— А сразу, как поставим!
— Ну, ставьте, ставьте…
Парни заняли всю прихожку. Достали какие-то сложные приборы, прозвонили линию, вскрыли телефон, припаивая маленькую черную коробочку. В их речи явственно звучал акцент, но довольно приятный.
«Прибалты, что ли?» — мелькнула мысль.
— Все, готово! — бодро доложил длинноволосый. Сняв трубку, он набрал длинный номер и негромко сказал что-то на немецком. Трубка ответила положительно. Парень кивнул, обронил короткое «Йа!», и положил трубку.
— Ну, все! — сказал он оживленно, натягивая кепку. — Вам позвонят через несколько минут. До свиданья!
— Подождите, — встрепенулась Лидия, — вы что, уходите? А чаю?
— Спасибо, — дружно заулыбались добры молодцы, — в другой раз! Работы много…
Откланявшись, оба скрылись за дверью. Клацнул замок, и тут же затрезвонил телефон. Родительница торопливо схватила трубку.
— Алло! Алло!
— Мамочка, привет! — ясно донесся Мишин голос. — Как ты там?
— Как я тут… — завздыхала мама, включая актрису. — Скучаю! Бросил меня одну…
— Мамулечка, я уже скоро! — заторопился Миша. — Правда, правда! Ну-у, надо было!
Лидия переключилась на следователя-дознавателя.
— Колись, давай! Ты в Берлине?
После секундного молчания трубка ответила:
— А ты откуда знаешь?
— Телефонисты по-немецки говорили!
— А-а… Ну, да. Только ты никому не говори пока! Ладно?
— Ладно, ладно, — довольно проворчала мама. — Привезешь нам что-нибудь с Настей, понял?
— Обязательно!
— О! Чуть не забыла! Папа письмо скинул — наш дом сдан, квартира отделана! Можно въезжать хоть завтра!
— Здорово… — выдохнули на том конце провода.
— А ты когда освободишься? Мы с Настей двадцать четвертого выезжаем! К папе!
— И я! — возликовала трубка. — Тут… хм… такой сервантик присмотрел…
— «Хельга»?!
— Она самая! Ой, ну все, мамулька, побежал я!
— Беги, беги… Целую!
— И я тебя!
Слушая короткие гудки, родительница гордо улыбалась. Ее Мишечка — в Берлине! Нет, нет, об этом она никому не скажет, раз обещала, но надо обязательно отослать сообщение Пете. Вся семеечка заявится, в полном составе! И все будет хорошо!
Шлепая тапками, Лидия заспешила к «Коминтерну».
[1] 4140 метров.
[2] Самолет дальней разведки и целеуказания.
[3] С сомалийского — «Большой рот». Прозвище Сиада Барре, данное за болтливость и жадность.
Глава 12
Четверг, 18 марта. Поздно утром
Восточный Берлин, Карл-Маркс-аллее
Обнадежил Маркус! Сказал, что «уболтали» генсека всем «малым Политбюро» и ждут меня с огромным нетерпением. Видать, сильно соскучились. Соберутся на брежневской даче и сыграют со мной в «Что? Где? Когда?» Уже в среду!
Значит, пора на вокзал Лихтенберг. Ну их, эти самолеты! Лучше поездом «Берлин — Москва». В понедельник выеду, во вторник буду на месте. И начнутся у меня настоящие каникулы!
Вдохновившись, побежал с утра отовариваться в магазин «Exquisit». Цены там, конечно, зубастые, зато все вещи или импортные, или местные, но «лакшери».
Затарив большую сумку, я поплелся «домой». Мысли крутились всякие. Радостное предвкушение, тревожное ожидание, опустошенность и неясные надежды сбивались в причудливый коктейль, полнивший мою бедную голову.
Полторы недели за компом пошли на пользу — забитые прогами дискеты я увезу с собой. Программки сыроваты, их еще вылизывать и вылизывать, но это вторично.
Пожалуй, лишь сейчас инерция сознания сошла на нет, и мое положение предстало во всей целокупности. Попался.
Еще в будущем, флиртуя с попаданками, я четко сознавал, что бегать от КГБ смогу года два, от силы. Чекисты знают свое дело, они будут методично обкладывать меня, подбираясь все ближе, и однажды предъявят свои документы. «Пройдемте, гражданин…»
Минуло полтора года, а я уже раскрыт. У-у, какие только варианты я не прокручивал, гадая о своей судьбе! И камеру во внутренней тюрьме КГБ, и уютный коттеджик за высоким забором сверхсекретного объекта. Гостили мысли о ликвидации, о побеге за границу, но все мои думки всегда крутились вокруг одного и того же: как мою «изоляцию со всеми удобствами» переживет мама? И как я сам переживу полный слом собственных задумок и хотелок?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Понятно, что желать бытия, как у всех, смешно. Разве обычные — нормальные! — люди бегают от киллеров и держиморд? Но пусть сохранится хотя бы видимость обычной жизни!
Я прихожу со школы. Мама стряпает на кухне или зубрит химию. Настька ворчит за пыль на мониторе. Папа скидывает длинное письмо, суть которого сводится к одному слову: «Скучаю». Рита… Марина… Близняшки… Ромуальдыч…
Это мой мир, моя планета! Только, в отличие от маленького принца, я не одинок на ней. Вот, пусть так и останется!
Переезд в Зеленоград? Да я только рад! Москва под боком — и мне, и маме полегче будет с учебой. И Настьку пропихну куда-нибудь в ГИТИС. Пущай пленяет.
Вернусь с занятий — мама сочиняет пирог или строчит уравнения реакций. Настька таскает по квартире пылесос, как слоненка за хобот, а папа подлизывается к маме на предмет поскорей затеряться на просторах спальни…
— Миша!
Голос прозвучал до того обыденно, что сознание мое слегка «поплыло», не в силах совместить УССР и ГДР.
— Ромуальдыч?..
На меня смотрел Вайткус, смешливо щуря глаза — надо полагать, мой растерянный вид немало его забавлял. В своей шикарной дубленке из кенгуру директор Центра «Искра» выглядел пришельцем из далеких бананово-лимонных краев.
— Мишка, успокойся! — захохотал он. — А то глаза по пять копеек! Ты что, думал, один такой хитрый — по соцстранам шастать?
— Да неожиданно просто… — промямлил я.
— Ладно, — ухмыльнулся Арсений Ромуальдович, — открою тебе всю тайну целиком! Тебе такой персонаж — Дитрих Цимссен — знаком?
— Ну-у… да, — я не стал отпираться, сразу вспомнив белокурую бестию, передавшую мне пароль и адрес «геноссе Штиглица».
— Во-от! — щурясь, как довольный кот, протянул Ромуальдыч. — А я еттого оболтуса нянчил в его сопливые годы. Потом Дитер[1] пошел в школу и частенько к нам забегал, а Марта его подкармливала — то пирожок сунет, то конфету… Разбаловала ребенка, к армии он прилично… хм… округлился. Ты на квартиру? — спохватился Вайткус. — Пошли тогда. А то сумка тебя перевесит!
— Да она легкая! — отмахнулся я. — Так что там этот… истинный ариец?
Ромуальдыч весело осклабился.
— Что, что… Иду я по Шевченко — и он навстречу! Прямо из ресторана — видать, натура неизменна. Подкрепиться — етто у Дитера всегда было на первом месте! Ну, я его за три минуты расколол, опыт есть… Говорит, Маркус послал — проверить, не на прослушке ли твой домашний телефон…
Наверное, у меня на лице все было написано и нарисовано, потому как директор положил мне ладонь на плечо в жесте успокоения.
— Не волнуйся, Миша, своих не выдаю. И не мучайся зря — мне всё про тебя рассказали.
— Кто? — выдавил я с натугой.
— Юрий Владимирович, — усмехнулся Вайткус. — Знаешь такого?
— Знаю, — вздохнул я, и мои губы поползли вкривь. — Теперь поняли, откуда сверхпроводники взялись?
— Оттуда, — понятливо кивнул Ромуальдыч. — А ты не кривись, Миша. Не для себя одного стараешься, для страны. Для народа. Я без тени пафоса, как есть.
— Ну, мне тоже кой-чего перепадет, — усмехнулся я.
— Мишка! — рассмеялся Вайткус. — Ну, а как же еще? Знаешь, терпеть не могу бессребреников — они, как правило, бездельники. Пойдем, погуляем? Я давненько хотел в Берлине побывать, а тут Дитер этот… Марте моей рассказал, а она мне: «Езжай, и не думай! Вдруг мальчику помощь нужна?» Етто она не о Дитере — о тебе… Тем более, сейчас етто проще — ОВИР не нужен, если в страну СЭВ. Я — сюда… На Маркуса вышел, так он не отпирался, обрадовался даже…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ромуальдыч, — улыбнулся я, — а, вообще, есть люди, с которыми ты не знаком? Наверное, эти незнакомцы прячутся где-то в джунглях Экваториальной Африки? М-м?
