— Я принёс ключ, — оставляет на камине. — Это единственный ключ от этой комнаты.
Ещё шаг ближе.
— Это комната моего деда.
Снимает с полки один из старых альбомов, листает страницы.
— Оу. Нина Андриановна, наверное, не оценит моë самовольство.
— Она не против, чтобы ты пожила здесь. Но просила ничего не выкидывать и не переделывать.
— Хорошо… Конечно!
Достаёт из старинного комода ящичек с новой аптечкой. Присаживается на край кровати в ногах. Резво подтягиваю колени, кутаясь сильнее в пуховое одеяло. Что происходит?? Сердце тут же начинает оглушающе колотиться. Наблюдаю как надевает тонкие прозрачные перчатки.
— Что Вам надо? — становятся дыбом мои волосы.
Перчатки ассоциируются исключительно с гинекологом. Машинально со стуком сжимаю колени.
— Ты вчера поранилась. Покажи ступню, пожалуйста, — смотрит невозмутимо мне в глаза.
По какой-то логике моя нога подчиняется и выныривает из под края одеяла. Хотя я не собиралась!..
Перехватывает за щиколотку, поднимая выше. Мои глаза шокированно распахиваются. Обсыпает рану порошком из пузырька, заклеивает широким пластырем. Я как в параллельной реальности. Не чувствую ничего, кроме прикосновений его рук. Почему я ему это все позволяю? Ответа нет.
— Спасибо, — бормочу я, поспешно пряча ногу под одеялом от его горячих рук.
Горячих даже через перчатки. Стягивая их с характерным звуком, смотрит мне в глаза. Взгляд вспыхивает! И мне кажется ещё мгновение, и меня распнут и растерзают. Я помню его возбужденное тихое рычание. Горячая волна идет по моему телу. Пульс стучит в ушах. От неловкости прокашливаюсь. Опускает взгляд. И когда поднимает обратно, он уже спокоен.
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Нормально… — сиплю я.
На удивление!
Встает с кровати. С облегчением выдыхаю. И только собираюсь духом попросить его выйти, как за шторой раздаются какие-то странные звуки. Он отодвигает штору, снимает с форточки Барсика. Держит его в руке, поднимает выше.
— Нагулялся? Заберу его покормить. Ты не против?
Все еще плохо соображая, что происходит, отрицательно кручу головой. Прижав к груди, чешет ему между стригущих ушей. И это отчего-то заставляет меня расслабиться. На уровне подсознания. Что-то из серии — мужчина подаривший тебе кота и наглаживающий его, не может быть угрозой.
Сейчас он в своей миролюбивой заботливой ипостаси. Но я, как мембрана, подозрительно ловлю от него каждую эмоцию. Как показывает опыт это может мгновенно измениться.
Барсик, играясь цепляется когтями за гобелен на стене.
— Нет, Барс, — воспитывает его Дэм. — Это ценная вещь. Нельзя.
Отцепляет аккуратно когти.
Давай, Злата, попроси его уйти. Язык не поворачивается. Человек мне завтрак принес… Это всë ненормально.
— Да? — отвечает на звонок по телефону, ломая опять мои планы — выставить его.
— Нет. Нет, мы не работаем с воздушным сообщением. Это невыгодно. Если я начну отправлять алюминий самолетами, он будет стоить как золото. Для этого есть морские перевозки.
Говорит резковато, уверенно, взгляд застывает в пространстве. Неволей засматриваюсь, заслушиваюсь… Красивый, умный, хваткий. Завидую его жене, женщине, в которую он по-настоящему влюбится! Таким можно гордиться. Но вряд ли такие мужчины умеют любить.
— Мне гораздо интересней рынок сбыта Казахстана, Кореи… — переключается он на другую тему. — Да. По прокату профиля… как называется комбинат близ Сеула? Govsong… Govsong… Вылетело!
— Govsong Propeil, — на автомате добавляю я.
В той подшивке, что Демид давал моему мужу был этот комбинат.
— Да! Govsong Propeil, — с удивлением прищуривается, пытливо разглядывая меня.
А потом опять отвлекается на разговор. Мой аппетит, видимо на нервной почве, опять решает взять власть, и, не осознавая, я тянусь за последней гренкой, сглатывая слюну. Хруст приводит меня в себя. Я что ем опять?! При нëм. Ну, отлично…
Скидывает вызов.
— Было вкусно, — поднимает он бровь.
Киваю.
— Я очень рад. Может быть, хочется еще чего-то?
Рассеянно опускаю глаза на столик. В фантазии тут же вырисовывается соленый помидор. Сочный, с надорванной шкуркой, налипшей на него веточкой укропа. И челюсти та-а-ак сводит… Практически ощущаю, как солено-кислый пряный вкус наполняет мой рот. По коже идут мурашки! Я готова что угодно сейчас отдать за этот помидор!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Жадно сглатываю, облизывая губы. Господи, я превращаюсь в желудок! Говорят, это бывает, когда отпускает токсикоз. Очень надеюсь, что он позади!
— Что принести? — требует Демид.
— Внизу есть томаты? — решаюсь я.
— Свежие? — дергается уголок его губ.
Отрицательно кручу головой. Чувствую, как лицо заливает кровью.
— Найдëм.
В дверях комнаты он сталкивается с Тишей.
— Ого! Это чей? — чешет Тиша котенка между ушами.
— Ваш.
— Классный! Это же мейкун! Можно подержать?
— Скоро верну. Подержишь.
Демид уходит.
— Замкни дверь, — прошу я Тихона.
И когда он поворачивает замок со вздохом облегчения сползаю в горизонтальное положение. Подпрыгивая, Тиша приземляется рядом. Кровать качается.
— Аккуратнее!
— Тошнит?
Перелазит через меня, ложась на ноги, стаскивает розетку с остатками желе. Доедает.
— Дэм в тебя влюблен.
— Бред! — выстреливаю я тут же, напрягаясь. — Он… Нет, — качаю головой.
От этой мысли мне горячо, больно и обидно. От неловкости начинаю нести что-то бессвязное.
— Я беременная вообще-то! Он просто…
Тиша скашивает на меня глаза.
— Не от него, случайно?
— Ты чего — дурак?! — взвиваюсь я.
От возмущения губы трясутся.
— А жаль… — вздыхает он. — Всем бы было лучше.
— Уходи!
Кладу ладонь на живот, пытаясь защитить ребенка. И первый раз, наверное, остро чувствую, что он там есть. Обидно!
Подлизываясь, Тиша подкатывается под бок.
— А там девочка или мальчик?
— Не знаю.
— А когда родится?
— К лету, — зажмуриваюсь я.
К лету!!!
— И как назовем?
Пожимаю плечами.
— Давай, как родителей? Вдруг, реинкарнация существует? И мы будем воспитывать маму или папу.
— Ладно. Давай, как родителей, — вздыхаю я, взлохмачивая его шевелюру.
— Класс… А кот откуда?
— Демид подарил.
— Пф! — закатывает он глаза. — Бред, да?
Луплю по нему в чувствах подушкой. Не сыпь мне соль на рану!
Глава 30. Рокировка
Повар сервирует красивое блюдо с томатами, оливками, каперсами…
— Нине Андриановне нельзя солёное, — наблюдает из кресла Наталья.
— Я знаю. Это не для неë.
Наша домработница слегла с вирусом, и я попросил её не появляться пока. Повару на кухне помогает Наталья. Мою руки, боковым зрением вижу, как она стаскивает из банки соленый огурец. Хрустит. Если бы не категорическое отношение отца к этому, можно было бы заподозрить, что тоже беременна. Но он не желает иметь больше иметь детей. Генетики прогнозируют ему патологии на фоне терапии, которую он систематически проходит тайком от семьи. Но я видел счета. Тактично помалкиваю. Это его выбор — не сообщать об этом.
— Пытаешься ублажить мою жену? — заглядывает на кухню Родион.
— Пытаешься вынести сор из избы? — стреляю глазами на посторонних.
Идиот!
Повар делает вид, что не слышит, Наталья — что читает что-то в телефоне. Родион проходит мимо, открывает холодильник.
— Беременные женщины прощают своих мужей, — негромко. — Без вариантов. Можешь не трудиться со своей заботой.
— Только если им некуда деваться, брат. Или, если они без памяти любят, — также негромко отвечаю я. — Какой из этих случаев ваш?
Сталкиваемся взглядами. Смещая его плечом, достаю из холодильника томатный и грейпфрутовый сок. Злата, как я, выяснил, последнее время заказывает себе только их. Значит — солёное и горькое, да? И я хочу её ублажить. Это неожиданно приятно, видеть, что ты угодил женщине, к которой не равнодушен.
