Краддок поднял голову.
– Чтобы оставаться свободным, – коротко ответил он, – Свобода – это то, к чему я стремился всю жизнь. Я нашел ее здесь, значит, я победил.
– Ты счастливее, чем я, пастух, – понурился Тарен. – Я все еще не нашел того, что ищу.
Краддок вопросительно поглядел на него, и Тарен вдруг рассказал этому бедняку о своих поисках, о надеждах и невзгодах. Пастух слушал внимательно, не произнося ни слова. Но пока Тарен говорил, странное выражение появилось на лице Краддока, как будто пастух боролся с сомнениями и в то же время пытался скрыть растущее удивление и беспокойство.
Когда Тарен окончил свой рассказ, пастух собрался было что-то сказать, но, поколебавшись, вдруг приладил костыль под мышкой и резко поднялся, бормоча, что должен глянуть на своих овец. Он, хромая, вышел из хижины, а Гурджи рысью устремился следом, чтобы поглядеть на нежных, как он смущенно сказал, кудрявок и красавок.
День клонился к закату. В хижине стало совсем темно. Тарен и Ффлевддур молча сидели за столом.
– Жаль мне пастуха, потому что он нравится мне, – сказал Тарен. – Он сражался, чтобы выиграть одну битву, но проиграл другую. Его собственная земля теперь худший его враг, и её победить ему не под силу.
– Да, ты прав, – согласился бард. – Если сорняки и колючая куманика подступят еще немного, – криво усмехнулся Ффлевддур, – ему придется кормить своих овец соломой со своей крыши.
– Я с радостью помог бы ему, – ответил Тарен. – Увы, ему требуется больше, чем я могу дать.
Когда пастух вернулся, Тарен уже готов был отправляться в дорогу. Но Краддок стал упрашивать путников остаться на ночь. Тарен колебался. Ему не терпелось продолжить свой путь, но он хорошо знал, как не любит Ффлевддур путешествовать ночью. Что касается пастуха, то его глаза просто умоляли, и у Тарена не хватило духу отказаться.
Еды у Краддока бьшо мало, и путники разделили поровну запасы из сумки Гурджи. Пастух ел молча. Покончив с едой, он подбросил в огонь несколько сухих колючих веток, долго смотрел, как они корчились в пламени очага, потом обратил взгляд на Тарена.
– Ягненок из моей отары заблудился и вновь нашелся, – медленно заговорил Краддок. – Но другой когда-то был потерян и пропал. – Пастух говорил словно бы с трудом, мучительно выдавливая из себя слово за словом. – Много прошло времени с тех пор. Когда все покидали долину, моя жена упрашивала меня сделать то же самое. Она должна была родить нашего ребенка. В этом месте нас не ждало ничего, кроме нужды. И она хотела уйти из этого заброшенного места ради нашего будущего ребенка.
Краддок опустил голову.
– Но я не собирался делать этого. Сколько раз она просила меня, столько же раз я отказывал ей в ее просьбе. И вот родился ребенок. Наш сын. Ребенок выжил. Мать его умерла. Сердце мое разбилось, потому что мне казалось, будто я убил её своим упрямством.
Он глубоко и тяжко вздохнул.
– Её последним желанием, – тихо продолжал Краддок голосом, полным невыразимой печали, – было, чтобы я забрал ребенка и ушел отсюда. – Его морщинистое, иссеченное шрамами лицо ожесточилось. – Даже эту последнюю ее просьбу я не исполнил. Нет, – вдруг твердо сказал он, – я заплатил кровью, и больше, чем кровью, за эту свою свободу. Я никому ее не отдам!
Некоторое время пастух молчал. Потом заговорил еще глуше.
– Я один пытался воспитывать ребенка. Но не моими грубыми руками и не с моим суровым нравом было делать это. Он рос крепким мальчиком, но не прошло и года, как болезни одна за другой навалились на него. Тогда-то я и понял, что моя жена говорила мудро, а я, дурак, не хотел слушать ее. Наконец я решил покинуть это гибельное место.
И пастух вдруг внимательно поглядел на Тарена.
– Но выбор мой сделан был слишком поздно, – покачал он головой. – Я понимал, что младенец не переживет трудного пути. Но зиму здесь ему тоже не вытянуть. Этот ягненок моего сердца был словно бы уже отдан смерти.
Тарен слушал его, затаив дыхание и почему-то наполняясь печалью.
– Но однажды, – продолжал Краддок, – к моей двери подошел случайный путник. Был он человеком глубоких знаний и ведал многие секреты врачевания. Только в его руках ребенок мог выжить. Это сказал мне он, и я увидел правду в его словах. Он пожалел ребенка и обещал воспитать его. И я с благодарностью за его доброту передал ребенка в его руки.
Пастух умолк, и никто не решался нарушить тишину, воцарившуюся в хижине.
– Он пошел своей дорогой, и мой сын вместе с ним. Никогда больше я их не видел и ни о ком из них не слышал, – еле слышно продолжал Краддок, – Проходили годы, и мне часто приходила в голову мысль, что оба они могли погибнуть в горах. И все же я надеялся, что мой сын когда-нибудь вернется ко мне.
Пастух снова внимательным, долгим взглядом посмотрел на Тарена.
– Имя странника было Даллбен, – выговорил он, словно поставил точку в длинном своем повествовании.
Последняя колючая ветка в очаге затрещала и рассыпалась мелкими угольками. Краддок не говорил больше ничего, но глаза его буквально впились в Тарена. Ффлевддур и Гурджи безмолвствовали. Тарен медленно встал из-за стола. Он чувствовал дрожь во всем теле и опасался, что ноги под ним подогнутся. Двумя руками он оперся о край стола. Он не мог ни о чем думать сейчас, не в силах был произнести ни единого слова. Он видел только глаза Краддока, внимательно и с робким ожиданием глядящие на него. Этот человек, который за минуту до того был просто незнакомцем, казался ему теперь еще более чужим. Губы Тарена двигались беззвучно, пока, наконец, слова не слетели с них, и он услышал свой голос как бы со стороны.
– Значит, ты утверждаешь, – прошептал Тарен, –ты утверждаешь, что ты мой отец?
– Даллбен сдержал обещание, – тихо ответил Краддок. – Мой сын вернулся.
Глава четырнадцатая
КОНЕЦ ЛЕТА
Серые лучи слабого рассвета проникли в хижину. Огонь в очаге давно уже угас. Сон медленно уплывал от Тарена. В эту ночь он спал урывками и сейчас, просыпаясь, никак не мог прийти в себя. Целый вихрь мыслей, слов, восклицаний проносился в его голове. Изумленные возгласы Ффлевддура, радостные вопли Гурджи, слезы радости на глазах сурового Краддока и его крепкие объятия, да и собственные ощущения Тарена, когда он ответно обнимал отца, которого никогда до сих пор не видел. Были еще песни Ффлевддура и звучание его арфы, такое прекрасное, какого Тарен прежде не слышал. И бедная хижина пастуха осветилась улыбками, весельем, хотя сам Тарен и Краддок были скорее тихими, смущенными, как будто пытались проникнуть в мысли и сердце другого. Дальше Тарен уже ничего не помнил. Все, усталые и какие-то отрешенные, некоторое время еще сидели у затухающего очага, а потом разом уснули.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
