Госссподи, прошипела моя мать, закрыла глаза и уснула.
Пять
Бедный Абеляр
1944–1946
Знаменитый доктор
Когда в семье об этом говорят – то есть почти никогда, – начинают всегда с одного и того же: что такого плохого сказал Абеляр о Трухильо.[81]
Абеляр Луис Кабраль был дедушкой Оскара и Лолы, врачом, учившимся в Мехико в 1930-х, в эпоху президента Ласаро Карденаса, когда никто из нас еще не родился, и человеком весьма уважаемым в Ла-Веге. Ун омбре муй серио, муй эдукадо э муй бъен плантадо. Мужчина очень серьезный, очень образованный и очень основательный.
В те стародавние времена – до разгула преступности и прогоревших банков, до диаспоры – Кабралей причисляли к знати провинции Сибао. Они не были столь же непристойно богатыми или исторически значимыми, как Раль Кабрали из Сантьяго, столицы провинции, но и захудалой младшей ветвью рода они тоже не были. В Ла-Веге, где семья проживала с 1791 года, ими гордились почти как королевскими особами, во всяком случае, не меньше, чем торговым «Желтым домом» или рекой Каму; соседи судачили о доме в четырнадцать комнат, сооруженном отцом Абеляра, – о разлапистой, постоянно надстраиваемой и поэтому архитектурно эклектичной вилле с кабинетом Абеляра в старинной каменной кладовой и в окружении миндальных деревьев и карликовых манго; дом назывался Каса Атуэй;[82] имелась также квартира в Сантьяго, отделанная в модном стиле ар-деко, куда Абеляр часто уезжал на выходные по семейным делам; а кроме того, заново обустроенные конюшни, запросто вмещавшие дюжину лошадей (сами лошади – шестерка берберов с веленевыми шкурами), и, разумеется, пятеро слуг (из породы беженцев), постоянно живших в доме. Если большая часть страны в то время кроме камней и ошметков юкки ничего не видела, а в изобилии водились лишь кишечные паразиты, то Кабрали обедали пастой и сладостной итальянской колбасой, царапая мексиканским серебром по ирландскому фарфору. Доход врача был, конечно, кстати, но в Абеляровом портфолио (если таковое понятие тогда существовало) значился истинный источник благосостояния семьи: от ненавистного грубияна-отца Абеляр унаследовал пару процветающих супермеркадо в Сантьяго, цементный завод и права собственности на обширные угодья на севере провинции.
Кабрали, как вы уже догадались, принадлежали к племени счастливчиков. Летом они «брали взаймы» дом у родственников на побережье, где проводили не менее трех недель. Дочери Абеляра, Жаклин и Астрид, купались и играли на мелководье (нередко страдая от мулатообразного нарушения кожного пигмента, сиречь загара) под зорким наблюдением матери, которая, из опасения усугубить темный оттенок собственной кожи, не выходила из-под зонтика, – отец же, когда не слушал военные новости, бродил вдоль кромки воды с невероятно сосредоточенным видом. Пополневший с возрастом, он шагал босой, раздевшись до рубашки и жилетки, закатав брюки до колен; его полуафриканские кудри красиво развевались на ветру. Порой осколок раковины или издыхающий мечехвост привлекали его внимание, и он становился на четвереньки, изучая находку через окуляр ювелира, и тогда он походил – к восторгу дочерей, как и огорчению жены, – на пса, нюхающего дерьмо.
В Сибао еще живы люди, помнящие Абеляра, и они расскажут вам, что он не только был блестящим врачом, но и обладал выдающимся интеллектом, проявлявшимся в неиссякаемом любопытстве, обширности познаний, иногда пугающей, и особой склонности к лингвистическим тонкостям и разного рода умствованиям. Бьехо, старик, много читал на испанском, английском, французском, латыни и греческом, коллекционировал редкие книги, защищал заморский абстракционизм, печатал статьи в «Журнале тропической медицины» и увлекался этнографией, беря пример с Фернандо Ортиса.[83] Короче говоря, Абеляр был человеком с головой – что в Мексике, где он учился, не было диковинкой, зато на Острове генералиссимуса Рафаэля Леонидаса Трухильо Молины являлось чрезвычайной редкостью. Он приохотил дочерей к чтению и с детства готовил их себе в преемницы (к девяти годам девочки говорили по-французски и читали на латыни) и был столь жаден до знаний, что любая новая информация, сколь бы заковыристой или тривиальной она ни была, заставляла его прыгать выше пояса Ван Аллена.[84] Его гостиная, с большим вкусом обклеенная обоями второй женой его отца, была излюбленным местом для посиделок окрестных философов. Яростные дискуссии не утихали весь вечер, и пусть Абеляра часто расстраивал их низкий уровень – не сравнить с беседами в Мексиканском университете, – он ни за что бы не отказался от этих вечеров. Часто его дочери, пожелав отцу спокойной ночи, наутро обнаруживали его за продолжением жаркого спора невесть о чем – с покрасневшими глазами, волосами дыбом, нетвердо стоящим на ногах, но неукротимым. Девочки подходили к нему, и Абеляр целовал их по очереди, называя своими «бриллиантами». Эти юные умы, хвастался он друзьям, еще всех нас переплюнут.
Правление Трухильо было не лучшим временем для любителя идей, не лучшим временем для дебатов в приватных гостиных, для привечания говорунов и, в принципе, любой неординарности, но Абеляр отличался недюжинной щепетильностью. Не допускал разглагольствований о современной политике (то есть о Трухильо), отбрасывая эту пакость на уровень абстракции, зато допускал всех желающих (в том числе агентов тайной полиции) на свои собрания. Учитывая, что вас могли поджарить за ошибку в имени Скотокрадова Семени, последнее не кажется свидетельством большой прозорливости. В повседневной жизни Абеляр старался вообще не вспоминать об Эль Хефе, Шефе, следуя своеобразному дао игнорирования диктатора, однако ирония заключалась в том, что Абеляр был неподражаем в сохранении видимости преданного трухилиста.[85] От себя лично и в качестве председателя медицинской ассоциации он щедро отстегивал Доминиканской партии; вместе с женой, его медсестрой номер один и самой толковой помощницей, участвовал в каждой медкомиссии, организованной Трухильо, как бы далеко ни находилась облагодетельствованная деревня; и никто не мог успешнее подавить хохот, когда Трухильо побеждал на выборах с результатом 103 %! Каков энтузиазм народа! Абеляр не пропустил ни одного банкета в честь Трухильо, устраиваемого в Сантьяго. Он приезжал первым, уезжал последним, непрерывно улыбался и ничего не говорил. Отключал свой интеллектуальный сверхсветовой двигатель, повинуясь лишь силе интуиции. В определенный момент Абеляр тряс руку Эль Хефе, излучая самое пылкое обожание (если вы думаете, что Трухильято был равнодушен к гомоэротике, тогда, цитируя Judas Priest,[86] слушайте дальше), и без лишней суеты растворялся в пространстве (как в любимом фильме Оскара «Прямой наводкой»[87]). Он держался от Шефа как можно дальше и не воображал, будто Трухильо считает его равным себе, либо питает к нему дружеское расположение, либо как-то нуждается в нем, – в конце концов, у лохов, что якшались с Ним, обычно развивался синдром мертвецов, причем в неизлечимой форме. Кстати пришелся и тот факт, что Кабрали не были целиком в кармане Трухильо, отец Абеляра не окучивал ни земли, ни бизнес в географической либо конкурентной близости от владений Эль Хефе. Контакты с Мордоворотом были весьма ограничены, слава богу.[88]
Абеляр и Скотокрадово Семя могли бы отлично разминуться в коридорах истории, если бы начиная с 1944-го Абеляр не прекратил привозить «в гости» к Шефу жену и дочь, как того требовал обычай, взяв за правило оставлять их дома. Друзьям Абеляр объяснил, что у его жены проявилась «нервная болезнь» и ему приходится оставлять ее на попечении Жаклин, но истинная причина их отсутствия заключалась в неумной похотливости Трухильо и сногсшибательной внешности Жаклин. Под бурным натиском полового созревания старшая дочь Абеляра, серьезная и умная, из высокой неуклюжей худышки превратилась в юную даму необычайной красоты. Она где-то подцепила тяжелый недуг, от которого пухнут бедра-попа-грудь, – состояние, грозившее в середине сороковых серьезными трудностями с большой буквы «Т» с последующим «р», потом «у», потом «х» и, наконец, «ильо».
Поговорите с вашими стариками, и они вам скажут: Трухильо был не просто диктатором, но доминиканским диктатором, что переводится как «первый распутник в стране». Он полагал, что все киски в ДР буквально принадлежат ему. Документы свидетельствуют: если вы, выбившись в люди, показали, хотя бы издали, свою хорошенькую дочку Шефу, не пройдет и недели, как она будет сосать его шишак, словно опытная шлюха, и вы ничего не сможете сделать! Побочный налог на проживание в ДР, один из тех секретов Острова, что был известен всем. Столь обычной была эта практика, столь волчьими аппетиты Трухильо, что многие мужчины, омбрес де калидад э посисьон, люди заметные и с положением, как ни странно это слышать, сами предлагали своих дочерей Скотокрадову Семени. Абеляр, к его чести, не принадлежал к их числу. Как только он сообразил, что к чему, – сперва его дочь остановила движение на главной улице Ла-Веги, потом его пациент, кивнув в сторону Жаклин, шепнул доктору: вам бы надо поберечься, – он повел себя, как колдунья с Рапунцель, посадив дочь под замок. Это был смелый поступок, совсем не в его характере, но стоило ему однажды взглянуть на Жаклин, когда она делала уроки, взрослая телом, но ребенок в душе, – ребенок, черт подери, – и смелость явилась сама собой.
