- Вполне вероятно. Но я жду ответов на главные вопросы.
- Завтра ты получишь официальный документ, а пока скажу коротко, без дипломатических оборотов: похоже, что травма получена от падения и удара головой об один конкретный камень, где, кстати, по данным местных экспертов, обнаружены следы крови. На насильственные действия не вытягивает. Тебе это что-то говорит?
Комиссар не торопился с ответом, наблюдая, как самое занимательное действо, за амплитудами не растаявших льдинок в стакане с виски, раскручивая его то в одну, то в другую сторону.
- Ты слышишь меня, Сэм?
- Слышу хорошо. И думаю, что ответить тебе, а, заодно, и себе. Я обещал объяснить, почему попросил тебя провести столь важную экспертизу только сегодня, спустя несколько дней после смерти Моррисона. Неужели ты думаешь, что я не догадывался о том, какое заключение могу получить от величайшего патологоанатома Скотленд-Ярда? Может быть, я совсем устарел, и не сделал выводов из твоего первого заключения и формы камней, где обнаружены следы крови? Вот видишь, я умею ворчать не хуже тебя. А теперь давай проанализируем вместе: громкое дело — две смерти одна за другой. Бюрократы из высоких инстанций прессуют наше руководство, требуя немедленных результатов, газеты соревнуются, выплескивая на своих загипнотизированных читателей самые «блестящие» факты и прогнозы. И вот выясняется, что у Давида Вольского было очень больное сердце, и летальный исход мог случиться в любое время, а по заключению Поля Хаккета, в котором никто не посмеет усомниться, с нотариусом произошел элементарный несчастный случай. И что последует за этим? Комиссара Шоу вызывают к руководству, ставят по стойке смирно и втолковывают, что пора бы и закруглиться, поскольку все абсолютно ясно, дело должно быть снято с контроля у высокого начальства, а для такого опытного сыщика имеются более серьезные проблемы. Ну, а у пронырливых журналистов появиться новая тема: «Вместо борьбы с настоящей преступностью, уважаемые специалисты Скотленд-Ярда тратят деньги налогоплательщиков на всякие, не стоящие выеденного яйца, проблемы». Вот так-то, друг мой. А ты спрашиваешь — почему?
Сэм встал, поставил на стол недопитый стакан с виски и направился к выходу из лаборатории. У дверей он остановился и добавил:
— А как прикажешь объяснить совершенно непонятные действия Моррисона после выезда из виллы? А рваная рана на щеке? А куда испарился новый вариант завещания?
Он хотел обозначить это место не совсем цензурным жестом, но, махнув рукой, вышел из лаборатории.
В своем кабинете, на столе, Сэм нашел записку от Уорбика: «Обнаружены желтый «Остин» и его хозяева. Их доставляют в Ярд».
ЧАСТЬ 3
ГЛАВА 1
Настроение было окончательно испорчено; неокончательно плохим оно было с самого утра — ожидание допроса в английской полиции не предвещало ничего приятного. Беспокоила не столько сама процедура, — Бен достаточно четко разложил все по полочкам, сколько возможные проблемы с языком. Но, по всей видимости, с этим был порядок, и, даже во время взаимных с комиссаром колкостей, Наум остался доволен своим английским.
Он подошел к машине, сел на заднее сидение; хотелось немного расслабиться и собраться с мыслями. «Бен утверждал, что Сэм Шоу умный и корректный комиссар, — вспоминал Наум. — Я не заметил этого, хотя первое впечатление может быть ошибочным. В конце концов, его нервное поведение может быть следствием плохого самочувствия, или на то есть другая причина. Непонятно другое: какой-то странный был допрос, больше похожий на формальность, чем серьезный разговор. Или он церемонился со мною, поскольку я иностранец? Что пытался выяснить? Похоже, что главная линия вопросов сводилась к семейным взаимоотношениям; здесь он ищет ключ к разгадке разыгравшейся трагедии? Ну и, конечно, новое завещание, черт бы его побрал! Действительно, а было ли оно вообще?
Нужно связаться с Беном и рассказать про допрос. Сколько же ему, бедному, досталось за эти несколько дней! Кто бы мог подумать еще неделю назад, что над этим семейным гнездом разразиться такая буря? Хотя, если посмотреть объективно, еще до трагедии, даже такому новичку как я, были слышны раскаты грома. Трудно предугадать, как распорядился Давид со всем наследством, но то, что Бену придется несладко — факт несомненный.
По большому счету, вся семья ведет себя достойно, можно сказать — дружно, если не принимать во внимание скандалы мадам Мерин. Сложно разграничить, где кончается ее болезнь, а где начинается стервозность характера, или наоборот. Да бог с ней; как говориться — с глаз долой, из сердца вон. Вот только не получается пока «с глаз долой»: сколько еще времени придется проторчать здесь, в неопределенности? Не мешало бы вернуться в Москву, в родные пенаты, хотя скажи кому-нибудь там, на Родине, что вынужден был задержаться в Англии — долго будут смеяться от такой «неволи». Тем не менее, после почти двух недель бурных событий, переживаний, впечатлений хочется привычной обстановки, почувствовать тылы и расслабиться.
Если говорить о желаниях, то есть еще одно — встретиться с Людмилой Григорьевной. Совестно, конечно, при таких обстоятельствах, да и настроение далеко не праздничное. Но подсознательно услужливо появилось компромиссное решение: позвонить по телефону, а дальше — как получится.
Получилось все естественно и просто; через одну-две минуты разговора Людмила Григорьевна полувопросительно- полуутвердительно намекнула о давнем приглашении на встречу, ибо опасается, что он снова исчезнет на неопределенное время и натворит что-нибудь уже из категории интересов Интерпола.
При встрече, главное, что увидел Наум — теплоту глаз собеседницы, которую вначале можно было принять за вежливое участие, но через несколько минут он почувствовал нечто большее — желание женщины быть рядом. Если ты сам неравнодушен, то в этом легко ошибиться, приняв желаемое за действительное, но нежная рука, прижавшая его локоть к себе, мягко-пружинистый шаг, подчиняющий ритм движения тому единственно возможному варианту, когда неизбежно волнующее касание бедер, формальные, на слух постороннего, слова, намеки, интонации — все, в чем мужчина, если он действительно мужчина, не может ошибиться, были тому подтверждением. Постепенно тупел, отходил на второй план кошмарный дурман последних дней; Наум боялся потерять это, давно забытое ощущение парящего полета, свободы, всесильности. Он шел как канатоходец, одно неловкое движение которого чревато потерей баланса, равновесия между вот этим томительным, волнующим ожиданием обжигающей близости и возвратом к реальности. Сейчас граница между ними проходит через одно неловкое слово, движение, через нечто иррациональное, не подвластное анализу разума, лишь только абсолютному ощущению партнера.
- Послушайте, молодой человек, у меня совершенно мокрые ноги и спина; мы отшагали уже пол-Лондона, а я никак не услышу от вас разумного предложения. Я понимаю, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, но смею вас уверить, если вы ищете путь к моему сердцу, можете смело идти тем же путем.
Нет, неправда, — он боролся, пытался прикусить свой язык, но безуспешно. И ответ прозвучал на грани бесшабашного остроумия и завуалированного хамства:
- Я готов идти к вашему сердцу не только через желудок!
Реакция собеседницы сняла напряжение момента — искренний смех, и ответ:
- Сначала обогрейте, накормите, а уж потом поговорим о путях-дорогах.
- При нашем размокшем состоянии ни одно приличное заведение не пустит на порог, так что не откажите в любезности принять истинно российское предложение: едем на хату, где есть холодильник с вином и закусками, камин и я, жаждущий естествоиспытатель новых дорог.
…Часы в салоне мягко пропели четыре раза — скоро хмурое утро нового дня. Все напряжение минувших суток с их нервными и эмоциональными нагрузками не пройдет бесследно; оно притаилось где-то внутри мозга, в нервных клетках, во всем теле и непременно распрямится, как пружина, и ответит. Можно не сомневаться, что ответ будет ощутимым и неоднозначным. Это потом, завтра или послезавтра, но и сейчас, хотя душа и пребывает в состоянии относительного покоя, сон не идет. Точнее, это не покой, не сон и не бодрствование — периодическое погружение в дремоту, при которой мозг не прекращает контролировать ситуацию. Несколько минут провала, забытья, и — пробуждение от толчка, беспричинного и резкого. Нет, не беспричинного, потому что снежной лавиной вновь обрушивается трагедия его, Вольского, семьи.
Кровать не рассчитана на двух человек, и Наум чувствует теплые плечи и бедра Людмилы — она спит на спине, подложив левую руку под голову, отвернувшись лицом к стене; дыхание ровное и спокойное. «Почему ее сон такой глубокий и безмятежный? Что это — усталость, или. — Наум даже поежился от этой мысли. — Или частый опыт чужих кроватей? Сегодняшняя наша встреча, стремительное развитие событий напоминают, скорее, порывистость юношеских эмоций, нежели контролируемые чувства уже зрелых, достаточно уравновешенных людей. Стоп! Правомерно ли обобщение? Была ли эта вспышка обоюдной?..»
