно время Захар Исаакович всерьез опасался ареста. Хорошо еще, власти поверили, что не держал наемных работников, не сосал крови трудящегося народа. В конце концов, оставили старого мебельщика в покое, отпустили душу на покаяние. Но зачем ему теперь эта душа? Помимо души человеку нужна семья, дети, нужен хлеб, чтобы кормить и воспитывать осиротевшего ребенка… Да, много горя поселилось в домах нашего городка в последнее время.
Автор, как и его герои, едва сдерживает слезы. Захар Исаакович – житель местечка, как и остальные, он терпеливо пьет свою чашу горестей. Не сидит без дела, пытается подзаработать, крутится, вертится, старается бороться с горем и с собственными страхами… Но где взять справедливость? Для новой власти он наполовину буржуй; повсюду его преследует подозрительный взгляд, угрожающий палец и железный кулак ужасной революции.
В те дни суровые чекисты ходили по домам с обысками и конфискациями, забирали в пользу революции деньги, золото и драгоценные камни. Пришли и к Шмуэлевичам – нашли, у кого искать! Ну и что? Увидели сиротку Рохеле, заплаканную бабушку, Захара Исааковича, ставшего тенью того, каким он когда-то был, произвели поверхностный шмон и ушли так же, как и пришли. Спасибо еще, что не пошарили в заветном углу – там, где у него таки припрятано несколько золотых николаевских червонцев, будь он проклят, этот Николай! Но и монеты потихоньку уходят – жить-то надо!
Да, нет уж того Захара Исааковича – любителя смачных анекдотов, хорошей выпивки и дорогих сигар. Ураган пронесся по местечку, все перевернул, всех разметал, сбил с ног и не таких, как Захар Исаакович. В 20-м году в городке укрепилась власть красных, и состоятельные жители, спешно ликвидировав свои мелкие промыслы и предприятия, тряслись по углам, как мыши. Именно в те страшные дни Захар Исаакович собственноручно сжег оставшуюся в его магазине мебель и даже бросил в огонь чудную детскую коляску маленькой Рохеле. А что ему оставалось делать? Когда в обществе сотрясаются основы, еврею лучше не высовываться.
С тех пор Рохеле спит в простой плетеной кроватке; из всех членов семьи она одна не чувствует коренных жизненных перемен, если не считать внезапного исчезновения матери. Малютка еще понятия не имеет о творящихся в мире безумствах. Их совершают, в том числе, и во имя нее, Рохеле – для того, чтобы, как эти говорят, подготовить ребенку лучшую жизнь под солнцем. Но пока что борьба за достижение светлой цели для девочки привела к убийству ее молоденькой мамы. Лес рубят – щепки летят. Так оно и вышло, что Фанечка оказалась одной из многих щепок в гигантском лесоповале…
Под эти разговоры – легка на помине – проснулась Рохеле. Малка Зиновьевна выходит на кухню сварить ребенку картофельное пюре. Мирьям с нежностью берет девочку на руки, одевает ее, целует, шепчет ласковые слова… Сотни лет еврейские девушки следовали традициям своего народа, и Мирьям тоже была звеном в этой цепочке. Вот и сейчас, сама еще девочка, никогда не державшая на руках ребенка, она сразу же верным чутьем нашла дорожку к сердцу маленькой Рохеле…
