Горло солдата перерезается не абы чем, а серпом. Который имеет неотменяемое символическое значение — орудия оскопления Кроносом Урана. То есть орудия кастрации. Поскольку показанный на экране солдат явно призван создать образ «обычного русского мужика», то речь идет, несомненно, о том же самом, что и у Жижека — о кастрации русских.
Эта тема, впрочем, звучала в украинской пропаганде и в более явном виде. Украинский «гражданский активист» Геннадий Друзенко сообщал уже в прямом эфире, что дал указание своим врачам кастрировать российских пленных солдат, «потому что это тараканы, а не люди».
Мы видим, таким образом, что борьба против токсичной маскулинности, а на деле против мужского начала как такового и борьба с Россией — не теоретически сравнимы, а совпадают на практике.
Примечательно, что рассмотренные нами радикальные феминистки, создавшие язык абсолютной ненависти к мужскому началу, тему кастрации не вводили. Но времена меняются. После приравнивания мужского начала к токсической маскулинности, отравляющей жизнь общества, этого можно было ожидать. Убежден, что скоро мы услышим призывы к применению кастрации в более широком масштабе, чем только в смысле маргинализации России или только в отношении российских солдат.
Славой Жижек представляет собой образец того, к чему пришел западный неомарксизм на современном этапе. Он известен в левой среде своей эпатажной критикой либерализма и толерантности, своеобразной теоретической реабилитацией понятий исторического материализма и диалектического материализма, и, конечно, призывами к радикальному политическому действию, революционному акту. Жижек даже восхвалял революционное насилие при Ленине и говорил о величии сталинизма.
Правда, революция у Жижека — это нечто такое, что принципиально не может разрешить общественные проблемы, послужить переходом от худшего состояния общества к лучшему. Суть ее в другом. Восставшие с ее помощью могут определенным образом изменить свою внутреннюю позицию, прийти к пониманию определенной реальности. А именно из того ничтожества, которым они являются при текущем общественном порядке, перейти в «Ничто, которое парадоксально обогащено самим осознанием своей пустоты».
Это отнюдь не игра слов, а фундированная идея, которая проистекает из философской системы Жижека, опирающегося на огромную и мало известную в России традицию западной философии XX века — в первую очередь структурализм, неофрейдизм и неомарксизм. В СССР философия не слишком интересовалась этими направлениями, а в постсоветский период в обществе угас интерес к философии в целом.
Главным образом Жижек опирается на французского психоаналитика и философа Жака Лакана. Фактически его понимание революции представляет собой аналог очень специфического понимания процесса психоаналитического лечения у Лакана.
Как известно, классический психоанализ подразумевает снятие симптома через «катарсис»: пациент получает доступ к воспоминанию того или иного травматического опыта, породившего симптом, совершает болезненное принятие этого опыта, и это очищает его, избавляя от симптома. Однако если в классическом психоанализе предполагается, что травма реально произошла в жизни пациента, а затем реально была забыта, вытеснена — то Лакан считает, что травма в прошлом «ретроактивно» (то есть задним числом) конструируется в процессе психоаналитической работы. Лакан называет это конструируемое «Реальное», и считает его тем «местом» во внутреннем мире пациента, которое не подверглось «символизации» — то есть языковому описанию, которое создает этот внутренний мир.
Это языковое описание или, по Лакану, символический порядок, формируется в детстве. По сути, речь идет о том, что когда ребенок усваивает от родителей язык, он одновременно впитывает «закодированную» в языке систему ценностей, норм, смыслов, порядок социальных отношений. По мере овладения языком его бессознательное определенным образом структурируется. Лакан, который не использует понятия «ценности», «смыслы» описывает это более сложным образом. Он говорит, что ребенок обнаруживает Другого — некоего универсального внешнего собеседника, от которого он получает через язык значимые послания. Также используется термин «означающее» — речь идет о том, что значения слов структурируют реальность тем или иным образом, формируют те или иные представления о мироздании.
Так вот, по Лакану, симптом, который обнаруживает аналитик у повзрослевшего ребенка (например, тревога или фобия), конституируется не вокруг конкретной травмы, которую можно описать в языке, являющейся таким образом частью символического порядка, а вокруг нехватки, «дыры» в этом символическом порядке, в системе означающих. Вокруг такого места внутри человека, которое осталось не охвачено символизацией, означиванием, языком — и не может быть им охвачено.
Эта невозможность проистекает вовсе не из того, что это какая-то сложная или таинственная сущность, которая сопротивляется языковому описанию, нет. Так устроен сам субъект. Он фактически желает чего-то, чего нет, соблазняется чем-то, что невозможно. И чтобы скрыть от себя то, что оно невозможно, начинает создавать символический порядок.
Симптом формируется так: у человека есть некий объект влечения, который недостижим, и сама эта невозможность овладеть им формирует у него «парадоксальное удовольствие, причиняемое неудовольствием». От предчувствия, что объект влечения, желания — не тот, от опасения, что этот объект — не более чем нехватка, пустое место, образуется «невыносимое», «ужасающее наслаждение».
Есть, например, моральный Закон — важная часть символического порядка. Согласно описанию Жижека, это «невыполнимое предписание. „Ты можешь, потому что ты обязан!“… Иными словами, откажись от наслаждения, пожертвуй собой и не спрашивай о смысле этих жертв: ценность жертвы состоит в самой ее бессмысленности, цель жертвы — в ней самой. Ты должен видеть позитивность жертвы в ней самой, а не в ее целях, — именно это отречение, этот отказ от наслаждения и производит прибавочное, избыточное наслаждение». Сам же по себе моральный Закон рассматривается при этом как «то, чего нет». Этим и исчерпывается для Лакана Реальное.
Эта дыра и нехватка, это «невыносимое наслаждение» является травматическим ядром личности, субъекта; она и есть субъект, «активный агент», пытающийся выразить себя в языке. Почему? Потому что эта дыра, пустота пытается восполнить себя, скрыть свое наличие как пустоты. Поскольку в случае своего обнаружения она может угрожать бытию человека. Оно-то, это Реальное, и создает символический порядок, чтобы скрыть себя. Другой — символический порядок — структурируется вокруг травматической невозможности, вокруг чего-то, что на самом деле не может быть символизировано.
Психоанализ должен снять фантазмы, маскирующие эту пустоту. Ее обнаружение и является завершающим этапом и результатом психоаналитической работы. В конце анализа пациент приходит к тому, что отсутствующее Реальное его симптома есть единственное основание его бытия. Причем симптом, даже если это обнаружено, не уходит — остается «невыносимое наслаждение». По факту же это отсутствующее «Реальное» конструируется психоаналитиком «задним числом» для того, чтобы объяснить «деформации символической структуры» — то есть «непорядок» в бессознательном, он же симптом, с которым к нему обращается пациент.
В пример того, что есть пустота, функционирующая как объект желания, Жижек приводит анекдот про макгаффин. Макгаффин — понятие, используемое в основном
