Она уже начала снимать свою тогу, кроме трусиков, под ней ничего не было. У нее было тело гораздо более юной девочки. Небольшие, но полные груди; соски не стали упругими даже после того, как он потрогал их, потом поцеловал и полизал. Он помог ей снять трусики, увидел, что пизденка у нее тоже маленькая, лобковые волосы светлые и редкие, но когда он сжал ее, сначала сильно, затем помягче, вошел пальцем внутрь, то ничего не почувствовал. Она даже не увлажнилась как следует, хотя порой кротко постанывала. У него стоял, но не до конца, и все же он не был возбужден. Чего-то не хватало… Была какая-то проблема, ошибка. Он не знал какая. В замешательстве он начал ее трахать, и, прежде чем кончил, до него дошло: он не может вспомнить, когда последний раз занимался сексом на трезвую голову.
Пол
Сижу один в кресле перед телевизором, пью пиво, заказанное в номер, смотрю музыкальные программы пятничного вечера. Начинается клип Huey Lewis and the News. Хьюи Льюис с растерянным видом заходит на вечеринку. Хьюи Льюис напоминает мне Шона. Еще Хьюи Льюис напоминает мне учителя физкультуры в девятом классе. А вот Шон на учителя физкультуры не похож. Ричард открывает дверь, он все еще во фраке, в котором был за ужином, и садится на кровать.
— Потерял солнечные очки, — только и говорит он.
Я продолжаю смотреть Хьюи Льюиса, который теперь не может уйти с вечеринки. Он держится за руку с какой-то глупышкой-блондинкой, и они не могут найти выход. Они продолжают открывать двери, и ни за одной из них нет выхода. За одной — поезд, который мчится на них со свистом, за другой — спрятавшийся вампир, но выхода нет ни за одной из них. Как символично.
— Кокс есть? — спрашивает Ричард.
Волна раздражения захлестывает меня, но я лишь крепче сжимаю бутылку «Хайнекена». И ничего не говорю.
— В «Саре Лоренс» кокса навалом, — говорит он.
Клип заканчивается, и начинается еще один, но это не клип, а реклама мыла, и я перевожу взгляд на Ричарда.
— Что происходит? — спрашивает он.
— Не знаю, — говорю я. — А что происходит?
— Со мной? — спрашивает он.
— Да уж наверно, — говорю я. — С кем еще, идиот?
— Я не знаю, — говорит Ричард. — Ходил прогуляться.
— Ходил прогуляться, — повторяю я.
— До бара, — вздыхает он.
— Удачно? — спрашиваю я.
— Был бы я здесь с тобой? — говорит он.
Его грубая попытка наехать, если это вообще был наезд, раздражает меня еще больше, чем если бы он выдал настоящую… что? крутую шутку?
— Ты пьян? — спрашиваю я, смутно надеясь, что да.
— Хотелось бы, — стонет он.
— Прям хотелось бы? — уточняю.
— Да. Очень, — снова стонет он, укладываясь на кровать.
— Ну и сценку ты закатил за ужином, — отмечаю я. Мы смотрим очередной клип или, может, очередной рекламный ролик, непонятно, а потом он говорит:
— Отъебись. Мне насрать.
Он помолчал, задумавшись, а потом спросил, глядя на стену между номерами:
— Они обе спят?
— Да, — киваю я.
— Я ходил в кино, — признается он.
— Мне плевать, — говорю я.
— Отстой, — говорит он.
Он поднимается и подходит к магнитофону, втыкает кассету; из динамиков раздается жесткий панк, и я в полном ужасе вскакиваю, а он, скорчив рожу, убавляет звук, затем начинает злорадно хихикать и присаживается в кресло рядом с моим.
— Что ты смотришь? — спрашивает он.
У него в руках каким-то сверхъестественным образом снова появилась бутылка «Джек Дэниелс», и он, открутив крышку, предлагает мне выпить. Я трясу головой и отталкиваю бутылку.
— Клипы, — говорю.
Он смотрит на меня, потом поднимается и пялится в окно; он совершенно неугомонный, всегда готов поебаться, от него исходит нервная энергия предвкушения.
— Вернулся, потому что пошел дождь.
Я слышу, как он прикуривает, чувствую запах дыма. Я закрываю глаза, облокачиваюсь на спинку кресла и вспоминаю дождливый день, когда мы с Шоном сидели в общем корпусе, оба с бодуна, с одной тарелкой купленных в буфете френч-фрайз на двоих, потому что на ланч мы опоздали. Мы всегда опаздывали на ланч. Всегда шел дождь.
— Помнишь выходные на Согатаке и Макинак-Айленде? — спрашивает он.
— Нет, не помню. Я только помню адские выходные на озере Виннебаго. На самом деле я никогда и не был на Макино-Айленде, — негромко говорю я.
— Макинак, — поправляет он.
— …но, — говорю я.
— С тобой непросто, Пол, — произносит он сладко.
— Пристрели меня.
— Ну, тогда ты помнишь, что Томасы тоже всегда приезжали? — спрашивает он. — Брэда Томаса помнишь? Красавец, но мегаупырь.
— Мегаупырь? — спрашиваю я. — Брэд? Брэд из Лэ-тина?
— Нет, Брэд из Фенвика, — говорит он.
— Я не помню Брэда Томаса, — говорю я, хотя учился в Фенвике с Брэд ом и Ричардом.
На самом деле я был влюблен в Брэда. Или это был Билл?
— Помнишь четвертое июля, когда мой отец сильно напоил тебя, меня и Кирка на яхте и у моей матери случился припадок? Мы слушали лучшие сто хитов по радио, и кто-то выпал за борт, верно? — говорит он. — Помнишь?
— Четвертое июля? На яхте? — спрашиваю я.
Неожиданно мне становится интересно, где сегодня вечером мой отец, и меня слегка удивляет, что это не наводит на меня тоску, потому что я типа припоминаю отцовскую яхту, я помню, как мне ужасно хотелось увидеть Брэда голым, но не помню, падал ли кто-нибудь за борт, и я слишком устал, чтобы даже приблизиться к Ричарду, поэтому откидываюсь в кресле и говорю ему:
— Я все помню. Давай дальше. К чему это ты?
— Я скучаю по тем дням, — говорит Ричард искренне.
— Ты урод, — говорю я.
— Что случилось? — говорит он, отворачиваясь от окна.
Ну, давай посмотрим: твой отец ушел от твоей матери к другой женщине, и мистер Томас, если правильно помню, умер от сердечного приступа во время игры в поло, а ты стал торчком и пошел в колледж, и я тоже торчал какое-то время и отправился в Кэмден, где сравнительно перестал торчать, и я просто не пойму, что ты хочешь услышать, Ричард? И так как мне надо что-то сказать, я просто снова говорю:
— Ты урод.
— Похоже, мы выросли, — говорит он с грустью.
— Выросли, — говорю я. — Глубокое наблюдение. Он садится рядом со мной на другое кресло.
— Ненавижу колледж.
— Не слишком ли поздно жаловаться? — спрашиваю я.
Он не обращает на меня внимания:
— Ненавижу.
— Ну, первые пара лет неприятные, — говорю я.
— А дальше? — Он смотрит на меня, серьезно дожидаясь моего ответа.
— Привыкаешь, — говорю я через какое-то время. Мы пялимся в телевизор. Еще ролики, которые похожи на клипы. Еще клипы.
— Я хочу трахнуть Билли Айдола, — говорит он с отсутствующим видом.
— Да? — зеваю я.
— Тебя я тоже хочу трахнуть, — говорит он таким же отсутствующим голосом.
— Неплохая подбирается компания.
От его реплик мне хочется глотнуть из бутылки «Джека Дэниелса». Делаю глоток. Вкусно. Передаю бутылку обратно.
— Хватит заигрывать, — говорит он со смехом. — У тебя плохо получается флиртовать.
— Очень надо, — говорю я, обидевшись, что он считает, будто я к нему подкатываю.
Он игриво хватает меня за запястье и говорит:
— Всегда так было.
— Ричард, не знаю, о чем ты говоришь, — говорю я, высвобождая свое запястье, окидываю его недоуменным взглядом и снова поворачиваюсь обратно к телевизору.
Рекламный ролик сменяет еще один клип, и вдруг раздается такой раскат грома, что мы аж притихли.
— В самом деле, поливает вовсю, — говорит он.
— Да, поливает, — говорю.
— Ты там встречаешься с кем-нибудь? — спрашивает он. — Ну, в колледже.
— Со второкурсником с Юга, который ездит на мотоцикле. Это сложно объяснить, — говорю я.
И тут до меня доходит, что это довольно точное описание Шона, и от этого он выглядит куда менее привлекательным, чем когда-то казался. А что еще можно о нем сказать? Наступает момент, когда я не могу вспомнить его имя, не могу даже вспомнить черты лица, что-либо.
— А что у тебя?
Меня душит страх, я боюсь ответа.
— А что у меня? — спрашивает он. Какое изящное чувство юмора.
— Ты «встретил» кого-нибудь? — перефразирую я вопрос.
— «Встретил» кого-нибудь? — переспрашивает он с напускной скромностью.
— С кем ты ебешься? Так лучше? То есть на самом деле мне это не интересно. Так, для поддержания разговора.
— О господи, — вздыхает он. — Чувак из Брауна. Он изучает семиотику. Это, наверное, наука о стирке белья или вроде того. По-любому он в команде. Я встречаюсь с ним по выходным.
— С кем еще? — спрашиваю я. — Что в колледже?
— Есть один чувак из Калифорнии, из Энсино, зовут Джейми. Перевелся из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Блондин, еврей. Он тоже в команде.
— Какое вранье, — не сдерживаюсь я.
