Время от времени в комнату въезжал очередной полуразвалившийся шкаф или просиженное кресло: это соседи купили новую мебель и попросили приютить прежнюю - ненадолго, конечно, пока не продастся... Тетка беспечно на это соглашалась, но старые вещи почти никогда не продавались, и, привыкнув к ним, она переставала их замечать.
Готовить она так и не научилась, и Мате всегда ел пережаренные котлеты и недоваренную картошку. Единственное, что она умела по-настоящему, так это варить кофе, что и передала своему племяннику вместе с полнейшим пренебрежением к житейским удобствам и немаловажной способностью безоглядно предаваться любимому занятию...
Кончив фантазировать, Фило нетерпеливо поглядел на дверь, потом снова перевел глаза на кушетку и вдруг обнаружил, что вместо воображаемой тетки на ней лежит отнюдь не воображаемая книга. По привычке старого книголюба, он перелистал ее, сразу определил, что книга библиотечная, и тут в глаза ему бросилось знакомое имя...
...Он оторвался от чтения только тогда, когда услыхал шаги за дверью, и едва успел положить книгу на место, как в комнату вошли Мате и Буль.
- Где это вас носит? - спросил Фило с самым невинным видом.
- А, ерунда! - отмахнулся Мате. - Я, видите ли, имел неосторожность написать одну математическую статью, где рассказал, между прочим, о своем юношеском увлечении теоремой Ферма. Статью напечатали в журнале, и с тех пор ко мне то и дело врываются какие-то взъерошенные субъекты, убежденные, что им удалось поймать за хвост неуловимое доказательство...
- Вы говорите так, точно доказать теорему Ферма и в самом деле абсолютно невозможно36.
- Если и возможно, то, во всяком случае, не теми доморощенными способами, которыми пользуются мои посетители. У каждого из них обязательно обнаруживается какая-нибудь, притом самая элементарная ошибка. Но вернемся все же к Фибоначчи. Если не ошибаюсь, меня прервали как раз на том месте, когда я собирался объяснить...
- Нет, - сказал Фило. - Объяснять ничего не надо. Я сам отгадаю.
- Это как же?
- Обыкновенно. По картам.
Мате возмущенно поднял плечи. Неужели есть еще люди, которые верят в подобную чепуху! Но Фило настаивал на своем. Когда-то, сказал он, одна старая цыганка научила его гадать на картах, и теперь ему пришло в голову проверить свое искусство.
Недовольно поджав губы, Мате подал ему деревянную полированную шкатулочку, где, отделенные друг от друга тонкой перегородкой, лежали две старые карточные колоды. "Теткины!" - отметил про себя Фило и, быстро разбросав карты на исколотом циркулем буле, стал глубокомысленно изучать их.
- Тэк-с... Прежде всего, что у нас справа? Справа у нас червонный валет и семерка бубен, стало быть, сердечные хлопоты. Сейчас я скажу вам, что вы подумали, когда потеряли из виду мессера Леонардо. Вы подумали, что знаете о нем очень мало. Так ведь?
Мате молча кивнул.
- Вот видите, карты никогда не лгут. Поехали дальше. В головах у нас туз пик и девятка треф, иначе говоря, казенный дом и нечаянный интерес. А это говорит о том, что, вернувшись в Москву, вы отправились в научную библиотеку, долго рылись в каталоге и взяли наконец на дом курс лекций по истории математики...
- Да, да, именно так, - подтвердил Мате, все более изумляясь. - Лекции по истории математики, том второй...
- Помолчите, - строго остановил его Фило. - Кто из нас гадалка, я или вы? Теперь поглядим, что у нас на сердце, слева. Ага, шестерка бубен и король червей. Из этого вытекает, что, придя домой, вы открыли главу, посвященную Фибоначчи, и узнали из нее кучу интересного: между прочим, и то, что мессер Леонардо сдержал свое слово и действительно записал для императора логический ход своих решений. И так как задач было много больше, чем нам с вами удалось услышать, у него получилась целая книга... Нет, вру, целых две книги. Первая называется "Либер квадраторум", что в переводе с латинского означает "Книга квадратов", вторая - "Флос", что опять-таки по-латыни значит "Цветок", а в переносном смысле - цветок красноречия.
- Скажите пожалуйста! - продолжал восторгаться Мате. - Какая точность!
- То ли еще будет! - хвастливо пообещал Фило. - Видите, что у вас в ногах? Король треф и король бубен. А это значит, что, читая описание "Книги квадратов", вы наткнулись на нечто совершенно удивительное: среди вороха задач вам попалось выражение х4 + у4 z4. Оказывается, мессер Леонардо пытался доказать, что сумма четвертых степеней двух чисел не может быть равна четвертой степени третьего числа, и, таким образом, опередил Ферма почти на пять столетий. Ну, что скажете? Верно я гадаю?
- Грандиозно! - медленно произнес Мате, глядя на Фило широко раскрытыми глазами. - Просто ума не приложу, как вы умудрились прочитать пятьдесят страниц мелкого текста за каких-нибудь пятнадцать - двадцать минут?
Фило не выдержал - расхохотался!
- Секрет изобретателя. А если говорить серьезно - природная способность. У меня фотографическая память. Схватываю всю страницу сразу.
- Счастливчик! - позавидовал Мате. - Жаль только, что на прочитанных вами страницах кое-чего не хватает. Вы знаете лишь то, что Леонардо рассматривал частный случай теоремы Ферма и допустил в своих рассуждениях некоторый просчет. Но вам не известно, что тот же случай рассматривал сам Ферма и нашел доказательство абсолютно верное. Так что приоритет все-таки остается за ним. Впрочем, кто знает, не умри Леонардо так рано, ему, быть может, удалось бы доказать теорему Ферма не только для частного случая, но и в общем виде. И называлась бы она великой теоремой Фибоначчи.
- Не умри Леонардо так рано... - подхватил Фило. - Вы говорите как раз о том, что я не успел дочитать. Когда же это произошло?
- Предположительно в 1228 году.
- Год крестового похода, возглавляемого Фридрихом Вторым... Так, Фибоначчи убили на войне?
- Вполне возможно. Только вот на какой? Как раз в том же 1228 году в Италии вновь обострилась гражданская война между гвельфами и гибеллинами. Так что Фибоначчи мог запросто погибнуть и не выезжая из Пизы... Но все это, к сожалению, одни лишь догадки. Смерть Фибоначчи для нас также таинственна, как и его жизнь. В сущности, что мы о нем знаем? Почти ничего.
- Неправда, - живо возразил Фило. - Нам известно самое главное: его математические труды. Его неповторимое математическое мышление...
- Все это касается Леонардо-математика. Но что мы знаем о Леонардо-человеке?
- Не так уж мало, - возразил Фило. - Прежде всего, что он был скромен и благороден. Согласитесь, человек самовлюбленный и грубый вряд ли станет называть себя таким нелестным прозвищем. А этот... Когда я думаю о мессере Леонардо, мне вспоминаются бессмертные строки Пушкина: "Веленью божию, о Муза, будь послушна! Обиды не страшась, не требуя венца, хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца".
Стихи оказались до того к месту, что Мате ахнул. Можно подумать, Пушкин написал их не о себе, а о Фибоначчи!
- И о себе, и о Фибоначчи, - сказал Фило. - И вообще о всяком одаренном человеке, который твердо верит в свое призвание и выполняет свой долг перед человечеством, несмотря ни на что: вопреки обидам и непониманию, не требуя похвал и наград. Как видите, обобщения свойственны не только математике...
- Вы правы, - взволнованно произнес Мате. - Можно смело сказать, что Пушкин в немногих, но точных словах обобщил те нравственные принципы, которым должен следовать всякий истинный талант. Принципы, которых, судя по всему, придерживался и Фибоначчи. Да, Фибоначчи делал свое дело, несмотря ни на что. И уж он-то перед человечеством в долгу не остался! Хотя бы потому, что подарил ему свои числа...
- Но почему же числа - в первую очередь? Неужели этот числовой ряд самое ценное из всего, добытого математической музой Леонардо?
- Вы задали интересный вопрос, но мне трудно ответить на него односложно...
- Кто ж вам мешает отвечать многосложно? - улыбнулся Фило. - У меня времени достаточно.
- Тогда пеняйте на себя.
ЧИСЛА, ЧИСЛА, ЧИСЛА...
- Есть такая книга, - начал Мате, - "Диалоги о математике". Написал ее выдающийся венгерский математик нашего века Альфред Реньи. Форма диалога выбрана им не случайно, как не случайно, вероятно, обратился к ней когда-то Галилео Галилей.
Жанр диалога зародился в глубокой древности. Диалоги, как вы знаете, писал Эратосфен, который излагал мысли, приписываемые Платону. А до Эратосфена диалоги писал сам Платон, излагавший мысли своего великого учителя Сократа.
У Сократа была особая манера беседовать с учениками. Он задавал им ряд искусно поставленных вопросов и подводил таким образом к правильному выводу. Приемы и дух сократовского диалога, дошедшие до нас в передаче Платона, производят огромное впечатление. К сожалению, это особое искусство древних - подводить простыми вопросами к сложной сути предмета - в наше время не часто используется. И Реньи хорошо сделал, обратившись к сократовскому диалогу, когда захотел показать читателям сущность такой глубокой науки, как математика, - ее особенности, ее принципиальное, резкое отличие от других наук.
