Лорен
Писем от Виктора по-прежнему нет. Ни открытки. Ни звонка. Ни письма. Ничего. Пусть этот ублюдок гниет в аду — мне плевать.
— Колледж и в самом деле приходит в упадок, — говорит мне Джуди, объясняя, как я должна радоваться, что я на последнем курсе и мне не придется возвращаться в следующем году.
Похоже, что она права. Первогодки сколотили рок-группу под названием «Родаки» — одного этого достаточно, чтобы насторожиться. После слов Джуди октябрь будто длится вечно. Диплом кажется невозможно далеким.
Джина и вправду выиграла конкурс на редизайн вывески колледжа, и на полученные деньги мы купили экстази — я его никогда раньше не пробовала даже с Виктором, и кайф был совершенно невероятным. Не думаю, правда, что Шону понравилось. Он просто сильно вспотел и все скрипел зубами и покачивался взад-вперед, а позже той ночью маньячил больше обычного, и это было совсем не прикольно. Я стала пить много пива, потому что секс и видеоигры — по существу все, чем этому парню хочется заниматься. Но со временем он стал выглядеть лучше, и секс у нас весьма скромный, и в постели он не слишком крут — но хотя бы не без воображения. Вот не возбуждает он меня. Настоящих оргазмов я не испытываю. (Ну, может, пару раз.) И то лишь потому, что он чертовски настойчив. (В противоположность общепринятому мнению, когда тебя выедают пару часов кряду — далеко не самое прекрасное времяпрепровождение, как по мне.) Кроме того, он вызывает подозрения. У меня такое чувство, что он — теневой лидер Партии юных консерваторов, которая устроила большой бал в Гринволле в прошлую субботу. Помимо того, что он состоит в Увеселительном комитете, я понятия не имею, чем он вообще здесь занимается, и в конце концов, как говорит Джуди, и знать на самом-то деле не хочется. Просто хочется, чтобы настал уже декабрь, просто хочется убраться отсюда. Потому что я не знаю, сколько еще смогу пить пиво и смотреть, как он ставит рекорды в «Поулпозишн», вот где он — настоящий профи.
Я спросила его об этом как-то ночью, в ответ он лишь пробурчал что-то односложное. «Но что еще делать в колледже, кроме как бухать пиво или вспарывать себе вены?» — подумала я про себя, когда он встал, подошел к игровому автомату и закинул еще один четвертак. Я перестала жаловаться.
Девчонка, которая покончила с собой, получила то же послание, что оказалось в ящике каждого из нас, о том, что она в самом деле умерла и что панихида будет в Тишмане. Я упомянула об этом как-то вечером, когда мы с Шоном пропускали по пиву в «Пабе» для разгона перед вечеринкой, и он посмотрел на меня и фыркнул: «Смех. Ну, дела». Мог бы просто фыркнуть: «И чего?»
Поэзия продвигается. Курить я так и не бросила. Джуди говорит, что Роксанн сказала ей, что Шон банчит драгсами.
— По крайней мере, брейк не танцует, — отвечаю я.
Шон
Я еле волочу ноги, а Лорен вышагивает в горку к дому Витгорио. Уже конец октября, но на улице не слишком холодно, тем не менее я сказал ей надеть свитер, вдруг, мол, похолодает, когда мы пойдем домой. Когда я ей это говорил, то был в футболке и джинсах, и она спросила, пока мы одевались в ее комнате, с какой это стати она должна надевать свитер, если я в одной футболке, почему мне должно быть удобно, а ей — нет. Я не мог сказать ей правду: мне не нравилось, что Витгорио будет пялиться на ее сиськи. Так что я вернулся к себе в комнату, надел старую черную куртку, а вместо кроссовок мокасины — дополнительный штрих, лишь бы угодить ей.
Теперь куртка обернута вокруг талии, рукава хлопают по бедрам, пока мы поднимаемся в горку. Я начинаю идти медленнее, надеясь, что вдруг мне удастся отговорить ее идти на вечеринку Витгорио, вдруг она передумает и вернется со мной обратно в кампус. И иду-то я только потому, что знаю — это для нее многое значит (хотя мне не понять почему) и это последняя вечеринка у Витгорио, потому что в воскресенье он возвращается обратно в Италию и его сменит какой-то алкаш, которого уволили из Гарварда (я узнал это от Норриса, который в курсе всех преподавательских сплетен). Я подхожу к воротам, за которыми тропинка к двери дома Витгорио. Она продолжает шагать, затем останавливается, вздыхает и не поворачивает обратно.
— Ты уверена, что тебе это надо? — спрашиваю.
— Мы уже говорили об этом, — отвечает она.
— Я, пожалуй, передумал.
— Мы уже пришли. Мы заходим. Я захожу. Я следую за ней к двери.
— Если он к тебе только прикоснется, я кишки из него выпущу. — Я снимаю куртку с талии и накидываю на плечи.
— Что ты сделаешь? — спрашивает она, звоня в дверь.
— Не знаю.
Я разглаживаю куртку. На случай, если не смогу решить вопрос, я захватил кокса, но ей об этом не сказал. Интересно, будут ли здесь девушки.
— Ты ревнуешь меня к моему преподавателю поэзии, — говорит она. — Поверить не могу.
— А мне не верится, что он тебя практически насилует на этих гребаных семинарах, — громко шепчу я ей. — И ты прешься от этого, — добавляю.
— Бог ты мой, Шон, ему же почти семьдесят, — говорит она. — Да ты и не был ни на одном, откуда же ты знаешь, черт возьми?
— Ну и что? Мне наплевать, сколько ему лет, он не перестал этим заниматься. Ты же мне сама сказала.
Раздаются шаги, Витгорио шаркает к двери.
— Он многому меня научил, и я перед ним в долгу — я не могла не прийти. — Она смотрит на мои часы, подняв, а затем опустив мое запястье. — Опоздали. В любом случае он уезжает и тебе не придется это выносить.
Это конец наших отношений. Я знал, что они подходят к концу. Она уже начинала мне надоедать. И возможно, эта вечеринка — хороший предлог все закончить и перевести стрелки на кого-то другого. Мне наплевать. Рок-н-ролл. Я смотрю на нее в последний раз за несколько секунд до того, как открывается дверь, и тщетно пытаюсь припомнить, почему мы вообще сошлись.
Дверь открывается, и Витгорио — в мешковатых вельветовых штанах и старом свитере «Л. Л. Бин», с тонкими седыми волосами, длинными и нерасчесанными, — приветственно подняв руки, произносит:
— Лорен, Лорен… ох, какая приятная, приятная неожиданность…
Его мягкий голос воодушевленно взлетает вверх. И это Витгорио? Чувак, который подкатывается к Лорен? Когда она заходит, он обнимает ее, а она глядит на меня и закатывает глаза над старческим сутулым плечом Витгорио. Я отмечаю это, но погоды оно уже не делает. «Почему бы ей попросту не трахнуть его?» — думаю я.
— …приятная, приятная неожиданность…
— Я думал, нас приглашали, — сказал я раздраженно.
— Ох, приглашали, приглашали, — говорит Витгорио, глядя на Лорен, как будто она это сказала. — Но это такая приятная… приятная неожиданность…
— Витгорио, вы помните Шона, — говорит она. — Витгорио же вел у тебя один из предметов? — спрашивает она меня.
Я этого чувака ни разу в жизни не видел, только слышал о его развратных похождениях от Лорен, которая говорила об этом запросто, как о шутке. Когда она рассказывала о его поведении, было сложно сказать, хвастается она или же намеренно пытается отбить у меня охоту. Не важно.
— Да, — говорю я, — привет.
— Да, да… Шон, — говорит он, все так же вьглупившись на Лорен.
— Ну-с… — говорю я.
Он тяжело дышит, и я чувствую, как от этого чувака несет алкоголем.
— Да, — рассеянно произносит он, провожая Лорен в гостиную, забыв закрыть за собой входную дверь.
Я закрываю дверь. Иду следом.
Кроме него на так называемой вечеринке еще шестеро. (Я не понимаю, почему до Лорен не доходит, что шесть человек это не «вечеринка», а скорее гребаное «собрание».) И все сидят за столом в гостиной. Какой-то бледный молодчик в комбезе с бензоколонки «Мобил», с бритой башкой и в ленноновских очочках, курит в кресле сигареты «Экспорт А» и презрительно оглядывает нас, когда мы заходим. Пара из Сан-Франциско — Трэв и его роскошная жена Мона, которые живут рядом с колледжем, пока Трэв заканчивает свой роман, а Мона ходит на поэтический семинар Витгорио, — сидят на двух стульях рядом с кроватью, где устроились две жуткие редакторши из литературного журнала, который редактирует Витгорио вместе с Мари — пухлой тихой тетушкой за сорок, она похожа на итальянскую вдову и, полагаю, заботится о нуждах Витгорио.
Лорен знает одну из редакторш, та недавно опубликовала ее стихотворение в последнем выпуске их журнала. Об этом стихотворении я подумал то же, что и обо всех остальных. Для меня они все были бессмыслицей. Вся эта петрушка про умирающих от грусти девчонок в пустых комнатах, как они думают об ушедших парнях, или мастурбируют, или курят сигареты на влажных от смазки простынях, как жалуются на менструальные схватки. Мне казалось, что Лорен просто писала одно бесконечное стихотворение, и однажды ночью после секса я сказал ей начистоту, что ни одно из них (нет, «ни одно из них» — этого я не говорил) — что многие из них для меня просто не имеют смысла. Она лишь повторила: «Не имеют смысла» — и снова легла, а когда я потом хотел ее поцеловать, ее рот и объятия казались холодными, безразличными, одеревеневшими.
