Там мальчики и бочарным делом занимались, и дуги гнули, и колеса сколачивали, даже ковры и циновки ткали.
А в редкие свободные минуты, удрав от скучных монахов к цыганам-музыкантам, мальчики играли на скрипке, кобзе, флуэре, нае.
Потом братьям так захотелось домой, в родные степи, так надоел непосильный труд, что они надумали сбежать.
Большой неуклюжий Фэникэ, когда ночью вылезали из узкого монастырского окна, застрял в проеме, и Митикэ пришлось придумать особую веревочную петлю, с помощью которой он лишь к утру извлек брата наружу.
Их никто не преследовал — рабочих рук в монастыре и так хватало. Но братья шли только по ночам, а днем, чтоб их с дороги не видно было, спали где-нибудь в яме, укрывшись свиткой.
Когда Фэникэ и Митикэ пришли в Бужор, то в хате своей увидели других хозяев. От них узнали, что отец с матерью продали дом и уехали со всей семьей неизвестно куда.
Братья пожили лето в батраках у бужорского старосты Бэрдыхана, надеясь, что в село придет весточка от родных.
Осенью староста при расчете не заплатил им ничего. Братья обиделись, зашумели, стали требовать обещанной платы.
— Ха! Гусенята хотят гусей плавать учить! — затрясся от смеха пузатый староста, позвал батрака-сторожа и, показывая на братьев, сказал: — Если еще раз эту голытьбу здесь увидишь, стреляй в них солью, я приказываю! Чтобы завтра же утром вашего духу в селе не было!
Всю ночь братья обсуждали план страшной мести. Но так ничего подходящего и не надумали.
— Мы с ним сочтемся, — сказал Митикэ. — Дай срок, через год, через два, но сочтемся. Не уйдет от нас бужорский староста! А уйдет — догоним. Поклянемся не забыть нашего долга!
— Что ж, клянусь! — невозмутимо произнес косолапый Фэникэ.
Они были очень разные ребята — Фэникэ и Митикэ. Хитрый, смекалистый Митикэ, ловкий и подвижный, даже внешне ничуть не походил на неуклюжего Фэникэ. Фэникэ постоянно был в добродушном настроении, любил поспать, погреться на солнышке, поесть поплотнее.
— А ты лисенок, — смеялся отец, глядя на проделки Митикэ. — Лисенок и есть! — И он трепал сына за рыжие вихры.
Подрастая, Митикэ стал таким же черноволосым, как и брат. Только на солнце кудри его отливали медью.
После истории с бужорским старостой братья решили больше никогда не работать батраками у богатеев, не зависеть от помещиков да монахов, быть вольными людьми, хозяевами самим себе.
Однажды во время своих скитаний по городам и селам им пришлось услышать горестную весть: отец, мать, все их братья и сестры погибли…
Телега-каруца, на которой семейство Чорбэ бежало от голодной смерти, докатилась до Черного моря, до большого портового города.
Что задумал отец: найти ли работу в порту или играть на скрипке в портовом кабачке?
Как раз в эти дни отправлялся за море чужестранный пароход с сотнями молдаван, покидающих родину в поисках работы и хлеба. Поехали на нем и Чорбэ.
А через несколько дней пришло страшное известие: пароход попал в шторм и затонул далеко от родных берегов.
Долго не слышали в селах веселых песен, которыми так славились братья Чорбэ. Только грустные, печальные мелодии рождались в нае Фэникэ и флуэре Митикэ,
В далеком степном селе, помогая одному многодетному бедняку убирать виноград, братья познакомились с великим копачом — мошем Илие.
Мош Илие рыл там колодец.
Как всегда, копач был в белой рубашке, подпоясанной красным поясом, в белой кэчуле — островерхой смушковой шапке.
Глядя на его пышные белые усы и густые седые брови, Митикэ не удержался, шепнул брату:
— Ему, наверное, очень жарко в таких усах и бровях. Они же зимние!
Но Фэникэ и не улыбнулся шутке, хотя смеяться любил почти так же, как есть и спать. Он даже рот раскрыл, рассматривая идущего по дороге знаменитого копача,
А мош Илие остановился возле виноградника, ответил на приветствие братьев и спросил:
— Это вы братья Чорбэ?
— Мы, — отозвался Фэникэ.
«Откуда он знает нас?» — удивился Митикэ.
— Слышал про ваше горе, — сказал мош Илие мягким, певучим голосом. — Мы с Ионом были большими друзьями… — И, взглянув на поникшие головы братьев, спросил: — Был бы доволен вами сейчас ваш отец? А? Как вы думаете?
Митикэ бросил удивленный взгляд на копача, потом на брата,
Фэникэ в нерешительности пожал плечами,
А мош Илие обратился к ним уже с новым вопросом:
— Чего ваш отец и друг мой Ион Чорбэ — больше всего не любил на белом свете?
— Тоски и скуки! — сказал Митикэ. — Что бы ни случилось, он был всегда веселым,
— А разве Ион мало горя в жизни повидал? — произнес мош Илие. — Как это у него в песне — помните? «Горе бежит от улыбки, беда приходит в обнимку со скукой».
Мош Илие даже пропел задорную мелодию Иона Чорбэ.
— Так что же вы, парни, забыли о тех, кто хочет улыбнуться после трудного дня, кто хочет отдохнуть от забот? Иду я по селам, а мне говорят — были здесь Чорбэ недели две назад. Не узнать их… Грустные, печальные… Все о горе вашем знают. Только трудовому человеку унывать не пристало! И Ион Чорбэ остался бы доволен своими сыновьями, если бы они его путем пошли — доставляли бы хорошим людям радость и веселье.
Мош Илие выпрямился, вскинул на плечо мешок.
— Горе бежит от улыбки, — запел он, — беда приходит в обнимку со скукой!.. Мы еще встретимся, парни!
— Счастья вам, мош Илие! — в один голос отозвались братья.
Копач пошел в степь, и братья смотрели ему вслед до тех пор, пока он не превратился в белую точку, а точка эта не исчезла за далеким курганом.
С этого дня снова зазвучала веселая песня Иона Чорбэ.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК В КОЛОДЦАХ РАСТУТ. ОВЦЫ
И КАК СЕРДЯТСЯ ГЕНЕРАЛЫ
— Что-то помещик грустит нынче…
— Значит, батраки решили повеселиться!
Из разговоров Пэкалэ и Тындалэ
Братья ночевали где придется: в хате гостеприимного хозяина, у стены сарая или просто под открытым небом, в степи.
И каждое утро Фэникэ, проснувшись, сладко потягивался и мечтательно произносил:
— Ах, если бы было так: весь год — праздники, лишь один день — работать. И чтоб в этот день в селе была свадьба и чтоб меня на нее пригласили… Только не музыкантом, гостем.
А Митикэ говорил:
— Если бы всех полицейских превратили в одного полицейского-великана, и если бы все сельские старосты превратились в одного старосту-великана, да все помещики — тоже, да начали эти три великана делить между собой доходы — вот бы драка пошла! А потом бы они поубивали друг друга, и всем бы на земле легко стало жить…
Последнее время братьям особенно доставалось от полицейских. Они запрещали им играть и петь веселые песни, прогоняли их с праздников, выгоняли из городов. Что-то уж очень много полиции появилось в селах, словно помещики да богатеи стали бояться всего на свете.
Чем только не приходилось заниматься братьям, чтобы не умереть с голоду! Одно время они работали крикунами. Приедет, например, в городок какой-нибудь фокусник-шпагоглотатель — братья тут как тут. Договариваются с фокусником и ходят по городу, кричат:
— Завтра в городском саду в семь часов выступит знаменитый факир! Завтра в городском саду в семь часов!..
Кричат, кричат, пока не охрипнут, — назавтра полгорода набьется в городской сад.
Или понадобится, к примеру, объявить жителям, что городская баня будет работать не по вторникам и четвергам, а по средам и пятницам. Опять идут братья по городу, глотки рвут.
Все было бы ничего — платили за крик не так уж плохо, да беда случилась. День выдался холодный, туманный, братья простудились, охрипли.
А тут, как нарочно, ждали какого-то сиятельного господина, из самого Кишинева.
Полицейский прибежал к крикунам, приказывает?
— Завтра утром нужно встречать, чтобы весь город знал!
Братья шипят, как гусаки, и на горло показывают: мол, голоса нет, сип один. Но полицейский не поверил.
— Как про баню кричать, так у вас глотки, как трубы. А про его сиятельство, так голос пропал? Доложу начальству — оно вам быстро глотки починит…
Начальство рассудило проще. Оно выслушало доклад полицейского и сказало:
— Бунт! Чтоб смутьянов этих в городе больше не видели! А вместо крикунов послать по городу полицейских, надежней будет.
И снова пошли они по селам — в одном Фэникэ чинил давильные прессы для винограда, а Митикэ плел опи’нчки — остроносые лапти, в другом — Митикэ давил виноград, а Фэникэ шил шапки. Сколько раз на день поминали они добрым словом своего веселого отца, который заставил их выучиться разным ремеслам!
Но иногда приходилось совсем худо, и тогда братьев выручала смекалка и выдумка.
