– А твоя жена? – выясняет дочь джунглей с мрачным хихиканьем. – А твоя Барбара?
– Ах, она… – выговаривает Хендрик столь же горестно, сколь и презрительно и отворачивает бледное лицо.
Барбара все реже наезжает в Берлин; да и тайный советник почти не показывается в столице, где он прежде по нескольку раз за зиму выступал с докладами и бывал на ответственных встречах. Тайный советник говорит:
– Я теперь не люблю бывать в Берлине. Да, я даже начинаю бояться Берлина. Здесь готовится нечто приводящее меня в ужас – и самое страшное то, что люди, с которыми я общаюсь, словно не замечают опасности. Все будто ослепли. Развлекаются, спорят, принимают себя всерьез; тем временем небо мрачнеет, и никто не замечает близящейся грозы, а она уже совсем надвинулась. Нет, я теперь не люблю бывать в Берлине. Может быть, я его избегаю, чтобы не презирать его?…
И все же он еще раз приезжает; но не для того, чтобы принять участие в ответственной встрече или читать лекции в университете. Нет – для того, чтобы выступить с большой речью о культуре и политике. Название речи: «Угроза варварства»; этой речью тайный советник хочет – в последний раз – предостеречь интеллигенцию от надвигающейся реакции, нагло именующей себя «пробуждением» и «национальной революцией».
Старик в течение полутора часов говорит перед публикой, и она бушует – буря аплодисментов, но и шумный ропот протеста.
Во время своего последнего пребывания в столице буржуазный ученый, чья поездка в СССР вызвала ненависть правых и некоторую подозрительность демократов, ведет беседы со многими своими друзьями, с политическими деятелями, писателями, профессорами. Все эти беседы приводят к резким разногласиям. Друзья спрашивают не без сарказма:
– Куда делась ваша духовная терпимость, господин тайный советник? Где ваши демократические принципы? Мы вас не, узнаем. Вы же рассуждаете как радикальный политикан, а не; как культурный, рассудительный человек. Все культурные люди должны согласиться, что к этим национал-социалистам существует лишь один подход – воспитательный. Мы должны все сделать для того, чтобы укротить этих людей с помощью демократии. Мы должны их привлечь на свою сторону, а не стараться их победить. Мы должны убедить этих молодых людей стать на сторону республики. Впрочем, – добавляет такой социал-демократический или либеральный господин доверительно-приглушенным голосом, пронзая Брукнера проникновенным взглядом, – впрочем, дорогой тайный советник, опасность грозит слева.
Брукнеру приходится выслушать кое-что и о «здоровых и конструктивных силах», которые, «несмотря ни на что», имеются в национал-социализме; и о благородном национальном пафосе молодежи, которую «нам, старшим», пора уже не отталкивать своим непониманием, и о «политическом инстинкте немецкого народа», о его «здравом смысле», который всегда сумеет предотвратить самое худшее («Германия – не Италия»). После чего советник в сердцах покидает столицу, порешив про себя никогда туда не возвращаться.
Тайный советник Брукнер избегает общества, в котором Хендрик Хефген празднует свои триумфы.
Берлинские салоны гостеприимно распахивают двери тому, у кого есть деньги, тому, чье имя мелькает на страницах бульварной прессы. На паркетах Тиргартена и Груневальда встречаются спекулянты и автогонщики, боксеры и знаменитые артисты. Великий банкир горд, если принимает у себя Хендрика Хефгена; конечно, ему было бы приятней видеть у себя Дору Мартин, но Дора Мартин к нему не пойдет, откажется или явится максимум на десять минут.
Конечно, и Хефген не засиживается до полуночи. После вечернего представления ему надо еще в мюзик-холл, где за триста марок он поет шлягер на семь минут. Шикарное общество, которому он оказывает честь своим присутствием, подпевает припев шлягера, ставшего благодаря Хефгену популярным:
Невозможно описать —Что ж, мне вовсе одичать?О боже,Что жеСделалось со мной?
Как прекрасен, как изыскан Хендрик – невозможно описать. Раскланиваясь, улыбаясь, сопровождаемый господином Кацем и фрейлейн Бернгард – верными спутниками, он проходит мимо еврейских финансовых магнатов, литераторов, отличающихся политической прытью и творческим бесплодием, и спортсменов, не прочитавших ни одной книги и оттого превозносимых этими самыми литераторами до небес.
– Ну чем не лорд? – шепчут увешанные бриллиантами дамы восточного типа. – И эта порочная черта у рта, и эти высокомерные глаза! А фрак у него – от Книге, он стал ему в тысячу двести марок!
В одном углу салона утверждают, что у Хефгена связь с Дорой Мартин.
– Да нет же, он спит с фрейлейн Бернгард! – возражают посвященные.
– А жена? – расспрашивает несколько наивный молодой человек, новичок в берлинском свете. В ответ ему раздается лишь презрительный смех. Семью Брукнер нельзя принимать всерьез с тех пор, как старый тайный советник так непристойно и глупо проявил себя в политическом отношении. Ученому не стоит вмешиваться в дела, в которых он ничего не смыслит, – соглашаются все, – и кроме того, когда плывут против течения, это похоже просто на глупое упрямство. Конечно, в перспективном национал-социалистском движении наряду с положительными элементами содержатся и кое-какие мелкие ошибки, например, этот неприятный антисемитизм… Но если хочешь быть современным человеком, надо же проявить понимание всего движения в целом…
– То, что либерализм пройденный этап, – ведь факт, о котором не имеет смысла дискутировать, – говорят литераторы и боксеры, и банкиры им не противоречат.
– Как мило с вашей стороны, что вы нашли часочек для нас, господин Хефген! – заливается соловьем хозяйка и протягивает очаровательному гостю тарелочку с икрой. – Ведь мы же знаем, как вы заняты. Разрешите познакомить вас с двумя вашими страстными поклонниками? Это господин Мюллер-Андреа, который вам наверняка знаком своими очаровательными беседами в «Интересном журнале». А это наш друг, знаменитый французский писатель Пьер Ларю…
Господин Мюллер-Андреа – элегантный седовласый господин с выпуклыми водянисто-голубыми глазами на красном лице. Всем известно, что он процветает благодаря связям своей красавицы жены, происходящей из аристократического дома. От нее он узнает все берлинские сплетни, и оттуда черпает материал для статей в «Интересном журнале». В этом скандальном листке, пользующемся дурной славой, господин Мюллер-Андреа еженедельно выступает со своей болтовней под заголовком «Знаете ли вы?». Благодаря этим занимательным статьям «Интересный журнал» и стал так популярен, ибо в них сообщается, что супруга промышленника А. съездила с лирическим тенором Б. в Биарриц и что графиня С. каждый день появляется на танцах в маленьком кафе в Адлоне, и не столько из-за хорошего оркестра, сколько из-за танцора… Подобными открытиями пленяет читателей господин Мюллер-Андреа. Довольно роскошный образ его жизни держится, впрочем, не на гонорарах за статьи; скорее на тех суммах, которые ему платят за неопубликование кое-чего в беседах. Так, некие дамы уже переплатили уйму денег господину Мюллеру-Андреа за то, что их имя не появилось под рубрикой «Знаете ли вы?». Господин Мюллер-Андреа – гнусный вымогатель, никто этого не отрицает, в том числе и он сам; и никто не поднимает из-за этого шума.
Другой «страстный поклонник» артиста Хефгена – месье Пьер Ларю – человечек маленького роста. Он подает Хендрику маленькую, худую ручку и говорит жалобным сопрано:
– Ах, как интересно, дорогой господин Хефген! Могу ли я записать ваш адрес?
И отработанным движением он достает толстую записную книжку.
– Я надеюсь, вы отобедаете со мной на днях в «Эспланаде»? – восклицает он своим жалобным голосом сирены. На стародевичьем, остреньком, сморщенном личике месье Ларю удивительно острые и проникновенные глаза. Они светятся почти восторженным любопытством. Они сверкают той жаждой людей, имен и адресов, которая составляет главный импульс и единственное содержание его жизни. Месье Ларю умер бы, как рыба, вытащенная из воды, в первый же день, когда бы он ни с кем не познакомился.
Но эта прискорбная ситуация не грозит маленькому коллекционеру знаменитостей по крайней мере до тех пор, пока он в Берлине. Ибо иностранцам в берлинских салонах легко; гость, с сильным акцентом говорящий по-немецки, почти такое же украшение общества, как боксер, графиня или кинозвезда, а тем паче иностранец при деньгах, устраивающий интересные обеды в гостинице «Эспланада», представленный нескольким королям и даже знакомый с принцем Уэльским. Перед месье Ларю распахнуты все двери, его принял даже почтенный господин рейхспрезидент. Он наслаждается обществом самых реакционных и самых избранных семей в Потсдаме. Его видят и в компании молодых радикалов, которых он в качестве «mes jeunes came-rades communistes»[7] любит вводить в дома директоров банков.
