именно как угроза „поглощения“ всемогущим материнским чревом». Маркузе полагает, что «при зрелом „Я“ и развитой цивилизации» эта опасность не очень актуальна. Мы, однако, видели у фон Триера полномасштабное изображение мистерии такого поглощения чревом не только мужчины, но и всего существующего порядка.
Второй материал, который находит Маркузе, принадлежит перу швейцарского психоаналитика Шарля Одье. На основании наблюдений из своей клинической практики, Одье выдвигает предположение, что помимо страха кастрации, в доэдиповом периоде развития может существовать желание кастрации, чьи корни находятся в древних временах материнского права. «Я прихожу к заключению, — пишет Одье, — что в некоторых случаях так называемая мазохистская мораль предшествует возникновению подлинной генитальной морали (то есть общепринятой современной морали, которая с точки зрения психоанализа, напомню, формируется через страх кастрации — И.Р.)… Филогенетически (т. е. в истории рода — И.Р.) ее можно было бы рассматривать как сохраняющееся свидетельство регрессивной тенденции, которая напоминает о первобытном материнском праве и могла быть символическим средством сохранения преобладания женщины в тот период».
Маркузе не придает серьезного значения этому свидетельству, как и предыдущему. Мы же скажем, что вырисовывается определенная картина: там, где при патриархате существует страх кастрации, там при матриархате возникает мазохистское желание кастрации и перспектива растворения и поглощения мужского.
И для того, чтобы это увидеть, не надо ждать необыкновенной революции по Маркузе. Достаточно пронаблюдать за тем, что происходит с самой западной мыслью под влиянием соответствующей трансформации психоаналитической традиции. Пока психоанализ не считал нужным полностью демонтировать принцип реальности и оставить только принцип удовольствия, речь шла о страхе кастрации. Когда же речь пошла о тотальном воцарении принципа удовольствия, то возникла необходимость устранения патриархата с исторической сцены и рассуждение о древнейшем желании кастрации мужчиной. И затем о символической кастрации как единственном содержании Реального у Лакана и Жижека. А также соответствующие призывы в отношении России и русских солдат.
Страшная дорога свободной личности
Где произошла точка надлома патриархата
Илья Росляков / ИА Красная Весна / 6 июня 2022
Победа над женщиной путем ее физического устранения — вот чего к ХХ веку потребовало патриархальное Я, которое когда-то выделилось из родовой общины, чтобы строить мир и жизнь вместе с женщиной
Психоанализ вторгся в пуританский Западный мир подобно вихрю, несущему с собой стратегическую новизну. Он быстро перерос границы психологической практики и вообще психологии. Наряду с марксизмом он стал главной идеей, определившей пути западной гуманитарной мысли, а значит, и общества в XX веке. Он оказался той самой теорией, которая, говоря словами Маркса, «становится материальной силой, овладев массами».
Сексуальная революция, развернувшаяся в XX веке, которая, несомненно, не состоялась бы, не будь психоанализа, была не первой в истории человечества. Хорошо известны распутные нравы в определенный период истории древнего Рима. Известно, как в эпоху Возрождения эрос был средством травестирования, высмеивания церковного догмата, как утвердился тогда культ красоты, неотделимый от фривольной любви. Известно, как в периоды «темных веков», связанных с закатом тех или иных цивилизаций, распространялось распутство, а иногда и перверсии.
Только одного никогда не было — концепции, которая бы использовала это как таран против патриархата, проработанной и акцептированной значительной частью людей в качестве мировоззрения. И дело, может быть, не в патриархате как таковом. А в том, на чем он исторически был построен, — устремлении к трансцендентному, находящемуся за пределами природы.
В присущем эпохе патриархата определенном способе бытия человечества, при котором оно стремится к чему-то возвышенному, неотмирному, и такое устремление становится источником порядка жизни, организует сферу знания и сферу ценности. И это возвышенное, неотмирное — не обязательно Бог. Это и кантовская вещь в себе, и гегелевский абсолютный дух, и даже провозглашавшаяся в пределах так называемого диалектического материализма абсолютная истина познания.
И вот мы оказались в таком мире, где нам говорят, как мы видели, что все неотмирное — и Бог, и вещь в себе, и истина — не что иное, как «пропуск», «дыра», пустое место в ткани нашего языка. И выражает оно не более, чем наше стремление помыслить или захотеть чего-то такого, что мы сами не можем описать! Есть язык этих описаний, язык, на котором мы говорим и мыслим, бесконечный континуум слов — и наше желание иметь нечто, что к нему не сводится. Но это желание нельзя исполнить, и именно эта травматическая невозможность, эта дыра и есть ядро человека. «Человек — это „природа, тоскующая по смерти“, потерпевшая крушение, сошедшая с рельсов, соблазнившись смертоносной Вещью», — говорит Жижек. Эта «смертоносная Вещь» — и есть то возвышенное, что человек мыслил себе и ради чего жил многие века.
В конечном итоге есть лишь один способ оспорить эту идею нереальности высшего, отсутствия и пустоты на месте идеального — это обнаружить это высшее и идеальное эмпирически, причем так, чтобы это обнаружение было не индивидуальным достоянием, а общим, социальным. Чтобы оно произошло не в откровении, а в ходе нового способа познания. Тогда концепция «пустоты» окажется опровергнута на практике.
Однако для того, чтобы такая перспектива стала возможной, ее надо сначала обосновать. Нужно осуществить критику тех идей, которые определяют доминирующее сегодня мировоззрение, для того чтобы появилось пространство для иначе организованного мышления, которое и сможет создавать новую перспективу для человечества. Представляется, что без такой критики никак нельзя обойтись, что она является шагом, который никак нельзя пропустить. Карл Маркс, этот человек-титан, сумевший создать новое пространство мышления, в котором родилась радикально новая перспектива, опирался на фундамент критики и двигался вперед через критику современных ему идей.
Итак, мы имеем оформленную концепцию, являющуюся действенным орудием против патриархата как универсального способа существования человечества в космической упорядоченности и постоянной устремленности за свои пределы уже существующего, непосредственно данного в опыте. Именно эти две черты мужского принципа — космическая упорядоченность и устремленность за пределы непосредственно данного — являются важнейшими. При этих двух параметрах пребывает на сегодняшний день, за небольшим исключением, почти все человечество. Просто в силу устройства порядка жизни, института брака и того технического развития, которое мы пока что (подчеркнем — пока что!) наблюдаем на планете.
На пороге, несомненно, другая реальность. Мы стремились дать представление о ней через интерпретацию фильмов Ларса фон Триера. На мой взгляд, из современных западных художников именно фон Триер чувствует приближение этой реальности наиболее точно, передавая его более общим способом, нежели изображением какого-то конкретного, апокалиптического или не апокалиптического сценария, который, конечно, невозможно достоверно предсказать.
Описать эту надвигающуюся новую реальность можно лишь в общих словах, причем таким языком, который
