— Какое вранье, — не сдерживаюсь я.
— Что? — Он приходит в замешательство, он сбит с толку. — Это ты о чем?
— Ты всегда говоришь, что встречаешься с кем-то из «команды». И всегда врешь. Что это за «команда» такая? — спрашиваю я и тут замечаю, что все это время мы разговаривали шепотом. — В «Саре Лоренс» нет команды, кретин. Думаешь, я поверю твоей бредятине?
— Да заткнись, ты совсем спятил, — говорит он с отвращением, отмахиваясь от меня.
Мы смотрим телевизор, слушаем кассетник и допиваем вискарь. После того как мы скурили все сигареты, он наконец спрашивает:
— Ну а твоя как жизнь?
— Никак, — отвечаю я.
Он выгибается и выглядывает из окна. У Ричарда действительно красивое тело.
Я беру бутылку и давлюсь, глотая последние капли. Ричард говорит:
— Знаешь, плохо, когда ночью видно дождь. Мы молчим с минуту, он смотрит на меня, и я начинаю смеяться.
— Что такого смешного? — спрашивает он с улыбкой.
— «Знаешь, плохо, когда ночью видно дождь»? Что это? Песня Бонни Тайлер? Пиздец!
От выпивки я почувствовал себя хорошо, и он нагибается ко мне и тоже смеется, и я чувствую запах теплого скотча от его дыхания, и он целует меня сначала слишком жестко, и я слегка его отталкиваю и чувствую границу между щетиной и губой, и мне кажется, я слышу, как где-то открывается и захлопывается дверь, и мне наплевать, будь это миссис Джаред или моя мать, пьяная по случаю развода, размякшая от барбитуратов, в ночной сорочке из универмага «Маршалл Филдз», и, хотя мне не хочется, мы раздеваем друг друга, и я укладываюсь в койку с Ричардом. Затем рано утром, еще до рассвета, я тихо собираюсь и, ни с кем не попрощавшись, иду под дождем на автовокзал и сажусь на первый автобус в Кэмден.
////Я лежу в теплой ванной. Я делаю это, потому что знаю: Он никогда не будет моим. Медленно двигаю бритвой, крепко прижимая ее к горячей коже под водой, плоть быстро расслаивается, и кровь хлещет, буквально струей бьет из нижней части руки. Медленно двигаю бритвой, кромсая другое запястье, вверх и вниз, и вода розовеет. Когда я поднимаю руку над водой, кровь брызжет фонтаном, и мне приходится опустить ее обратно, чтобы меня не забрызгало. Я выпрямляюсь и успеваю порезать только одну щиколотку, потому что слабость пропитывает меня насквозь, и я ложусь на спину, вода становится немыслимо красной, а я принимаюсь мечтать, и все мечтаю, но тут я вдруг начинаю сомневаться, стоило ли это делать. Мне слышна музыка, доносящаяся откуда-то из другого общежития, и я вроде пытаюсь подпевать, но, как обычно, ловлю себя на том, что допеваю до конца раньше, чем заканчивается песня. Может, мне стоило выбрать другой путь. Тот, что советовал коротышка с бензоколонки в Финиксе, вернее, тот, на который он меня подтолкнул, или… о-о… Знаете что? Времени нет. Господи Иисусе, Христе наш мой ничто спаситель////
Лорен
Теперь все тихо, все кончилось. Я стою около окна в комнате Шона. Уже почти утро, но еще темно. Странно, и, может, это мне почудилось, но я уверена, что слышу доносящуюся откуда-то арию из «Валли» — не оттуда, где была и уже закончилась вечеринка, играет где-то, может, в этом доме. Я завернулась в тогу и время от времени оглядываюсь и смотрю, как Шон спит в голубом свете своего цифрового будильника. Усталости больше не чувствую. Выкуриваю сигарету. В окне дома напротив движется силуэт. Где-то разбивается бутылка. Ария продолжается, нарастает, потом раздаются крики и чуть слышно разбивается окно. Затем снова тишина. Но вскоре ее нарушает смех из соседней комнаты — Шоновы дружки-наркоманы. Я удивительно спокойна и умиротворена в странном мире, затерянном между трезвостью и полнейшим угаром. Ночью кампус накрыло туманом, и теперь он подсвечен высокой полной луной. Силуэт все так же стоит у окна. Подходит еще один. Первый уходит. Потом я вижу комнату Пола, если, конечно, он все еще живет в том же корпусе. В комнате темно, и я думаю, с кем он этой ночью. Я прикасаюсь к своим грудям, затем, как будто обжегшись, стыдливо отнимаю руку.
Интересно, а что не так, в чем, собственно, было дело? Что произошло в последний раз, когда мы были вместе? Уже и не припомнить. Вроде в прошлом семестре. Нет же… той сентябрьской ночью. В начале этого семестра. Хотя в прошлом семестре ты уже знала, что это финиш. Он уехал на три дня с Митчеллом в дом его родителей на Кейп-Код, тебе же он сказал, что поехал встречаться со своими родителями в Нью-Йорк, — но потом тебе-то кто это рассказал? Роксанн, но не она ли встречалась с Митчеллом? Наврать мог кто угодно. Но мне по-прежнему до смерти хотелось, чтобы он поскорей вернулся; и каким же говнюком он был. Может, я ошибаюсь. Может, он был нежным, может, это ты была жадной. Я тушу сигарету о край подоконника и смотрю на Шона, который теперь перевернулся и спит. Он ушел под одеяло с головой.
Пол
Удивительно, насколько я ему не доверяю, но ничего не могу с этим поделать: Шон мне не нравится. Когда мы выезжаем из Бостона, кроме меня, в автобусе никого нет, и по дороге мало кто подсаживается. Только я да пожилая пара впереди в течение почти всего пути. Я тщетно гадаю, что же мама скажет насчет этого внезапного отъезда. Закинется секоналом? Заплачет? Останется? Станет флиртовать с посыльными? Ричарду, вероятно, полегчает, хотя он, конечно, постарается зацепить кого-нибудь в субботний вечерок, а миссис Джаред и вовсе наплевать — чего меня-то заботит, что она подумает? Я пытаюсь вздремнуть, пока автобус громыхает по какой-то безвестной трассе (7? 9? 89? 119?) к Кэмдену. И где-то у Лоуренса перестал идти дождь, а в Беллоуз показалось солнце — полное, поднимающееся.
Невозможно спать.
Я сразу же понесусь в комнату Шона, и что я там обнаружу? Он в кровати с девчонкой, которой я никогда не замечал и с ней не разговаривал, но которую сразу же узнаю, или, может, он будет с похмелюги, но проснется с улыбкой, и мы посмотрим друг на друга, обнимемся и пожмем руки, и, пожимая мою руку, он притянет меня к себе в кровать, а после этого мы поедем во французскую кафешку на окраине городка… ни за что, Шон никогда не стал бы там есть. Он, наверное, вообще никогда и не был-то в приличном рестике; только и жил, что на бигмаках, «Тейсти фризиз» да «Френдлиз». Есть ли у них на юге «Френдлиз» — то вообще? Когда нет ни плеера, ни сигарет, ни журналов, автобус переносится с трудом. Я схожу с ума, по-прежнему помирая от желания после вчерашнего ничего себе секса, и пытаюсь подрочить в туалете автобуса, но, когда до меня доходит, что я делаю: сижу на унитазе, схватившись за член, подо мной бултыхаются испражнения, — меня разбирает смех, визгливый, маниакальный, пугающий.
Кто-то подсаживается в Ньюпорте. Кто-то выходит в Уолкотте, и еще больше народу заходит в Уинчестере. Я голоден и умираю от усталости, изо рта воняет, в конце концов я выхожу на конечной в Кэмдене и ловлю такси до кампуса, и к тому времени, когда я там оказываюсь, уже почти полдень. Должно быть, мне все это снится.
Роксанн
Я обнаружила ее на следующее утро…
Я провела ночь с Тимом, Руперт отправился на оргию в Бут… Я провела ночь с Норрисом. Я была все еще пьяна и под экстази, и когда я пошла в ванную…
…Я хотела принять душ, поэтому…
Когда я открыла стеклянную дверь, пришлось потянуть…
Девушка была (сложно описать) очень синяя…
Не может вода быть такой красной, она была просто очень темной…
…Конечно же, я психанула и принялась орать и сорвала…
Не помню как, но я сорвала пожарную сигнализацию в какой-то из общаг, хотя, наверное…
Тим сказал мне, что тогда-то и подоспела охрана, после того как…
…Я начала метаться.
А я все психовала, пока Руперт не дал мне еще ксанакса…
…Норрис все проспал…
Пол
Я двигаюсь по Колледж-драйв к Вули-хаусу, где проходила вечеринка «Приоденься и присунь». В кампусе мертвая тишина, хотя уже почти полдень, значит, все они проспят бранч, и я удовлетворенно улыбаюсь, понимая, какой роскоши они лишатся. В Вули выбиты практически все окна, скомканные рваные простыни лежат по всей зеленой лужайке возле разбитых стеклянных дверей общей комнаты или свисают с деревьев, как большие сдувшиеся шары-призраки. Вокруг трех опрокинутых липких помойных баков, сохнугцих под холодным осенним солнцем, жужжат мухи. В гостиной три человека спят или же в несознанке — двое сидя, один нагишом лицом вниз. Блевотина, пиво, вино, сигаретный дым, пунш, марихуана, даже запах секса, спермы, пота, женщин — дымкой повисли в воздухе, пропитав всю комнату насквозь. Мне вообще непонятно, что я здесь делаю, потому что комната Шона — общежитие, в котором он живет, — прямо через лужайку перед общим корпусом (боишься, не так ли?), напротив Вули. Я несу свою сумку, остерегаясь уронить ее на пол, который скрипит при каждом моем шаге. Повсюду лужи пива и пунша, а может, это блевотина; стены, с которых осыпались крупные куски штукатурки, тоже исполосованы разными жидкостями. В углу сломанный кинопроектор — половина вдребезги, вокруг куча размотанных пленок. Сигаретные окурки покрывают пол, словно большие расплюснутые белые жуки. В коридоре два чувака спят друг на друге мертвецким сном. В самом же доме невероятно тихо даже для субботнего утра.
