Ной подает мне руку, и я, поставив ногу на карниз, быстро вылезаю в окно. Он прижимается спиной к стволу и притягивает меня к своей груди, уткнувшись лицом в мою шею.
— Ты в порядке? — Его рука легла мне на грудь, и я хватаюсь за его предплечье.
Я чувствую спокойствие. Безопасность. Больше не чувствую себя в ловушке.
— Нет, — выдыхаю я.
Ной целует меня в макушку, и я прислонилась к его плечу.
— Хочешь поговорить об этом?
Я отрицательно качаю головой.
— Просто обними меня.
Есть что-то освобождающее в том, чтобы сидеть в темноте, в крепких объятиях Ноя. После нескольких минут молчания он отводит мои волосы в сторону.
— Я все еще не спел тебе твою песню.
Я улыбаюсь.
— Спой сейчас.
Летняя жара окутывает нас. Ной глубоко вздыхает, прежде чем начинает напевать мне на ухо мелодию.
— Мой взгляд прикован к ней и к этому платью до колен. Дьявол сказал, что она слишком хороша для меня, он старается изо всех сил. — Закрываю глаза и закидываю ногу на ветку, растворяясь в нем, пока он поет. Мелодия медленная и нежная, и когда Ной доходит до припева, слезы застилают мне глаза. — Милая девочка, о, моя милая девочка, какое обещание для этого потребуется? Чтобы сохранить твою улыбку, твои поцелуи, твои прикосновения? Милая девочка, о, моя милая девочка, не позволяй мне подвести тебя.
У меня так сдавило грудь, что я едва могу дышать. Разворачиваюсь на ветке так, как только могу, и целую его. В этот момент мне кажется, что музыка — это его способ говорить то, что он не может сказать. Я верю, что он любит меня. Как бы безумно это ни звучало, я знаю, что люблю его. Я люблю его, потому что не беспокоюсь о том, что говорю или делаю, мне не нужно притворяться рядом с ним. Так много людей обещали быть рядом, и он единственный, кто действительно поддерживает меня.
Мы остаемся на дереве до тех пор, пока ночное небо не становится темно-синим, а затем светло-розовым и оранжевым от восхода солнца. Ласточка села на одну из веток, напевая, и Ной двигается позади меня.
— Как думаешь, сколько людей тратят время на то, чтобы полюбоваться восходом солнца? — спрашивает он.
— Даже не знаю.
— Это ужасно, знаешь ли. У нас так много возможностей увидеть восход солнца.
— Ты умнее, чем показываешь.
— Нет, просто мой разум не забит кучей бесполезного дерьма. — Ной проводит пальцами по моим волосам. — Мне нравится смотреть на восход солнца с тобой.
— Мне тоже.
— Ладно, красотка, я лучше пойду и займусь работой. — Он целует меня в щеку, прежде чем выскользнуть из-за моей спины, ухватиться за ветку и опустится на землю. — Увидимся позже. — Ной подмигивает мне.
Я смотрю, как он идет через двор прямо к папиной мастерской, а потом залезаю обратно в окно и забираюсь в постель.
Солнце уже взошло. Я не боюсь заснуть.
Было уже три часа, когда я в панике просыпаюсь. Что-то, должно быть, испугало меня, потому что я вскакиваю на постели, хватая ртом воздух и хватаясь за грудь, где бешено колотится сердце. Как только одеваюсь, иду проверить маму. Она спит, и я спускаюсь на кухню.
В воздухе витает свежий аромат лимонной полироли, и я вхожу в тот момент, как папа вытирает кухонный стол.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает он, когда я пересекаю кухню.
— Да. Просто не могла уснуть прошлой ночью. — Достаю из холодильника бутылку воды и йогурт.
— Понимаю. — Он выдвигает стул и садится, барабаня пальцами по столу. — Я и сам не очень хорошо спал. — В его голосе слышится напряжение, но я не придаю этому значения, просто беру ложку из ящика стола и сажусь напротив него, чтобы съесть свой йогурт.
Сую ложку с йогуртом в рот, в то время пока мой взгляд падает на окно позади стола. Я вижу, как Ной и Бо работают в поле.
— Ной — хороший парень, — Папа вздыхает. — Но, пожалуйста, скажи мне, что ты не станешь встречаться с ним.
— Я…— Опускаю ложку в стаканчик с йогуртом. — Мы просто... — Кто мы друг другу? — Мы просто друзья.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— М-м-м. — Папа сжимает губы в жесткую линию, и снова барабанит пальцами по столу. — Твоя мать думает иначе.
Он пристально смотрит на меня и медленно, неодобрительно кивает, как обычно делал, когда ловил меня на лжи.
На секунду я снова чувствую себя маленьким ребенком, когда боялась, что подведу его.
— Ханна, он недостаточно хорош для тебя…
И вот так это трепетное чувство исчезает. Мой желудок скручивает узлом. Я сердито смотрю на отца.
— Ты ведь шутишь, правда? — Его глаза расширились от шока. — Я уже не ребенок. Не подросток. Я сама в состоянии решить, кто достаточно хорош для меня.
— Ханна…
— А ты проповедник, папа. Проповедник!
— Может, я и проповедник, но я еще и отец, и у меня есть полное право беспокоиться о моей маленькой девочке.
— Я уже взрослая, пап.
— То, что я слышал о нем в городе… — Он качает головой, и морщины на его лбу становятся еще заметнее. — Я всецело за то, чтобы дать кому-то шанс, но я никогда не ожидал, что мои действия обернутся против тебя.
— О чем ты говоришь? Что значит против меня?
— Люди в городе говорят, что ты с ним проводишь время. — Его ноздри раздуваются. — Остаешься у него дома, Ханна. Спишь в его доме.
— Это никого не касается…
— Ханна, это же маленький город! Я — проповедник, а некоторым людям больше нечем заняться, кроме как наблюдать, кто приходит и уходит из чужих домов.
Отталкиваюсь от стола, вставая, мои щеки пылают, сердце бешено колотится.
— Мне не нужно твое одобрение, чтобы встречаться с кем-то.
— Так ты встречаешься с ним? — Папа стискивает зубы.
— Я этого не говорила, я сказала, что мне не важно, что он не нравится тебе! Главное, что он нравиться мне!
— Ты все еще в моем доме, Ханна! — Его голос становиться суровым, и я замечаю, что он слегка выпрямился в кресле.
— Я вернулась, чтобы помочь тебе! — Мой голос эхом разноситься по дому. — Я вернулась, потому что она умирает, — шепчу я, прежде чем повернуться и выбежать из кухни.
Хватаю сумочку и ключи со столика в прихожей.
— Куда ты идешь, Ханна?
Со стоном, рывком распахиваю дверь. Мне не нужно говорить ему, куда я иду, и, честно говоря, я и сама толком не знаю. Мэг на работе. Ной все еще работает в поле. Я просто хочу побыть одна. Где-нибудь в безмятежном месте…
Через полчаса подъезжаю к озеру Митчелл и паркуюсь под дубом с качелями из шины. Меня охватывает нервное возбуждение, когда мои ноги касаются деревянного пирса. Мимо пролетает быстроходный катер, и маленькая шлюпка, привязанная к концу причала, раскачивается на волнах, соблазняя меня быть свободной и беспечной. Отпустить все на самотек.
Так я и делаю. Я запрыгиваю в лодку и отвязываю потрепанную веревку, удерживающую ее на месте. Тяну за шнур старого мотора, и он чихает и шипит, прежде чем взреветь. Ветер треплет мои волосы, влажный воздух и брызги озерной воды летят мне в лицо, и когда я добираюсь до середины озера, глушу двигатель.
Солнце сияет над водой. Откуда-то с противоположного берега доносятся всплески и детские визги. Я откидываю голову назад и закрываю глаза, позволяя теплому солнцу омыть мою кожу. Ной был прав. Это безмятежность. Спокойствие и тишина. Здесь я могу спокойно думать, а мне есть, о чем подумать.
29
НОЙ
Ханна с визгом шин выехала с подъездной дорожки. Я смотрю на Бо, и он пожимает плечами, прежде чем поднять мотыгу над головой и ударить ею по земле.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты ей нравишься, знаешь?
Вытираю пот со лба предплечьем.
— Да?
Мотыга Бо стучит по земле. Он делает вид, что сосредоточен на том, что делает, но я замечаю, как он стиснул зубы, как дергаются его губы. Ему это не нравится.
— Не делай ей больно, — говорит он.
— Не буду.
— Лучше не надо.
Сетчатая дверь с грохотом захлопывается, и я поднимаю взгляд, щурясь от солнца, сияющего над крышей дома.
