Всхлипнув, все же подхожу к зеркалу и судорожно втягиваю воздух при виде своего лица. Это ужасно. Губы разбиты, щека припухла, на ней начинает проступать синяк, нос похож на сливу, глаза заплыли от слез. Если однажды стану алкашкой, то, наверное, буду выглядеть как-то так. Эта мысль вызывает невольный смешок, но уже в следующее мгновение начинаю дрожать от накатывающей волнами обиды и горечи. Повернувшись спиной, медленно спускаю кофту с плеча, и слезы душат, стоит взглянуть в зеркало. Вся спина исполосована малиновыми гематомами, но в области лопатки – сплошной кошмар: вспухший, с уродливыми рваными краями поврежденной кожи и потеками крови.
Перед глазами темнеет и я, будто снова чувствую ту разрывающую боль от удара.
Господи, за что она меня так ненавидит? Ну, за что?
Меня скручивает от подступивших рыданий. Сползаю на пол и, опустив лицо в ладони, плачу навзрыд.
Такой меня и застает наша домработница Тамара Павловна.
– Ох, Настя! -поставив поднос с ужином на комод, шокировано прикрывает она рот. Я же, несмотря на свое состояние, пытаюсь понять, как это мама допустила, чтобы кто-то увидел меня в таком виде.
– Что вы здесь делаете? – поднявшись на ноги, спрашиваю настороженно. Ужин почти в два часа ночи – это что-то новенькое.
– Собирайтесь, возьмите самые необходимые вещи и уходим, – посерьезнев, огорошивает вдруг она.
– То есть? – выдыхаю еле слышно, замирая в надежде на тот самый ответ. И предчувствие меня не подводит.
– Я работаю на Сергея Эльдаровича, – переворачивает эта неприметная женщина весь мой мир. – Машина ждет вас в привычном месте. Поторопитесь, скоро у охраны пересменка, надо успеть проскочить, пока они будут сдавать пост.
Она еще что-то торопливо говорит, и я вроде слушаю, но не слышу. Ощущение, будто меня по голове шарахнули: кровь бурлит в ушах, меня потряхивает от волнения и страха, а внутри расцветает что-то настолько упоительное, что хочется смеяться. В это мгновение все отходит на второй план, кроме моей нечаянной радости. Страхи, сомнения – все уходит, даже маячащая где-то на задворках мысль, сколько еще Долговских шпионов притаилось в доме.
А ведь с виду и не скажешь про Тамару Павловну: такая милая тетенька. Улыбалась всегда, готовила чудесно, была неизменно вежливой, а теперь вот твердой рукой и безапелляционным тоном руководит моим побегом.
Наверное, если бы ни захлестнувшая меня с головой эйфория, я бы ни за что не решилась на такой шаг. Но вот, прихватив кольцо и фотографии, с выпрыгивающим из груди сердцем я крадусь следом за Тамарой Павловной по «слепым зонам» на кухню, где женщина закутывает меня с головы до ног в какой-то полиэтилен, а после ведет к черному входу, требуя, чтобы я села в мусорный бак на колесиках. Наверное, выражение моего лица само за себя говорящее.
–Настя, у нас нет времени, – нетерпеливо произносит она, нервно оглядываясь. Ее нервозность передается и мне, поэтому, зажав нос рукой и преодолевая дрожь отвращения, залезаю в мусорный бак, Тамара Павловна накидывает поверх меня еще пару мешков, а после накрывает бак крышкой. Хоть мусор и запакован, запах стоит такой, что я едва сдерживаю рвотный позыв. Дальнейшее проходит, как в тумане. Все мои силы уходят на борьбу с тошнотой. Если бы не сдавливающий, будто клещами страх, меня бы стопроцентно вырвало. Но, как говорится, нет худа без добра.
Некоторое время ничего не происходит, меня просто везут, судя по стуку колес, по тропинке, ведущей к домику для прислуги. Пару минут мы просто стоим и ждем, а после Тамара Павловна шепотом предупреждает быть начеку и, когда меня вывезут за ворота, подождать минут десять, тогда только бежать к остановке.
– Мальчишки, доброй ночи! – обращается она к охране, отчего у меня внутри все сводит леденящим ужасом. Молюсь, чтобы этот кошмар поскорее закончился, Тамара Павловна же продолжает. – Мусор забыли вывезти с вечера, а в четыре утра вставать совсем не хочется. Откроете ворота?
– Да не вопрос, Тамар Пална. – отзывается кто-то и доводя меня до состояния близкого к обмороку, любезно предлагает. – Давайте, я сам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Прям, руки еще будешь марать, я быстренько, – непринужденно отмахивается наша домработница, поражая меня актерским мастерством. Надо же, какая выдержка! Я, сидя в баке, едва не верещу от напряжения, а она еще улыбаться умудряется. Где их такому учат?
От идиотских мыслей отвлекает очередная поездка. Слышу, как разъезжаются ворота, и чуть ли не плачу от облегчения. Правда, следующие десять минут ожидания, пока охрана сменится, сводят с ума. Страх потихонечку отпускает, а тошнота становится сильнее. Не выдержав, слегка приподнимаю крышку и сканирую пустынную улицу. Наконец, джип со сменщиками въезжает на территорию нашего дома и у меня есть где-то пять минут, пока охрана будет занята: кто сборами, кто-подготовкой к смене.
Как ни странно, покинуть бак, оказывается, до невозможности страшно. Но поскольку время поджимает, беру себя в руки и, преодолевая мандраж, быстро вылезаю, в который раз благодаря боженьку за длинные ноги, уносящие меня с каждой минутой все дальше и дальше.
Я бегу с такой скоростью, что к концу пути мои легкие начинают гореть. Завидев у остановки джип и какой-то премиальный седан, от облегчения подкашиваются колени, а из груди рвется истеричный смех.
Срываю с себя вонючий полиэтилен и, вдохнув всю эту вонь, таки не выдерживаю. Забегаю за остановку, и меня выворачивает наизнанку. Когда взбесившийся желудок успокаивается, и я кое-как разгибаюсь, ко мне подходит невозмутимый Лёха с бутылкой воды и салфетками наготове.
– Его нет? – спрашиваю хрипло, умывшись и прополоскав горло.
– Нет, Сергей Эльдарович, уехал по делам в соседний город, вернется завтра. Но просил, чтобы вы сразу позвонили, как только я вас заберу. Пойдемте в машину, а то мороз, простынете еще, – берет он меня под руку и ведет к седану, я же впервые радуюсь, что Долгова не в городе. Не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии.
– Позвони, сам, Лёш, не могу пока говорить – горло горит, – прошу, когда мы трогаемся с места. – И подними, пожалуйста, перегородку.
Мужчина кивает и без лишних слов выполняет мои требования. Когда салонная перегородка отрезает меня от водителя, откидываюсь на кожаную спинку сидения, и закрыв глаза, пытаюсь понять, что натворила.
Боже, неужели я только что разорвала все отношения с семьей?
Верится с трудом, но, когда по утру мама не обнаружит меня в комнате… Не знаю, расскажет ли она папе Грише правду или соврет что-то, в любом случае дорога обратно мне будет закрыта.
От этой мысли снова становится дурно. Немного опускаю стекло и жадно глотаю морозный воздух. Голова страшно гудит, а тело пробивает озноб. В который раз сетую, что я не безбашенная оторва, которой ничего не стоит махнуть на все рукой и наслаждаться жизнью.
Нет у меня в крови рок-н-ролла, чтоб без сожалений и лишних думок пускать свою жизнь под откос.
Вот и сейчас всю дорогу до нашего с Долговым убежища, съедаю себя заживо.
Как отреагирует мама? Что скажет папе Грише? Что за этим последует? Куда я убежала? К кому? Чему? Смогу ли теперь закончить колледж? Как это вообще все будет?
Чем больше я задаю себе вопросов и не нахожу на них ответов, тем сильнее разрастается мой страх. Неопределенность и предчувствие беды душат.
Лучше бы Сережа в самом деле был простым газосварщиком. Никаких тебе конкурентов, врагов, опасности, стратегий. Развелся бы тихо-мирно, и никому бы до нас не было дела. Париж из президентского люкса и розовый бриллиант на пальце, конечно, кружат голову даже таким сытым девочкам, как я, но от поездки к Петру Михайловичу и всей этой сельской романтики с медом, баней и скрипучей кроватью, она кружилась не меньше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Представив нас с Долговым на сеновале под палящим солнцем и стрекотание кузнечиков, становится смешно. Правда, веселье мое быстро сменяется тяжелым вздохом, и меня снова придавливает чувством безысходности.
Может, все – таки вернуться? Но опять же, что меня ждет дома, если про мою связь с Долговым узнает папа Гриша? Мама никогда не защищала меня от него и его семьи, разве станет теперь?
