Н. П.) договора... Вы усмотрите, каким образом надлежит Вам размерять поведение и речи Ваши в отношении к Порте и к грекам, так и начальникам эскадр английской и французской». Если миролюбивое понуждение Порты к прекращению истребления греков не увенчается успехом, «соединённым эскадрам предназначено наблюдать строгое крейсирование... чтобы силою воспрепятствовать всякому покушению выслать морем как из турецких владений, так и из Египта какое-либо вспомоществование войсками или судами, припасами противу греческих сил на море или мест, ими занимаемых».
Гейден должен был свои действия согласовывать с командующими двух других эскадр, но при этом негласно оказывать помощь греческому населению — деньгами, порохом и продовольствием. Особо оговаривалось отношение российской эскадры к австрийским кораблям: «...поведение ваше против них должно быть вообще основано на добром согласии»117.
Моряки рассуждали не так, как дипломаты: если объявлен поход — быть войне. Разве можно думать иначе, если ты молод, горяч и рвёшься в дело, чтобы себя испытать? Именно такой настрой легко угадывается в записках участников сражения — лейтенантов Александра Рыкачева и Павла Нахимова, однокашников, вместе плававших гардемаринами на «Фениксе». Первый делал записи непосредственно после боя, позже фрагменты их были опубликованы в газете «Кронштадтский вестник», а к пятидесятилетию сражения изданы отдельной, прекрасно оформленной книгой. Нахимов подробно и обстоятельно рассказал о происшедших событиях в письме, адресованном Рейнеке. Обычно не большой любитель писать, Наваринское сражение он описал в деталях, посвятив ему несколько страниц, что вполне понятно: ведь у берегов Греции он получил боевое крещение.
Для уточнения хода сражения мы использовали также шканечный журнал «Азова», рапорты командующего эскадрой контр-адмирала Логгина Петровича Гейдена и записки его сына Логина Логгиновича, также участника сражения, лейтенанта на фрегате «Константин»118.
Рыкачев служил на 84-пушечном «Гангуте», но завидовал Нахимову, который был на флагманском «Азове». Впрочем, особо переживать по этому поводу было некогда — теперь обучали матросов у пушек не один, а два раза в день, узнавали друг у друга новости и обсуждали предстоящее сражение. Матросы горели нетерпением — «хотели драться с нехристями».
Первого октября у Ионических островов встретили английские корабли. Командовал эскадрой вице-адмирал Эдвард Кодрингтон, свой флаг он поднял на линейном корабле «Азия». Вскоре выяснилось: пока англичане поджидали союзников, турецкий и египетский флоты успешно соединились у острова Крит (Кандии, как его называли тогда), подошли к западному побережью Пелопоннеса (Морей), вошли в порт Наварин, где спокойно встали на якоря.
Отчего же англичане позволили египтянам подойти к Пелопоннесу? Во-первых, Лондон отправлял эскадру к греческим берегам не воевать, а подтверждать своё лидерство. Во-вторых, достаточно сравнить силы английского и турецко-египетского флотов: английская эскадра состояла из одиннадцати единиц: три линейных корабля, четыре фрегата, один корвет и три брига. В турецко-египетской эскадре насчитывалось 66 кораблей, вооружённых 2224 орудиями; кроме того, в бухте находилось шесть брандеров, военные транспорты и торговые суда[26]. Турецким флотом командовал Тахир-паша, египетским — Мухаррем-бей.
Нахимов уточняет силы турок: «3 линейных корабля, 5 двухдечных фрегатов с 64 пушками, 13 больших фрегатов, от 60 до 36 орудий, 30 корветов, 19 бригов, 31 транспорт с десантом и провизиею, которые почти все вооружены (десант, кроме настоящих корабельных команд, до пяти тысяч) и 7 брандеров[27]».
Принимая во внимание такое соотношение сил и помня об инструкциях Лондона, Кодрингтон решил дожидаться подхода союзников. Однако он не бездействовал — по рассказу Нахимова, «имел переговоры с Ибрагим-пашою, сыном египетского паши, главнокомандующим сухопутными и морскими силами; требовал от него от имени трёх дворов в силу Лондонского трактата, чтобы он непременно оставил Наварин и возвратился обратно в Александрию и что в противном случае дойдёт дело до неприятельских действий».
Но не для того египтяне и турки объединялись, чтобы уходить от берегов Пелопоннеса, учитывая большой перевес в силах. Ибрагим-паша с восточной хитростью ответил, что он без приказания не может решиться уйти из Наварина, «но пошлёт бриг в Константинополь испросить разрешения и до тех пор, пока оный не возвратится, не будет высаживать войск на берег, не вышлет ни одного судна в море». Что ему и было дозволено.
Но обещание, данное гяурам («неверным»), можно и нарушить, «...не прошло и трёх дней, — сообщает Нахимов, — как коварный Ибрагим изменил своему слову». Англичанам потребовалась свежая вода, и ночью, скрытно от турок, они подошли к острову Занте (Закинфу). Противник не дремал: «Ибрагим, узнавши, сейчас вышел с своим флотом из Наварина и полетел в Патрас (Патры — город на северо-западной оконечности Пелопоннеса. — Н. П.)». Там в крепости располагались турецкие войска, которые ждали подкрепления. Едва десант высадился на берег, как снова началось истребление населения. Греки писали, что Ибрагим как будто задался целью опустошить страну; он вёл войну не только с людьми, но и с самой природой, вырубал виноградники и фиговые деревья. Тактика выжженной земли должна была заставить греков покинуть родные места или подчиниться.
«Кодрингтон, будучи извещён чрез своих крейсеров, немедленно вышел из Занта, догнал его и заставил воротиться обратно в Наварин». Правда, силу англичане не применяли — при численном перевесе турок это было рискованно. Они решили дождаться подхода французской эскадры, «собраться трём адмиралам, написать к Ибрагиму и требовать от него решительного ответа». Переговоры, требования, обещания... главное — никаких военных действий. Однако подобная тактика не образумила турок, а, наоборот, убедила их в совершенной вседозволенности. Восток хорошо понимает только язык силы.
Второго октября к Наварину пришла французская эскадра из семи кораблей под командованием контр-адмирала Анри Даниеля де Риньи, находившегося на фрегате «Сирена». Российская эскадра состояла из линейных кораблей: 84-пушечный «Гангут», 74-пушечные «Азов», «Иезекииль», «Александр Невский» — и четырёх фрегатов: 44-пушечные «Проворный», «Кастор» и «Константин», 36-пушечный «Елена». Даже теперь, когда объединённый союзный флот насчитывал 26 вымпелов с 1298 орудиями, он всё равно уступал противнику и в количестве кораблей, и в боевой мощи.
Едва союзные силы встретились, возник вопрос, кто будет главнокомандующим. По традиции это право должно было принадлежать высшему по чину, то есть вице-адмиралу Кодрингтону. Конечно, Николаю I и французскому королю Карлу X ничего не стоило по такому случаю повысить в звании командующих своими эскадрами, но вопрос решили ещё в Лондоне, подписывая договор: оставить командование за английским флотоводцем.
Рыкачев видел Кодрингтона, когда адмиральский катер, доставлявший командующего на совещание, прошёл под самой кормой «Гангута»: «Адмирал человек пожилой, высокого роста, имеет фигуру величественную и очень приятное лицо». Кодрингтон имел богатый военный опыт: пришёл на флот в 13 лет, отличился уже в первом сражении с французской эскадрой в 1794 году; вместе с Г.
