Пока шли эти переговоры, казаки, постоянно видевшие Неаполитанского короля, одетого всегда очень эффектно, бывшего всегда впереди авангарда, подошли к нему с чувством уважения, смешанного с восторгом и радостью. Он один из всей армии носил на шляпе большой султан из белых страусовых перьев и был одет в какой-то особенный польский плащ цвета серого льна, опушенный соболем и куницей.
Король отдал им все деньги, бывшие при нем, даже часы, а когда у него уже больше ничего не оставалось, он занял часы у полковника Гурго, у своих адъютантов и офицеров (его щедрость была не обременительна для храбрецов, которые его окружали, так как позднее они получили подарки стоимостью, значительно превышающей те предметы, которые они ему одолжили). Казаки выражали свой восторг и громко говорили, что великодушие этого героя французской армии равно его храбрости».
Все это было в действительности. При оставлении Москвы в городе была выставлена арьергардная цепь из казаков, которыми командовал Лейб-гвардии Казачьего полка полковник Ефремов. Когда казачья цепь выходила к Драгомиловской заставе, она перемешалась с авангардной цепью французской кавалерии, в рядах которой был приметный со стороны маршал империи Иоахим Мюрат.
…Английский историк Рональд Фредерик Делдерфилд в своем исследовании «Наполеон. Изгнание из Москвы» так живописно нарисовал картину встречи на улицах первопрестольной столицы маршала империи Иоахима Мюрата с донскими казаками, которая вылилась в сцену «братания» на войне:
«…Появился русский офицер. Предполагалось, что он прибыл от Кутузова. Он предложил перемирие, которое наполовину звучало как угроза. «Дайте нам время на эвакуацию, – сказал он, – или мы сожжем город!» Наполеон, который был еще далек от выздоровления, пребывал не в том настроении, чтобы протестовать. Русским позволили уйти в безопасности, а неофициальное перемирие привело к невероятной сцене братания, произошедшей в восточной части города. Как нарочно, «виновником» братания стал человек, который первым вошел в город – пантомимический король Неаполитанский.
Мюрат начал щеголять, как только авангард пересек мост и по широкой главной улице отправился в направлении административного центра большого города. Всегда разодетый, словно маскарадный петух, сейчас он выглядел как принц из сказки, скакавший предложить руку и сердце восточной красавице. Высокий воротник его одеяния и перевязь шпаги покрывали вышивка и украшения. Бриджи были розового цвета, а сапоги ярко-желтые. На шапке, кроме привычных страусовых перьев, красовался плюмаж из перьев белой цапли. Все это сияло и блестело в строгих лучах полуденного солнца.
Казаки, которых он встретил, когда авангард французов столкнулся с отступающим арьергардом русских, поразились этим великолепием. Они забыли, что он изводил их своим преследованием все 550 миль, когда двигался по их разоренной родине, и окружили сейчас с возгласами восхищения, называя его «гетман».
Мюрат принялся прихорашиваться, вдохновленный этой похвалой, и, поняв, что обстоятельства обязывают его сделать широкий жест, собрал у своих офицеров карманные часы и раздал их изумленным казакам. Он всегда был щедрым человеком, не важно, касалось это своего или чужого имущества. Казаки ускакали на рысях, довольные, как дети, получившие подарки к Рождеству, а Мюрат подыскал себе комфортабельное жилье».
Описал ту же картину, но совсем иначе и голландский генерал ван Дедем. По его свидетельству, маршал Мюрат после перехода Москва-реки по деревянному мосту продолжал свой путь по первопрестольной столице России в окружении казачьих генералов, которые осыпали его самыми лестными похвалами за его храбрость. Мюрат думал, что русские на войне не узнавали его, но казачий атаман (уж не Платов ли у ван Дедема?) сказал наполеоновскому полководцу:
– Я давно узнаю Ваше Величество – вы Неаполитанский король. Разница между нами в том, что я вижу вас с самого Немана всегда впереди, во главе вашей армии, между тем как я вот уже три месяца постоянно нахожусь позади нашей.
Атаман (как записал мемуарист) пожелал получить от короля какие-нибудь знаки отличия (?). Тогда «Его Величество подал ему прекрасные часы, говоря, что он надеется впоследствии предложить ему что-нибудь более приятное: он говорил о своем ордене (Почетного легиона), которого желал, как ему казалось, русский офицер».
Дальше мемуарист описывает разгоревшийся спор о мире, говоря, что русские с большой откровенностью называли своего императора другом, правда бывшим, Наполеона, и что они скоро вновь станут друзьями (?).
«Когда такая процессия подошла к городским Владимирским воротам, то казачьи генералы стали просить короля Мюрата, чтобы он не шел с ними дальше:
– Мы вам уступили город, Ваше Величество. Смотрите, как бы дальше вы не стали нашим пленником!»
Дальше генерал-голландец Великой армии пишет о том, как было разделено с русскими, то есть с казаками, огромное стадо прекрасных быков, которое захватили солдаты ван Дедема. Казаки заявили ему, что стадо принадлежит им, и если французы не отдадут им часть быков, то казаки останутся без ужина. И что пятнадцати быков им будет для этого вполне достаточно.
Генерал ван Дедем великодушно приказал отдать казакам и их атаману не пятнадцать, а двадцать два быка, и те остались очень довольны таким подарком неприятеля. «Скрытая радость промелькнула на их лицах, и их лукавая усмешка ясно говорила об их надежде хорошенько наказать нас за наше вступление в Москву».
Можно оставить на совести мемуариста из голландского генералитата Великой армии императора французов за описание такого дележа стада быков, военной добычи его солдат. По крайней мере, достоверных свидетельств такому уму непостижимому происшествию в первый день занятия Бонапартом обезлюдевшей Москвы не имеется. Хотя, как говорят дипломаты, всякое на войне случается. Спрашивается, почему такого не могло случиться? Вполне могло быть на самом деле.
Были ли вооруженные столкновения сторон во время вхождения французского авангарда в обезлюдевшую Москву? Были, если верить мемуаристам из числа наиболее авторитетных и к тому же очевидцев того события большой исторической значимости. Так, Арман де Коленкур замечает: «В городе была небольшая перестрелка с вооруженными крестьянами, отставшими солдатами и казаками».
…Москва оставлялась русским воинством и горожанами с «тяжелым сердцем». Все были в большой тревоге за ее судьбу. Писатель и публицист Н. С. Лесков так описывает спешное оставление Москвы ее жителями, покидавшими стольный град вместе с кутузовской армией:
«Мой дед, служивший в то время в Москве, спасался со своею семьею бегством в Орловскую губернию. Они ехали в большой, тяжело навьюченной рессорной бричке, которую едва тащила пара лошадей, неслыханно дорогою ценою нанятых у какого-то калужского мужика. Семейство деда было затерто у моста необозримою толпою, которая теснилась, жалась и торопилась переправиться через мост, чтобы попасть на дорогу.
Казаки и драгуны старались дать кой-какой порядок этой переправе и немилосердно рассыпали направо и налево щедрые колотушки нагайками и ножнами сабель. Угрожаемый этими блюстителями порядка, народ на минуту стихал, но потом вдруг снова рвался, как попало, вперед на мост: одни прорывались и, получив несколько ударов по спине и по шее, уезжали, других заворачивали, отчего давка и суматоха увеличивалась более.
Тогда люди благоразумные решили не толкаться и ждать своей очереди по ряду, пока толпа хоть немножко разредеет. В числе этих благоразумнейших, добровольно становившихся в порядок был и мой дед…»
…Оставив опустевшую Москву, русская армия фланговым маневром отходила к Торутино, чтобы встать здесь походным лагерем. Таков был стратегический замысел полководца М. И. Голенищева-Кутузова, который скрывался им от окружения до поры, до времени. От неприятеля он прикрылся двумя сильными сводными отрядами генералов М. А. Милорадовича и Н. Н. Раевского (оба силой в два корпуса: один пехотный и один кавалерийский). Под их прикрытием Главная армия двинулась от Красной Пахры к Тарутино.
Тот и другой отряды имели в своем составе казачьи полки, которые денно и нощно несли боевое охранение. Они с большим знанием такого опасного дела на войне «наблюдали» все дороги, которые вели из Москвы на юг: на Рязань, Каширу, Серпухов и Калугу (Старую и Новую). Именно донцы 9 сентября донесли Милорадовичу об обнаружении на Серпуховской дороге двигавшегося от Москвы неприятеля в крупных силах. Затем враг был замечен со стороны Каширской дороги.
Это были кавалерийские части маршала короля Неаполитанского Иоахима Мюрата и сводного корпуса маршала герцога Истрийского Ж.-Б. Бессьера, созданного Наполеоном специально для поиска «пропавшей» русской армии на Старой Калужской дороге. На Серпуховскую дорогу в сторону Подольска выдвигался 5-й (Польский) корпус князя Ю. Понятовского. В ночь на 12 сентября император французов писал Мюрату, что перед маршалом должна стоять только одна цель – напасть на след противника. В те дни венценосного полководца Бонапарта пугала неизвестность на большой войне: он уже догадывался, что Кутузов его перехитрил.
