Когда Шоэль заходит в гостиную, двое мужчин, как добрые старые знакомые, с жаром обсуждают вопрос о столовой, которую отец хочет открыть этой осенью. Йоэль надеется, что новая экономическая политика предоставит ему новые возможности, а вот Ицхак-Меир, напротив, полагает, что Йоэль не должен влезать в такую опасную авантюру. Он уверен, что НЭП – ненадолго.
– Революцию назад не повернешь, – говорит он. – А когда делают революцию – летят головы.
Становясь нэпманом, утверждает он, Йоэль подвергает опасности будущее своих детей. Да, не зря этот скромный с виду пекарь занимается общественными делами. Будьте спокойны, он умеет кое-что предвидеть, хотя сейчас от усталости с ног валится. Если кто и понимает происходящее в стране, так это он, Ицхак-Меир Шульберг.
Но Йоэль слушает недоверчиво. Он трудится всю свою жизнь, и не понаслышке знает, что такое бедность. Это верно, ему непонятны тонкости НЭПа. Но одно он знает точно: в течение многих лет горького галута еврей всегда вынужден был приспосабливаться к новым условиям. Вот и военный коммунизм до основания потряс семью Йоэля Горовца. Раньше приходилось иметь дело с приставом, нынче – с Советами, и еще неизвестно, кто придет завтра. Жизнь бросала Йоэля во многие передряги, но теперь он хочет работать не на Советы, а на свою семью – для жены и детей. А НЭП – это, похоже, и в самом деле – свежий ветер. Так полагает Йоэль.
В разгар спора в комнату входит Хана, и Йоэль, увидев ее, думает: «Мой Шоэль еще так молод для женитьбы! Хотя…»
Ханеле не кажется ему красавицей, но что-то в ней, несомненно, есть. Фейга все еще трудится на кухне, и Хана вызывается ей помочь. За ней шлейфом тянется аромат французских духов; Шоэль и Мирьям, принюхавшись, как охотничьи собаки, спешат «взять след». И вот Хана, эта щеголиха, которая еще ни разу в жизни не почистила на материнской кухне ни одной картофелины, решительно берется за нож: выбора нет – она обязана найти ключ к сердцу свекрови.
Наконец обед готов, и все усаживаются за стол. Фейга постаралась на славу: она разливает золотистый бульон, подает курицу, жареную картошку. И, конечно же, ставит на стол бутылку вина, – не каждый день приезжают такие гости, надо отметить. Во главе стола сидит молодая невестка. Вот ведь как бывает: девушке еще и двадцати нет, а уже ходит во всеоружии янтарных бус и изысканных духов; восседает во главе стола рядом со своим собственным мужем. И хотя на сыне ветхая военная гимнастерка, холщовые портянки и грубая обувь, глаза у него горят самым что ни на есть алмазным светом – в точности, как и у нее. Этой парочке в любом месте хорошо, лишь бы быть рядом. Жаль, что не видит этого бедняжка Софья Марковна, она бы уж точно порадовалась, глядя на такую картину.
Молодые помалкивают – они поглощены собой, своим соседством, ожиданием того момента, когда окажутся наедине друг с другом. Зато неугомонный Ицхак-Меир ораторствует вовсю, не отстает от него и Йоэль. Фейга суетится вокруг стола – угощение и впрямь получилось достойным. Может ли кто-нибудь сидеть с кислым видом на такой доброй семейной встрече?
А вечером приходят друзья Шоэля – они спешат познакомиться с Ханой. В этом доме всегда тепло и уютно, здесь любят гостей и хорошо их принимают. И потому он едва вмещает всех родственников и друзей. Миша Зильбер-Каспи, его высокая голубоглазая сестра и миниатюрная подружка пришли не с пустыми руками. Миша тащил старый граммофон, Этеле несла граммофонную трубу, а Лейка Цирлина прижимала к груди несколько пластинок.
Вот и тетя Батья со своей дочкой Леей. Они так и не разбогатели, по-прежнему едва сводят концы с концами, но все познается в сравнении – теперь даже бывшие местечковые богатеи живут не многим лучше Батьи. Ее муж Хаим продолжал работать синагогальным служкой, но власти, слава Богу, решили пока не причислять его к реакционным пособникам религиозного культа. Потому что, если хотите знать, служка – лицо эксплуатируемое, то есть в некотором роде пролетарий. А пролетарию все можно простить – даже работу в столь нежелательном месте. А что же Лея? – Она стала комсомольским деятелем. Отцу это не слишком нравится, зато Батья довольна.
Впрочем, это далеко не все перемены, есть и куда более важные. Молодежь все больше и больше разделяется по интересам. В учреждениях власти и во всевозможных официальных организациях появилось много рабочих мест, и людям трудно устоять перед новыми соблазнами. Бывший бундовец Аба Коган переметнулся к большевикам и с ходу получил пост главы местной евсекций. Его коротко стриженую жену Маню поставили во главе женского отдела, и супруги с головой ушли в общественную работу.
В городке поговаривали, что у бундовца-евсека Абы Когана выросли крылья, как у ангела, вот только белые эти крылья лишь с одной стороны, а с другой – чернее сажи. Потому что задачей Абы стало наведение в городке настоящего пролетарского порядка. А какой может быть порядок, если в местечке открыто продолжают действовать сразу пять хедеров? Разве это не безобразие – целых пять хедеров отравляют мозги молодого поколения! По образцу других городов Аба задумал организовать публичный судебный процесс, дабы заклеймить и осудить эти реакционные клерикальные учреждения.
Одновременно он готовит открытие новой школы, где языком обучения будет идиш. Для этого уже нашли двух учителей. Первый – Леви Берман – лет сорока, худой, со светлой бородкой и приплюснутым носом. В прошлом он учитель иврита. Но если у тебя на руках жена, четверо детей, две бабушки, и все кушать просят, то выбирать не приходится. Теперь Берман вынужден поддерживать не любимый иврит, а кормящий семью идиш. А вот второй учитель, он же директор школы Ицхак Левинсон – бывший бундовец. Уж он-то всем сердцем предан Абе Когану и идишу. Правда, Левинсон никогда в жизни не преподавал и будет заниматься этим на общественных началах. В планах главы евсекций есть и другие важные мероприятия – например, создание клуба рабочих-ремесленников. Много работы у Абы Когана, много перемен в городке.
Хана чувствует себя утомленной после изнурительной дороги и событий первого дня приезда, но держится из последних сил. Надо выглядеть в лучшем виде, произвести впечатление, понравиться людям. Ей жаль, что рядом нет мамы – та была бы очень довольна, глядя, как уверенно дочь держит фасон с новыми родственниками и друзьями. Шоэль тоже молодец – внимательно следит, чтобы Хана не попала в неловкое положение. Но, честно говоря, в его помощи нет нужды – Ханеле ведет себя непринужденно, улыбается всем, отвечает с тактом, беседы не портит. Лея, наша активная комсомолка, отводит ее в сторонку, и вот они уже сидят вместе, лузгают вкусные жареные семечки, оживленно болтают и смеются.
Захрипел граммофон, сдвинут в сторону стол, и молодежь пошла танцевать. У неутомимого Ицхак-Меира не закрывается рот – еще бы, кто не знает, что одесситы на редкость общительны. Отцу Ханы есть о чем порассказать – вон ведь сколько событий произошло в Одессе за последнее время… А молодежь тем временем танцует, один танец сменяется другим. Тут вам и испанка, и венгерка, и вальс, и мазурка, и фрейлехс, и гопак, и еврейская «сударушка-балабуста» – у каждого танца свой рисунок, свой ритм, своя прелесть.
Лучшие плясуньи здесь – Мирьям Горовец и Этеле Зильбер – они не пропустили еще ни одного танца. Граммофон захлебывается, в комнате слышен дружный топот, колеблется язычок керосиновой лампы – много ли света нужно для танца молодым ногам? Меж тем, за окном воцаряется ночь, Хану мучительно клонит ко сну. Ицхак-Меир приходит дочке на помощь. Он подходит к Ханеле и громко желает ей спокойной ночи. Гости отлично понимают намек, и вскоре все расходятся.
Теперь, когда в доме поутихло, Ицхак-Меир может переброситься парой слов с молодым зятем. С утра пораньше он уезжает в Киев на съезд и оставляет здесь дочку. Отныне Ханеле переходит на попечение Шоэля, и любящий отец может лишь попросить зятя беречь жену, как зеницу ока, а также дать несколько советов. В наши переменчивые времена нельзя быть уверенным в завтрашнем дне, говорит Ицхак-Меир. Поэтому хупа не помешает, тем более что Йоэль и Фейга очень этого хотят, да и Софья Марковна просит.
Религия – это, конечно, опиум, так что сам Ицхак-Меир вмешиваться не станет: ведь если о хупе узнают в Одессе, его ждут большие неприятности. Но почему они должны что-то узнать? Где местечко и где Одесса… Успокоив таким образом самого себя и затолкав поглубже свои опасения, Шульберг выдает Шоэлю большую порцию последних советов-наставлений, а в качестве добавки к ним – тяжелый узелок с монетами.
Так раньше было принято у евреев: жених получал от родителей невесты приданое – деньги или вексель. Вот и теперь Ицхак-Меир дарит Шоэлю десять золотых червонцев – немалый капитал по тем временам. Только это вовсе не приданое, боже упаси! – профсоюзный деятель не имеет право уважать реакционные обычаи. Считайте, что это просто подарок молодой паре от родителей невесты.
