Сейчас самое время собирать камни, так, мимоходом, пока он не перестроился.
— Мне можно здесь остаться или нет?
Он улыбается, глядя в сторону, делает типичную французскую гримасу. Как это, черт возьми, случилось, что этому субъекту удалось меня припереть к стене?
— Ладно, валяй, но не навсегда, однако — шипит он.
— Заметано, — протягиваю я ему руку. — Не навсегда.
Он пожимает мне руку, и, притянув к себе, обнимает, вполне возможно, что его объятие искренне, может, он меня уважает, по-своему. Потом отстраняется, запускает руку в карман и вынимает оттуда красный пакетик, перевязанный серебристой ленточкой.
— Передай это Ларе от меня, — говорит он.
Да, конечно, так я и разбежался: сейчас отправлюсь на кладбище осквернить ее могилу: копытом свиньи открою крышку гроба и положу ей это на грудь. Мою дочь зовут Клаудия, дурачина, Клаудия…
— Спасибо.
Он уходит, он даже не подозревает о чудовищной оплошности, которую допустил в конце нашего разговора. Я его победил, однако у него сохранился вид далеко от побежденного. Он же профессионал, черт побери, и хорошо понимает, что и его иногда могут наколоть. Он скажет Боэссону, что я не в состоянии выполнять обязанности президента, а при первой же возможности мне отомстит.
16
Список комет, которые я видел:
Это легко.
Галлея (1985);
Хейла-Боппа (1997).
Может быть, я видел еще одну комету, в раннем детстве, в Риме. У меня сохранилось воспоминание: я и мой брат очень маленькие, и отец выводит нас ночью на улицу посмотреть на комету.
— Мальчишки, пойдемте смотреть на комету…
Лето. Воздух напоен самыми разными ароматами, когда идешь вдоль стен Ардеатины, кажется, что гуляешь на природе за городом. Термы Каракалла, Чирко Массимо. У отца на ногах белые туфли, они светятся в темноте. Что это была за комета? Или это было затмение Луны?
— Мальчишки, пойдемте смотреть затмение…
— Пьетро!
Кто меня зовет? Смотрю направо, налево: никого нет.
— Я здесь!
О, «Ярис» темно-синего цвета, припаркованный во втором ряду неподалеку от сквера, мигает мне фарами, — мигать фарами, кажется, означает приглашение подойти. Из окошка показать голова: это мать Бенедетты. Что ей от меня надо? Ничего не поделаешь, надо идти туда… Проблема в том, что снова потеплело, а здесь, в тени, мне было так хорошо. Происходит очень странная вещь: осень началась внезапно две недели назад — дождь, ветер, холод, — а потом погода улучшилась, и снова установились по-летнему теплые деньки. С каждым днем температура воздуха поднимается, так бывает в начале мая, а небо, очищенное дождями, покрывает вуаль, легкая и прозрачная, как марля в один слой. И солнце жарит, как ненормальное…
Мать Бенедетты мне улыбается, у меня такое впечатление, что ее мелкие, белоснежные зубы само воплощение здоровья. Она сидит за рулем машины, работает мотор, в руке какой-то листок.
— Прости, — извиняется она. — Знаешь, я с таким трудом втиснулась сюда, что мне уже не выбраться. Я забыла отдать тебе вот это.
Листовка. Цикл бесед: 5 встреч «Родители вместе», по вторникам, в 21 час…»
— Это ассоциация родителей, все толковые, грамотные люди. Время от времени и я забегаю на их собрания. Они организовывают встречи, семинары, обучающие курсы. Вот я и подумала, что тема сегодняшней беседы может тебя заинтересовать.
Потом ее внимание привлекла моя собака — она прыгает и путается у меня между ног — и ее обнаженная, все еще сохранившая загар рука, высовывается из окошка машины.
— Дилан! Красавец!
Дилан встает на задние лапы, радостно приветствует ее, но очень скоро она его разочаровывает, пожаловав ему скупую ласку, — быстрое, небрежное движение руки, потрепавшей его по голове, на самом деле было только промежуточной остановкой на пути к листовке, и ее указательный палец приземляется на нужной строчке.
— Вот эта, видишь?
Тут у нее зазвонил мобильный, она отвечает, сделав мне извиняющуюся гримасу, говорит по телефону, а я между тем читаю то, что она мне показала: «Дедушка и бабушка: помощники или проблема? Беседу ведут психологи-педагоги Глория Авуэло и Николетта Сков». Эта тема меня интересует меньше всего, хотя бы еще и потому, что кроме моего отца, дедушки Клаудии, который живет в замкнутом, созданном им самим мирке, отставшем от нашего времени, по крайней мере, века на два, все ее бабушки и дедушки уже умерли. Однако потом я заметил, что мать Бенедетты ошиблась: ее палец ткнул в строчку с названием встречи, которая состоится в будущем месяце. Тема сегодняшней беседы на одну строчку выше: «Начнем с конца: как разговаривать о смерти со своими детьми. Беседу ведет психотерапевт, последовательница школы Гордона[42], Мануэла Солвай Грассетти». Я отрываю глаза от листовки и смотрю на мать Бенедетты.
— …послушай, я за рулем, — говорит кому-то она, — как только буду дома, я тебе перезвоню.
Она бросает на меня лукавый взгляд, и я поневоле становлюсь сообщником ее лжи, молчит несколько секунд, затем прощается и выключает телефон.
— Прости, — говорит она и делает паузу, резко встряхивая головой, будто хочет избавиться от мертвых волос, потом улыбается: — Тебе это интересует, да?
— Наверное, да.
— Послушай, сейчас я очень спешу и хотела бы только сказать, что, если ты решишь пойти туда, то можешь оставить Клаудию с нами, может быть, она даже захочет переночевать у нас. Это место далеко, в Горгондзоле[43], если ты туда поедешь, то, наверняка, вернешься поздно.
— Спасибо… — мой голос неестественно замер, потому что, собираясь поблагодарить ее, я хотел назвать ее по имени, но, как обычно, я точно не помню, как ее зовут: Барбара или Беатриче? Клаудия мне напоминала имя этой женщины четыре или пять раз, но, видимо, у меня что-то не так с головой, мой мозг отказывается запомнить ее имя в точности, и, как всегда, я колеблюсь в нерешительности: Барбара или Беатриче, что поделаешь, в конце концов, с ее именем у меня вечно будут связаны сомнения. К тому же, я еще и несколько озадачен: ясно как день, что она специально вернулась сюда только для того, чтобы передать мне эту ценную информацию, ясно и то, что, по ее мнению, мне непременно следует туда пойти.
— Дай подумать, что у меня там на вечер, — бормочу я.
— Не спеши, делай свои дела, — говорит Барбара-или-Беатриче, — сегодня я не смогу забрать Бенедетту из школы, но позднее мы можем увидеться в спортзале. Ты придешь, да?
А как же. И Бенедетта пожелала заниматься художественной гимнастикой, как Клаудия: но у нее нет к этому таланта, она сильно от нее отстала, занимается в команде Б с другой тренершей, и, по-моему, очень из-за этого расстраивается, особенно, когда она видит, с каким обожанием Клаудия смотрит на Джемму, маленькую чемпионку.
— Да, приду.
— Там и договоримся. Смотри у меня, без церемоний.
— Договорились. Спасибо.
И что уж совершенно абсурдно, я протягиваю ей листовку.
— Можешь оставить ее себе. Вот увидишь, толковые люди, их всегда интересно послушать.
Снова улыбнулась Барбара-или-Беатриче, попрощалась со мной, включила обратный ход и заскользила по встречной полосе к проспекту, где путь ей тут же преградило сумасшедшее движение. Она уже далеко, но я вижу, как из сумочки она достает мобильник и прикладывает его к уху.
Я спокойно возвращаюсь на свою скамейку. Как разговаривать с детьми о смерти. А почему бы и нет? Может быть, существует какая-то особая методика, есть метафоры какие-нибудь. То, что я с Клаудией до сих пор на эту тему не говорил, вовсе не означает, что мы никогда не будем об этом разговаривать. Наверное, мне надо бы к этому подготовиться заранее, чтобы потом, в последний момент, не импровизировать. Сегодня вечером, очень возможно, что Клаудия будет ужинать со своим дядей. Но в данную минуту я об этом думать не хочу. Может быть, как-нибудь, но только не сейчас. Сейчас мне хочется просто посидеть в теньке и приласкать свою собаку, вот и все дела. А листовку эту я засуну в карман — и все.
Дело в том, что на этой неделе меня, как ни странно, оставили в покое, буквально все. Никто сюда не приходил поделиться со мной своими неприятностями. Только один раз позвонила Марта. Из офиса мне приносят документацию. Изредка по делам приходят посетители. Это место перестало быть точкой в мире, где можно выставить напоказ свои язвы, и я смог расслабиться, отвлечься, внимательно понаблюдать за окружающим и даже начал скучать — в изгнании, известное дело, много свободного времени. Я помахал рукой Клаудии, привет-привет, когда она выглянула из окна, с матерями ее школьных подруг поговорил о детских болезнях, сопровождающихся сыпью, поприсутствовал на тренировках по гимнастике, где из детей стремятся сделать олимпийских чемпионов, повспоминал о давно минувших, но таящих опасность вещах, однако ни одно из этих воспоминаний не огорчило меня, продолжал составлять свои списки. И по вечерам дома тоже все идет своим чередом: после ужина я рассказываю Клаудии придуманные мной приключения о Слиянии, хищном чудовище о двух головах, у которого много других физических отклонений: два раздвоенных языка, четыре глаза, сводящие с ума смельчака, отважившегося заглянуть в них, длинный чешуйчатый хвост, которым оно разит наповал всех, кто не принадлежит к буржуазным кругам; слава богу, у моей дочери богатое воображение — она оценила эту сказку выше, чем я смел надеяться. Рано ложусь спать. Позавчера нашел в принтере теперь уже бывшего компьютера Лары листы с двумя письмами из ее электронной почты, которые я напечатал в ночь моего душевного кризиса, а потом напрочь о них позабыл. Я их тут же выбросил, даже перечитывать не стал. И никакой боли: все еще чувствую себя как чудак, свалившийся с крыши: он встает на ноги и начинает недоверчиво ощупывать себя, недоумевая, как это так он остался целехоньким. И владелец «СЗ» до сих пор не объявился, его машина так и стоит на стоянке, разбитая и заброшенная — вон она у меня перед глазами, — и моя визитка все еще лежит на месте, за щетками на заднем стекле…
