– Демарест уже никогда не будет прежним без твоей атлетической суровости, – сказал он, словно констатируя факт.
– Ха, – откликнулся я.
– Ты должен непременно навестить меня в Патерсоне, когда у тебя будет передышка. Я заготовил аниме в изобилии, дабы усладить в тебе зрителя.
– Заметано, братан, – сказал я. – Заметано.
До него я так и не доехал. Был очень занят, ей-богу: развозил бильярдные столы, пересдавал кое-какие предметы, готовился к выпуску. И вдобавок той осенью случилось чудо: Суриян постучала в мою дверь. Такой красивой я еще никогда ее не видел. Предлагаю вторую попытку. Разумеется, я сказал «да» и в тот же вечер всадил в нее мой куэрно. Диос мио! Бог ты мой! Бывают лохи, что и в Судный день не сумеют заполучить телку; я же в любой день получал их в избытке, как ни уворачивался.
Моя «забывчивость» не мешала Оскару навещать меня время от времени, он являлся с новой главой и новой историей о девушке, на которую положил глаз в автобусе, на улице или на занятиях.
– Старый добрый Оскар, – говорил я.
– Да, – смущенно соглашался он. – Старый добрый я.
Рутгерс всегда был шумным местом, но той последней осенью народ, казалось, совсем очумел. В октябре компанию первокурсниц с факультета свободных искусств поймали на сбыте кокаина, четверых тишайших толстушек. Верно говорят: лос ке менос соррэн, буэлан, кто не бегает, тот летает. На кампусе естественных наук «ламбады» затеяли драку с «альфами» из-за какой-то сущей фигни, и потом только и разговоров было что о войне между черными и латиносами, но до серьезных разборок так и не дошло, все были страшно заняты, шатаясь по вечеринкам и трахаясь до умопомрачения.
Той зимой я даже умудрился достаточно долго просидеть один в комнате, чтобы написать рассказ, не самый плохой, о женщине, что жила в пристройке за нашим домом в ДР, женщине, которую все числили проституткой, но именно она присматривала за мной и братом, когда мама и дедушка были на работе. Мой профессор был потрясен. Как необычно для вас. Ни одной перестрелки, ни единого случая поножовщины на весь рассказ. Не то чтобы это помогло. Литературных премий мне в тот год не перепало. А я, вообще-то, надеялся.
Затем сессия, и на кого же я натыкаюсь накануне праздников? На Лолу! Я ее не сразу узнал: отросшие неухоженные волосы и дешевые увесистые очки вроде тех, что носят белые девушки-альтернативщицы. Серебра на ее запястьях хватило бы на выкуп королевской семьи, а джинсовая юбка так скудно прикрывала ноги, что хотелось возмутиться: это нечестно! Увидев меня, она одернула юбку, но от этого мало что изменилось. Мы были в студенческом автобусе; я возвращался от «проходной» девушки, она ехала на дурацкую прощальную вечеринку к подруге. Я плюхнулся рядом с ней, и она спросила: что на этот раз? Ее глаза, невероятно большие и лишенные всякого кокетства. Или надежды, если уж на то пошло.
– Как ты? – начал я.
– Нормально. А ты?
– Готовлюсь к каникулам.
– Веселого Рождества.
И, как это заведено у де Леонов, снова уткнулась в книгу!
Я скосил глаза на обложку. Начальный курс японского.
– Ну ты даешь, опять учишься? Разве тебя отсюда уже не выкинули?
– На следующий год я буду преподавать английский в Японии, – невозмутимо сказала она. – Это будет здорово.
Не «я собираюсь» или «подала заявление», но «буду». Я рассмеялся не без ехидства. Зачем доминиканке сдалась Япония?
– Ты прав, – она сердито перевернула страницу, – зачем кому-то стремиться куда-то, если у них есть Нью-Джерси?
Повисла пауза, нам обоим надо было остыть.
– Жестковато, – сказал я.
– Мои извинения.
Вы уже поняли, заканчивался декабрь. Моя индианка, Лили, ждала меня в кампусе на Колледж-авеню, как и Суриян. Но я не думал ни об одной из них. Я вспоминал, как однажды осенью увидел Лолу: она шла мимо часовни Хендерсона, читая книгу с такой сосредоточенностью, что я даже испугался, не ударится ли она обо что-нибудь. От Оскара я слыхал, что она живет в Эдисоне, снимает квартиру с подружками, работает в офисе и копит деньги на новое большое приключение. Я хотел подойти к ней, но не отважился, прикинув, что она может и не ответить на мой «привет».
Мимо проплывала Коммершиал-авеню, а вдали горели вокзальные огни. Вот из таких моментов и складывается мой Рутгерс. Девушки на переднем сиденье, что, хихикая, обсуждали какого-то парня. Руки Лолы на страницах, ноги цвета зрелой клюквы. Мои руки как два уродливых краба. Через несколько месяцев, если опять надоест вкалывать, мне придется вернуться в «Лондонскую террасу», а она рванет в Токио или Киото. Из всех девушек, что были у меня в Рутгерсе, из всех, что когда-либо у меня были, только Лолу не удалось приручить. Тогда почему мне казалось, что именно она знает меня лучше других? Я подумал о Суриян – она меня не простит. Подумал о том, что на самом деле я боюсь стать хорошим, ведь Лола – не Суриян, с ней я буду вынужден стать тем, кем я никогда и не пытался быть. Мы подъезжали к Колледж-авеню. Последний шанс, и я повел себя, как Оскар: Лола, поужинай со мной. Обещаю, я не притронусь к твоим трусикам.
– А я поверила, – сказала она и чуть не порвала страницу.
Я накрыл ее руку своей, и она повернулась ко мне. Ее взгляд, отчаянный, растерянный, от которого все внутри переворачивается, – словно она уже была со мной, но не могла, как ни силилась, понять почему.
– Все нормально, – сказал я.
– Нет, все охренительно не нормально. Ты ростом не вышел.
Но руки не отняла.
Мы поехали к ней, и прежде чем я реально обрел возможность причинить ей боль, она резко затормозила, буквально за уши оторвала меня от своего тела. Почему я не могу забыть ее лицо, хотя столько лет прошло? Усталое, припухшее от недосыпа, и эта безумная смесь воинственности и хрупкости – такова была и пребудет вовеки Лола.
Она смотрела на меня, пока я не опустил глаза, более не в силах выносить этот взгляд, а потом сказала: только не ври мне, Джуниор.
Никогда, пообещал я.
Не смейтесь. Мои намерения были благими.
На этом можно и закончить. Разве что…
Весной я переехал к нему. Всю зиму об этом размышлял. И под конец едва не передумал. Дожидался его под дверью в Демаресте, прождал целое утро, а в последний момент был готов дать деру, но услышал их голоса на лестнице: они перетаскивали вещи.
Не знаю, кто был сильнее удивлен, Оскар, Лола или я.
По версии Оскара, я поднял руку и произнес: меллон. Он не сразу понял, что я сказал «друг» по-эльфийски.
– Меллон, – отозвался он через секунду.
Осень после прыжка была темна (прочел я в его дневнике) – темна. Он по-прежнему обдумывал, как это сделать, но боялся. Сестры главным образом, но и себя тоже. И возможности чуда, и победительного лета. Читал, писал, смотрел телевизор с матерью. Если ты опять сотворишь какую глупость, предупредила мать, я покоя тебе не дам, живая или мертвая. Уж поверь.
Верю, сеньора, верю, якобы сказал он.
Он не мог спать и в конце концов начал брать машину матери для ночных прогулок. Каждый раз, трогаясь с места, он думал, что это его последняя поездка. Колесил повсюду. Заплутал в Кэмдене. Нашел место, где я вырос. Проехал через Нью-Брунсвик в час, когда люди вываливались из клубов, он смотрел на них, и желудок его горел огнем. Добрался даже до Уайлдвуда. В поисках кофейни, куда он явился спасать Лолу, но заведение закрылось. А на его месте не возникло ничего нового. Однажды подобрал голосовавшую девушку. Глубоко беременную. Она едва говорила по-английски. Нелегалка из Гватемалы с оспинами на щеке. Ей нужно было в Перт Амбой,[80] и Оскар, наш герой, сказал: но тэ преокупас. Тэ траихо. Не волнуйся, я тебе довезу.
Ке Диос тэ бэндиха, да благословит тебя Господь, но при этом у нее на лице было написано: в случае чего она выпрыгнет в окошко.
Он дал ей свой номер телефона со словами «а вдруг пригодится», но она так и не позвонила. Он не удивился.
Иногда он ездил так подолгу и так далеко, что реально засыпал за рулем. Только что он размышлял над своими персонажами – и вот он уже видит, будто наяву, в прекрасных дурманящих подробностях, как он мчится к своему пределу, но всякий раз включалась сирена.
Лола.
Нет ничего потешнее (написал он), чем сохранить себе жизнь, элементарно проснувшись.
2
Нет людей, без которых нельзя обойтись. Но Трухильо незаменим. Ибо Трухильо не человек. Он… космическая сила… Те, кто пытается уподобить его ординарным современникам, заблуждаются. Он принадлежит к… категории рожденных для особой участи.
«Ла Насьон»(аргентинская ежедневная газета)
Конечно, я попробовала это повторить. Но вышло еще глупее, чем в прошлый раз. Через год и два месяца абуэла объявила, что мне пора возвращаться в Патерсон, к матери. Я не верила своим ушам. Казалось, меня предали, чернее предательства в моей жизни еще не было. То же самое я почувствую, когда расстанусь с тобой.
