Но в пятницу, 28-го, произошло еще кое-что. Роберта Робертс потеряла работу. Журналистка в течение всего процесса упорно продолжала защищать Джима Хейта, оставаясь единственным репортером, еще не приговорившим «молчаливого божьего человека», как окрестил его один остряк газетчик, к смерти. В пятницу Роберта получила телеграмму из Чикаго от Бориса Коннела, уведомлявшего, что он «аннулирует колонку». Роберта телеграфировала своему чикагскому адвокату, требуя подать иск на синдикат «Новости и сенсации». Но в субботу утром газета вышла без ее колонки.
— Что вы собираетесь делать теперь? — поинтересовался Эллери Квин.
— Остаться в Райтсвилле. Я одна из тех надоедливых женщин, которые никогда не сдаются, и еще могу принести пользу Джиму Хейту.
Роберта провела все субботнее утро в камере Джима, убеждая его заговорить и начать защищаться. Присутствующие при этом судья Мартин и Эллери молча слушали ее энергичные призывы. Но Джим всего лишь мотал головой, казался на три четверти мертвым и погруженным в какой-то странный формальдегид собственного производства.
Глава 22
ВОЕННЫЙ СОВЕТ
До понедельника оставался целый уик-энд. На субботний вечер Нора пригласила Роберту Робертс и судью Илая Мартина к обеду, чтобы «все обсудить с семьей». Гермиона хотела, чтобы Нора не вставала с кровати из-за ее «положения», но Нора возразила:
— Мама, мне гораздо полезнее двигаться, чем лежать!
Поэтому Герми благоразумно предпочла не настаивать.
Нора начала заметно толстеть в талии, ее щеки внезапно стали одутловатыми, и она ходила по дому так, словно ноги у нее были налиты свинцом. Когда обеспокоенная Гермиона обратилась к доктору Уиллоби, тот ответил:
— Нора в настолько хорошем состоянии, Герми, насколько мы могли ожидать.
Герми не осмелилась задавать дальнейшие вопросы. Но она почти не отходила от дочери и бледнела, когда та пыталась поднять даже толстую книгу.
После ужина, казавшегося безвкусным и прошедшего почти в молчании, все перешли в гостиную. Луди наглухо закрыла ставни и разожгла огонь. Они сидели у камина в застывших позах людей, которые знают, что должны что-то сказать, но не находят слов. Даже потрескивающее в очаге пламя не приносило облегчения. Расслабиться было невозможно: присутствие Норы ощущалось слишком сильно.
— Сегодня вечером вы почти ничего не сказали, мистер Смит, — заметила наконец Роберта Роберте.
Нора вопросительно посмотрела на Эллери, но он отвел глаза.
— Говорить особенно не о чем, верно?
— Да, по-видимому, — пробормотала журналистка.
— Насколько я понимаю, у нас не интеллектуальная или эмоциональная, а юридическая проблема. Вера не поможет оправдать Джима, хотя, возможно, укрепит его Дух. Только факты могут его спасти.
— А их нет! — воскликнула Нора.
— Пожалуйста, дорогая! — простонала Герми. — Ты же слышала, как доктор Уиллоби говорил, что тебе нельзя волноваться.
— Знаю, мама. — Нора повернулась к судье Мартину, угрюмо смотревшему на огонь, растопырив перед носом длинные пальцы. — Как обстоят дела, дядя Илай?
— Не хочу обманывать тебя, Нора, — старый юрист покачал головой, — но хуже некуда.
— Вы имеете в виду, что у Джима нет ни единого шанса?
— Шанс есть всегда, Нора, — вмешалась Роберта Робертс.
— Да, — вздохнул судья. — С присяжными трудно что-то сказать наперед.
— Если бы мы хоть что-то могли сделать, — беспомощно произнесла Герми.
Джон Ф. глубже закутался в пиджак.
— Что вы за люди! — воскликнула Лола Райт. — Сидите, ноете и ломаете руки! Я устала от этого! — Она с отвращением швырнула сигарету в огонь.
— Я тоже, — сквозь зубы процедила Пэт. — Меня уже тошнит!
— Патриция, дорогая, — простонала Герми, — думаю, тебе лучше не участвовать в этой дискуссии.
— Еще бы, мама! — поморщилась Лола. — Ведь это твоя беби! Ты всегда смотрела на Пэт только как на длинноногую девчонку, которая не желает пить молоко и залезает на вишню Эми Дюпре!
Пэт пожала плечами. Эллери Квин с подозрением посмотрел на нее. С прошлого четверга мисс Патриция Райт вела себя в высшей степени странно — слишком тихо и задумчиво для здорового экстраверта,[52] — как будто в ее хорошенькой головке роились какие-то тайные мысли. Эллери хотел обратиться к ней, но вместо этого зажег сигарету. Золотая лихорадка 1849 года, подумал он, началась со старой кастрюли в грязном ручейке. Кто знает, где могут найтись факты?
— А что вы думаете, Эллери? — взмолилась Нора.
— Эллери размышляет о деле, пытаясь найти в нем лазейку, — объяснила Пэт судье Мартину.
— Не юридическую, — поспешил пояснить Эллери, когда судья сдвинул брови. — Но я так долго жонглировал криминальными фактами в моих книгах, что… э-э… приобрел некоторую сноровку, жонглируя ими в реальности.
— Если вы добьетесь успеха с этими фактами, — проворчал старый юрист, — то вы чародей.
— Неужели ничего нельзя сделать? — возмутилась Нора.
— Давайте посмотрим правде в лицо, Нора, — мрачно продолжил Эллери. — Положение Джима безнадежно. Вам лучше подготовиться… Я перебрал в уме каждую крупицу показаний, тщательно взвесил каждый факт и не нашел лазейки. Еще никогда не было такого однозначного дела против обвиняемого. Картер Брэдфорд и шеф Дейкин соорудили настоящего колосса, и понадобится чудо, чтобы его опрокинуть.
— А я отнюдь не Голиаф,[53] — сухо добавил судья Илай.
— О, я готова ко всему, — горько усмехнулась Нора, затем отвернулась и закрыла лицо руками.
— Не делай резких движений, Нора! — всполошилась Герми. — Ты должна соблюдать осторожность.
Нора кивнула не оборачиваясь. Комнату наполнила тишина, от которой она, казалось, вот-вот взорвется.
— Мисс Робертс, — заговорил наконец Эллери; его черный силуэт вырисовывался на фоне пламени, — я хотел бы узнать кое-что.
— Да, мистер Смит? — отозвалась журналистка.
— Вы потеряли вашу колонку, потому что решили противостоять общественному мнению и бороться за Джима Хейта?
— Слава богу, это еще свободная страна, — беспечно промолвила Роберта. Но было видно, что она напряглась всем телом.
— Почему вы проявляете такой интерес к этому делу, что готовы даже пожертвовать своей работой?
— Я верю, что Джим Хейт невиновен.
— Перед лицом всех доказательств против него?
Она улыбнулась:
— Я женщина и к тому же медиум. Вот вам две причины.
— Нет, — покачал головой Эллери.
Роберта поднялась.
— Не уверена, что мне это нравится, — заявила она. — Что вы имеете в виду?
Остальные нахмурились. В комнате появилось нечто, трещащее громче горевшего хвороста.
— Слишком уж это прекрасно, — усмехнулся Эллери Квин. — Крутая журналистка отказывается от заработка, защищая абсолютно постороннего ей человека, который, как указывают все факты и уверен весь мир, виновен, словно сам Каин. У Райтов есть предлог — они хотят, чтобы их зять был оправдан ради дочери и внука. Но каковы ваши причины?
— Я уже назвала их вам!
— А я вам не верю.
— Ну и что мне делать в связи с этим?
— Что вы скрываете, мисс Робертс? — строго осведомился Эллери.
— Я отказываюсь подчиняться допросу третьей степени.
— Очень жаль. Но вы явно что-то знаете и знали с того времени, как прибыли в Райтсвилл. Что вы знаете такого, что вынуждает вас встать на защиту Джима?
Журналистка подобрала свои перчатки и манто из чернобурки.
— Иногда, мистер Смит, вы мне очень не нравитесь… Нет, миссис Райт, не беспокойтесь. — Она быстро вышла.
Эллери Квин уставился на освобожденное ею место.
— Я думал, — виновато произнес он, — что гнев развяжет ей язык.
— Пожалуй, — задумчиво промолвил судья Мартин, — я поговорю по душам с этой особой.
Эллери пожал плечами.
— А вы, Лола…
— Я? — с удивлением откликнулась она. — Чем я провинилась, учитель?
— Вы тоже что-то скрываете.
Лола уставилась на него, потом рассмеялась и закурила сигарету.
— Сегодня вечером у вас скотленд-ярдовское настроение, верно?
— Вам не кажется, — улыбнулся Эллери, — что пришло время рассказать судье Мартину о вашем визите к задней двери дома Норы в канун Нового года как раз перед полуночью?
— Лола! — ахнула Герми. — Ты была там?
— Это не имеет никакого отношения к делу, мама, — раздраженно ответила Лола. — Конечно, судья, я расскажу вам. Но раз уж мы ищем конструктивные пути, как насчет того, чтобы знаменитый мистер Смит приступил к работе?
