— Как вы там? — спросил он, и в его голосе мне послышалась сильнейшая усталость.
— Сейчас. Секунду, — прошептал я и, перед тем как с трубкой выйти в коридор, оглянулся.
Наташа спала на боку, живот лежал как бы отдельно от нее, и я впервые почувствовал, что двое детей — это реальность, которую, как ни крути, не получится отложить на потом. Мимо детской, где спал сын, я на цыпочках просеменил на кухню, не отрывая трубку от уха.
— Мама умерла, — услышал я в трубке. Более нелепых слов мне еще не доводилось слышать.
— Что? — спросил я, не сразу понимая, что снял с плиты чайник, поставил его в раковину и повернул кран.
— Полчаса назад, — сказал отец. — Сможешь приехать?
Такси ехало целую вечность. Вечность по ночному кошмару, к концу которого я уже не сомневался, что еду убивать отца. Разумная месть, полагал я, хотя и не сомневался, что к смерти мамы отец не имеет никакого отношения. По крайней мере, он ее не задушил — в этом я был уверен.
— Инфаркт, — сказал отец, едва я переступил порог веранды. — Скорая была. Инфаркт. Так сказали.
Он сидел на том самом стуле, на котором я увидел, едва проснувшись, деда. Стул, похоже, и не думали оттуда переносить. Я не собирался жать отцу руку, но почему-то наклонился и обнял его, а из глаз у меня сами собой полились слезы. Сделать с собой я ничего не мог. Мои плечи подрагивали, рыдания вырывались наружу, и отец поглаживал меня по спине и никого роднее в этой жизни у меня не было — ни до, ни после.
Овдовев, отец стал звонить чаще — скажем так, он просто стал звонить, при том, что забот у него прибавилось, и существенно. Приготовление пищи ему давалось с трудом, зато он теперь точно знал, что у деда — аденома простаты и ищемическая, и от первой отец покупал простамол, а от второй — эуфиллин, оксифедрин и какие-то витамины. Ищемия в итоге и убила маму — получается, дед со своими неблагополучными генами был в не меньшей степени виновником ее смерти, чем отец и, возможно, чем я. Убивает ли родителей равнодушие их взрослых детей — вопрос, который тервожит меня не меньше, чем невыполненное поручение Мостового.
К счастью, отчитываться за провал мне не приходится. Совещание отменяют — шефа снова куда-то вызывают, а вместе с ним и всю верхушку Конторы. Я же иду в кабинет Кривошапки — сегодняшнее место встречи нашей группы. Мы стоим вокруг стола хозяина кабинета, хотя ни у кого нет уверенности, что отъезд начальства хоть как-то связан с информацией, которую мы впитываем прямо с монитора компьютера.
Информация, между тем, серьезная, на сегодня это — новость номер один. В Подмосковье, на собственной даче повесился Даниил Браун. Актер Театра на Таганке, лицо которого известно всей стране, что, впрочем, происходит со всеми популярными актерами, совмещающими работу в сериалах с участием в рейтинговых шоу. Вот и сейчас в Интернете только о том и пишут, что последней заметной работой актера стал телепроект «Танцы со звездами».
Сигнал о происшествии сработал на моем оповещателе в семь двадцать утра, когда об убийстве молчало не только телевидение, но и новостные сайты, и даже Лайф. ру. В последующие часы мы безнадежно упускаем инициативу, и теперь вместе с остальными ста с лишним миллионами сограждан узнаем подробности. За первым сообщением не следует никакой детализации и тем более распоряжений от неизвестно где заседающего руководства. Мы молча внимаем компьютеру Кривошапки, который, переключая нас с одного сайта на другой, уверяет в том, что самоубийство актера — всего лишь инсценировка. Впрочем, имела ли место имитация самоубийства, или актера повесили, не пытаясь запутать следы, выяснить пока невозможно, да мы и не пытаемся рассуждать на эту тему. Мы просто стоим вокруг сидящего перед монитором Кривошапки, молчим и чувствуем себя безоружными. Я-то уж точно, и это происходит всякий раз, когда руководство придерживает информацию, уже известную миллионам.
Мы даже не дожидаемся шефа, у которого все это время отключен оповещатель, что становится понятным после того, как до него пытается дозвониться Дашкевич. Дашкевичу требовалась санкция на обыск, хотя, по правде говоря, стоило подумать, прежде чем требовать ордер на безнадежное мероприятие.
Обыскивать Дашкевич собирался квартиру бывшей жены Усатого, с которой начальник охраны развелся еще четыре года назад, но с которой, как показали, не сговариваясь, ее соседи, он продолжал поддерживать отношения — если не интимные, то по крайней мере благожелательные. Теперь, если Усатому все же удастся выпутаться, и он выйдет из тюрьмы, его ожидает каторга другого свойства, состоящая из упреков, подозрений и недоверия новой супруги.
Давно я не был свидетелем такой эффективной работы коллектива. Мы молча и без распоряжений отсутствовавшего Мостового разъехались по делам, которое у каждого — свое, но все они сходились в одной точке, в деле об убийстве Карасина. Никому из нас не хотелось чувствовать себя ненужным и ждать на обочине, пока дело повешенного Брауна проносилось мимо нас, возбуждая у сограждан цепенеющий ужас и клокочущее любопытство.
Созвонившись с вернувшимся из командировки Должанским, я еду «Коммерсант», и, пожалуй, в первый раз чувствую себя подающей стороной и знаю, что эта диспозиция не изменится, в какую бы сторону не свернул наш с ним разговор. Может, прав был Мостовой, когда говорил о трясущихся руках Табакова? Теперь и я представлял себе эту картину и даже вспоминал бледность на лице актера, которую не могли скрыть ни черные очки, ни бежевая кепка.
Роман Должанский — первый из моих собеседников, с которым я беседую на его территории. Я все равно ощущаю свое преимущество, даже после того, как коротко пожав мне руку, он возвращается к своему ноутбуку. Должанский оказался заметно лысоватым, смуглым мужчиной с пронзительными голубыми глазами, словно созданными для того, чтобы ввергать женщин в смущение и трепет.
— У вас интересная работа, — говорю я, оглядывая развешенные на стене фотографии. Збруев, Евгений Миронов, Екатерина Гусева — их лица я успел рассмотреть на снимках, прежде чем наткнулся на лоб Должанского, который и не думал отрываться от работы.
— Я всегда считал, что ваша интереснее, — исполняя мастерский танец пальцами по клавишам, парирует он. — Вы спрашивайте, не обращайте на меня внимания. И извините, ради бога: материал горит.
— Вы, наверное, не поняли. Я по поводу убийства Карасина.
— Прекрасно понял, — все же останавливается Должанский и поднимает на меня глаза. — Вы расследуете убийство моего коллеги.
— И что вы о нем думаете? Кроме того, что уже высказывали публично?
— А ничего другого я не думаю. И, в общем-то, все уже сказал. Что я еще мог сказать о крепком профессионале?
— Но вы же с ним спорили? Я имею в виду, полемизировали заочно, посредством своих статей.
— Я бы не назвал это полемикой, — пожимает плечами Должанский, — даже заочной. Разница между нами — в темпераменте и в методике сбора материала. Я придерживаюсь классической схемы, если можно так выразиться. У него же была своя собственная, что, в общем-то, совсем не повод к неуважению.
— Не знаю, — вглядываюсь я в дальнюю фотографию, и указываю на нее пальцем. — Это Бондарчук или Сухоруков? Не разгляжу.
— Этот? Актер Валентин Хаев. Смотрели «Изображая жертву»?
— Ах, да! — восклицаю я, вспомнив большой матерный монолог из фильма. — Там у него одна сцена…
— …Которая прославила не только его. После нее авторы, братья Пресняковы, могут расслабиться. Сейчас написать такое достаточно для того, чтобы тебя записали в классики. Соку хотите?
Должанский встает, чтобы наполнить стаканы мутной жидкостью из пакета, на котором соблазнительно истекает собственным соком нутро апельсина. Поданный мне стакан не отдает приятным холодом мою горящую ладонь, и я ставлю его на стол, даже не попробовав содержимого.
— Не знаю, — говорю я. — Мне, насколько я успел изучить его статьи, Карасин показался чересчур категоричным. Иногда он просто хамил.
— Нет, что вы, — сделав глоток, присаживается на край стола Должанский. — Мне кажется, он был воспитанным и застенчивым человеком.
— Вы ведь были знакомы?
— К сожалению, не пришлось. Я пытался связаться с ним, звонил в «Итоги», даже лично Дыбскому. Выпрашивал телефон, адрес электронки, хоть какую-нибудь контактную информацию — ничего. То есть, ничего так и не получил.
— Почему?
— Якобы об этом просил Карасин — не разглашать свои координаты. Искать же его, используя другие резервы — ну знаете ли… Меньше всего мне хочется набиваться в знакомые. Тогда я просто отправил в «Итоги» письмо, адресованное Карасину и просил переслать ему.
— О чем было письмо?
— Своего рода признание в любви. Я серьезно, — говорит он, отвечая на мою невольную улыбку. — Я был просто потрясен, когда понял, как он пишет.
