– И что? – кричит она в ответ, окончательно слетая с катушек. – Думаете, он ничего не понимает, не видит и не слышит ваших скандалов? Да я с семи лет знаю, что вы из себя представляете, и вы мне омерзительны оба! Разведитесь уже, наконец, и прекратите это уродство! Смотреть на вас тошно!
– Рот свой закрой немедленно! – цедит Лариса дрожащим голосом.
– Сама закрой! Это ведь как раз по твоей части.
– Ты охерела что ли? Ты как с матерью разговариваешь? – взвивается Долгов
– Точно так же, как и ты. Дурной пример, знаешь ли.
– Я тебе, бл*дь, щас такой пример покажу! – орет он не своим голосом и в мгновение ока преодолевает разделяющие их ступени.
– Серёжа! – кричит Лариса ему в след, а я сама не понимаю, как срываюсь с места и закрыв собой Ольку, хватаю его сжатые в кулаки руки.
– Успокойся, – выдыхаю одними губами, ловя его полыхающий взгляд. Меня трясет, как в лихорадке от нервного напряжения. Я даже не в полной мере осознаю происходящее. Поэтому, когда Сережа красноречиво смотрит на мои сжимающие его предплечья руки, едва не отскакиваю в ужасе от собственной вольности.
Благо, Лариса отвернулась к перепуганному Дениске.
– Пошла в свою комнату, живо, пока ты не получила у меня! – цедит Сережа сквозь зубы, глядя мне за спину. – Будет она тут нас жизни учить!
– Да вы необуча…. – хочет Прохода в очередной раз огрызнуться, но я не выдерживаю и рявкаю:
– Оля, замолчи!
На короткое мгновение повисает давящая тишина.
– Настя, думаю, тебе пора домой, – наконец, вспоминает обо мне Лариса. И почему она не могла сказать этого раньше?
– Да… конечно, – смутившись, соглашаюсь торопливо и взглядом прошу Долгова уйти. Он, как ни странно, на сей раз понимает мои позывные. Втягивает с шумом воздух и, не сказав больше ни слова, уходит на второй этаж. У меня же едва ноги не подкашиваются от облегчения.
Господи, неужели все обошлось?!
Словно сомнамбула спускаюсь в холл и, стараясь не смотреть на заплаканного Дениску и Ларису, беру протянутую экономкой куртку и прошу принести мою сумку.
– Подожди, я с тобой поеду. Поживу у тети, – объявляет вдруг Олька.
Естественно, Лариса встает в позу, и у них начинается новый раунд, но я уже не слушаю.
Я настолько морально измотана, что сил хватает только на то, чтобы добраться до машины. Вскоре ко мне присоединяется Прохода, но я даже не реагирую, впрочем, она тоже не горит желанием что-то обсуждать. Всю дорогу до моего поселка, мы молчим, глядя на пролетающий за окном город, утопающий в гирляндах и неоновых вывесках «С Новым годом!». Атмосфера праздника навевает еще большую тоску. Перед мысленным взором стоит плачущий Дениска и Лариса, и хочется волком выть.
Ну, почему? Почему я должна была это увидеть?
Следующая неделя каникул проходит в режиме меланхолии и размышлений. Я раз за разом прокручивала в мыслях произошедший скандал и, меня охватывали противоречивые чувства. С одной стороны, становилось легче от того, что проблемы в семье Долгова начались задолго до меня и, собственно, семьи в правильном смысле этого слова, давно нет. А с другой – понимание, что я далеко не первая и, Серёженька всю жизнь так кобелирует, коробило, сея в душе сомнения и страх.
Что, если я – просто очередная? Вдруг он каждой обещает развод, а, наигравшись и утратив новизну ощущений, возвращается в свою тихую гавань? Что, если я вновь нарисовала мужчину не с натуры, а идя на поводу у своих желаний и фантазий?
Эти бесконечные «что, если…?» сводили с ума. Я старалась гнать их от себя. Пересматривала по ночам наши фото, любовалась кольцом, и как мантру повторяла: «Он любит меня! Ради «очередной» не расстраивают собственных детей.» Однако Серёжа всю неделю ограничивался лишь короткими звонками, а то и просто сообщениями, и мне было тяжело держать на поводке свою паранойю.
Конечно, я понимала, что после нашего мини-отпуска у него куча дел, плюс накаленная обстановка в доме, да и мой отказ рассказать, что произошло между Олькой и Ваней, тоже вносил свою лепту, и все же на душе было неспокойно. Наверное, если бы не Оля, я бы мысленно сожрала себя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Переживания подруги не позволяли погрузиться в собственные. Каждое утро, как и в июле, я бежала к нашему с Долговым озеру, только на сей раз, чтобы встретиться с Олькой. Она не хотела никуда выезжать за пределы тетиного дома. Молодых был в городе и почти постоянно караулил ее у главных ворот. Мне ничего не оставалось, кроме как быть посредником между ним и Олькой, и изо дня в день встречаться с недовольным взглядом сестры Долгова. К счастью, морозы стояли несильные, и в доме мы не задерживались надолго. Катались по нескольку часов на коньках, иногда гоняли по лесу на снегоходе с Жорой наперегонки, чаще просто гуляли под ручку и вели тихие разговоры. Точнее, говорила в основном Оля. Выплескивала все, что накипело, а я отчаянно пыталась найти доводы, чтобы она смогла простить Ваньку, и ей, наконец, стало легче, но Прохода была непреклонна.
«Обманул раз – обманет снова.» – такая у нее была позиция. И сколько бы я не билась, объясняя причины, мотивы и страхи Молодых, сколько он не просил прощения, не писал писем, не обрывал телефон, она продолжала стоять на своем. Не спала ночами, рыдала в подушку, изводила себя, но ни на миллиметр не сдвинулась.
Честно, меня это начало бесить. Не дать ни единого шанса любимому человеку, когда он так отчаянно борется за тебя – это было за гранью моего понимания, и в то же время я все чаще задумывалась, а не размылись ли из-за Долгова мои границы допустимого? Что по итогу важнее: быть верной своим принципам или своим чувствам? Чем стоит пожертвовать, чтобы быть счастливой?
Знаю, на эти вопросы вряд ли есть однозначные ответы. Возможно, однажды жизнь покажет, на ту ли лошадь нужно было ставить. Но пока я считала, что каждый человек имеет право на ошибку, Олька же была непоколебимо уверена в своей правоте и своем черно – белом взгляде на жизнь. Единственный, на кого он не распространялся – был её обожаемый, неповторимый папа.
То, с какой легкостью Прохода оправдывала и прощала его косяки, поразило меня. Уже на следующий день после скандала она сожалела, что высказала ему свои претензии и ужасно переживала из-за ссоры с ним, при этом она совершенно не делала скидок матери и не собиралась перед ней извиняться.
Несмотря на моё далёкое от объективности отношение к Ларисе, я была возмущена такой несправедливостью, о чем не преминула высказаться. В ответ получила довольно пространные объяснение.
Олька вроде как все понимала и не снимала с отца ответственности, но злиться на него не могла. Для неё он с детства был неким ярким праздником, с которым допустимы вольности и нарушения правил, тогда, как мать – монохромная обыденность со всеми её строгими порядками и нудной дисциплиной.
Пожалуй, это был самый буквальный пример поговорки: «Что посеял – то и пожал!». Но, черт побери, до чего же возмутительный!
– Я – папина дочка. Всегда была и буду, – разводила Олька руками, признавая свою предвзятость, вызывая у меня негодование.
Вот только бесилась я не столько из-за Ларисы, сколько в целом из-за того, что Прохода на мужские проступки смотрела, как оказалось, проще, чем на женские.
– Что с них взять?! – говорила она про отца и Ваньку, в то время, как матери и Шумилиной прилетало от неё по-полной программе. После такого разноса я не сомневалась, что меня ждёт та же участь: на Олькином суде главной подсудимой буду, прежде всего, я, а Долгов наверняка получит оправдательный приговор.
Естественно, меня это злило, и я спорила с Проходой, но это было столь же эффективно, как пытаться что-то объяснить слепому на пальцах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вообще неделя у нас получилась очень насыщенной в плане общения. Мы и ругались, и мирились, и плакали, и смеялись…
Такой откровенной, честной и до боли обнаженной я никогда не видела Ольку. Уверена, этого она мне тоже не простит, когда вскроется правда. Но я не могла остаться в стороне, не могла не поддержать.
