Сергей Петрович как завороженный следил за пальцами главбуха, и такова была сила убежденности этого человека, что Голубенцеву казалось, будто не деревяшки скользят по проволоке, а четверг, суббота и понедельник.
Комиссия пришла в понедельник днем. Сергей Петрович загодя прибрал в комнате. Маня, сменившись с поста, стояла в кухне в стареньком фланелевом халате и грела в открытой духовке свои большие руки. Увидев, как Сергей Петрович хлопотливо и неумело выметает мусор, она забрала у него веник, намочила под краном, побила об край раковины и стала мести там, где Голубенцев уже водил им по полу.
— Удивляюсь я на вас, — сказала Маня. — Такое добро даром отдаете, да еще кланяетесь в ножки… Чего зря навязываться? Не хотят — и не надо.
— Да они хотят, — уверял ее Голубенцев. — Но только это довольно трудно оформить…
— Воровать — быстро оформляют, — сказала Маня. — Поражаюсь я на вас: семьдесят лет, а как на свете и не живши!..
В комиссию входили три человека: представитель постановочной части, оркестрант и пожилая артистка миманса — член цехкома. Артистка была в туфлях, которые не вынимались из бот, поэтому она, извинившись, вошла в комнату, не снимая пальто. Плотный скуластый работник постановочной части, очевидно, был председателем этой тройки. Сильно и цепко пожав руку Голубенцева, он обратился к своим спутникам:
— Знакомьтесь, товарищи… Голубенцев, Сергей Петрович. — И покуда члены комиссии встряхивали руку Сергея Петровича, председатель добавил: — Вот так незаметно, рядом с нами, живут благородные и бескорыстные маленькие люди.
Голубенцев зарделся, глаза его заслезились.
Председатель начал с платьев. Он подносил их к окну — погода стояла пасмурная. Оркестрант сел за стол, положил возле себя опись и принялся составлять акт.
— Костюм испанский, красный, с воланами, — диктовал от окна председатель, расправляя широкий подол Леночкиного платья, красный подол, которым она когда-то полыхала на сцене. — Вообще-то, вещи ношеные… В акте надо будет это отметить.
— Странное дело, — сказала пожилая артистка. — Ведь человек же дарит их!..
— А я не против, — миролюбиво ответил председатель. — Не пришлось бы только нам отвечать перед райфо… Вы, товарищ Голубенцев, не обижайтесь, — обернулся он к Сергею Петровичу. — Начет на свою зарплату никому получать не охота. Райфо слезам не верит!.. Пиши, Леша. Конфедератка для мазурки, голубая, с пером, мех белый…
Леша старательно записывал.
— Моли у вас! — покачал головой председатель. — Давно без супруги?
— В мае будет десять месяцев.
— А сколько вам, простите, годов?
— Шестьдесят восьмой.
— Ну, это еще жениться можно, — засмеялся председатель. — Сейчас пошла такая мода: молоденьких берут!.. У вас площадь хорошая, обстановка богатая, деньжата, наверное, водятся на сберкнижке…
— Иван Прокофьевич, это бестактно! — сказала артистка.
— А чего? Дело житейское, — успокоил ее председатель.
Покуда писался акт, произошла небольшая заминка с бальными туфлями: в одной из пар обе туфли оказались на правую ногу.
— Как же вы, товарищ Голубенцев, составляли опись и прохлопали? — укоризненно спросил скуластый председатель, вертя в руке маленькие атласные туфельки. — Так у нас ничего не получится… Вымарай, Леша, одну пару.
Наконец все было улажено. Торжественно подписали бумаги. Леша губами изобразил туш. От имени и по поручению постановочной части председатель горячо пожал руку Голубенцева и даже обнял его за плечи, а потом сказал, что для верности хорошо бы пригласить кого-нибудь понятым. Сергей Петрович пошел в кухню за Маней. Она вытерла руки о полу халата и с насупленным лицом вошла в комнату.
— Здесь, тетенька, — указал ей пальцем Леша то место, где она должна была расписаться. — И давайте нам ваш паспорт, я номер должен проставить.
Маня принесла милицейское удостоверение личности. Прочитав его, Леша присвистнул.
— Берегись, братцы! — весело сказал он. — Сейчас тетка нас всех оштрафует!.. А верно, что вы проценты от штрафов получаете? — подмигнул он Мане.
Забрав у него удостоверение, Маня сказала:
— Хромает у вас в театре политическая подготовка, — и вышла вон из комнаты.
Предполагая, что вещи сейчас увезут, Сергей Петрович стал укладывать их в большой чемодан. Но председатель остановил его:
— Значит, гардероб остается у вас на хранении. Теперь вы — лицо материально ответственное. Я дам вам знать, когда вы должны будете доставить его в театр. Транспорт у вас есть?
— Иван Прокофьевич! — всплеснула руками пожилая артистка миманса. — Побойтесь бога!.. Что вы мелете?
Председатель покрутил головой и улыбнулся.
— Насчет транспорта это я хватил лишку. Завертишься тут, ей-богу!
Артистка сердито отмахнулась от него, вынула из петлицы своего пальто коротенький пучок фиалок и приколола к пиджаку Сергея Петровича. Он поцеловал ей руку.
Прошла неделя. Аккуратно уложенный чемодан так и стоял на стуле подле окна. Жить рядом с ним было беспокойно, как на вокзале. Сергей Петрович начал сердиться.
На восьмой день ему позвонил наконец главбух и пригласил в театр.
— С вещами? — спросил Голубенцев.
— К сожалению, без, — торопливо сказал главбух.
В своем дощатом закутке, смущаясь и трогая переносицу двумя пальцами, он объяснил Сергею. Петровичу, что поставить гардероб на баланс не удалось.
— А на преступление я идти не могу, — развел он руками.
— Какой же выход? — сухо спросил Голубенцев.
— А вы не пробовали обращаться в художественную самодеятельность? К ним ревизоры из КРУ не так вяжутся…
— Все-таки это довольно странно, — сказал Голубенцев. — Я ведь, в конце концов, ничего не прошу.
— Ох, душенька! — сокрушенно вздохнул бухгалтер, — По-человечески вас понять можно… Вот что я вам посоветую. Артистка, которая входила в состав нашей комиссии, страшно из-за вас бушевала! Валерьянку пила… — Бухгалтер погладил Голубенцева по руке. — Предложите ей взять гардероб покойной жены частным образом… И вам без хлопот, и нам.
Подумав, Сергей Петрович согласился.
Растроганная артистка долго благодарила его. Забрав чемодан, она прислала ему на другой день большую корзину цветов и билет на премьеру балетного спектакля.
В день премьеры Голубенцев приехал за полчаса до начала. Выходя из автобуса, он увидел, как в переулке, за театральным зданием, вахтер прогуливает рослую белую лошадь.
Публика в театре была празднично одета. Горели яркие гроздья люстр, бойко торговал буфет. Голубенцев походил в фойе по кругу, с удовольствием вдыхая запахи духов и прислушиваясь к радостному гулу ожидания и шарканью ног.
В третьем ярусе он нашел свое место, примерился к биноклю и, чувствуя, как предвкушение праздника постепенно переполняет и его, осмотрелся вокруг. В оркестре он заметил того самого оркестранта, что приходил к нему с комиссией. Сейчас Леша был во фраке и налаживал свою скрипку.
Когда поднялся занавес, Сергей Петрович увидел огромное голубое небо с белыми облаками и яркие паруса бригов. Здесь они были гораздо красивее, чем во дворе, на земле. Потом выехал на знакомой кобыле длинный и никому не нужный Дон-Кихот. Вокруг него танцевали и размахивали руками. Балерина вертелась на одной ноге, вытянув другую параллельно полу. В бинокль были видны ее остановившиеся глаза и полуоткрытый улыбающийся рот.
Голубенцев с возрастающим нетерпением ждал, когда же наконец появится артистка, которой он подарил Леночкины вещи. Водя биноклем вдоль всей сцены, Сергей Петрович наконец-то нашел ее. Она стояла сзади, в углу, и держала поднос с чашками.
На ней было испанское платье и высокий гребень покойной жены.
ВРАЧА ВЫЗЫВАЛИ?
Киноповесть
Оживленная улица вечернего города. Сперва она едва различима в голубоватых сумерках, но вот, разом, вспыхнули фонари, и в фасадах новых домов поочередно, то тут то там, словно перемигиваясь и подавая сигналы друг другу, освещаются окна. От этого внезапного яркого сияния улица становится весело-нарядной: пришел тот час, когда люди торопятся в театры, в кино, в гости.
На перекрестке сгрудилась толпа, нетерпеливо пережидая красный глаз светофора.
Издалека, сперва едва слышно, доносится какой-то длинный неприятный вой. Он нарастает со стремительной скоростью. По осевой линии улицы мчится машина «скорой помощи». Она проносится на красный свет, и тревожный вой сирены еще долго стоит в ушах прохожих.
В кабине шофера рядом с водителем сидит врач. Лицо его хмуро-сосредоточенно.
В пустом кузове — молоденькая санитарка Надя Лузина. Явно нервничая, она поглядывает в окно машины, пересаживается на ходу с места на место, придерживая рукой чемоданчик с медицинскими инструментами; она кладет его к себе на колени, когда машину сильно встряхивает.
