Сзади раздается хруст, и между нами просовывается грязная рука в засаленной пиксельке. На руке лежит порванный, замызганный и аккуратно сложенный флаг. Я беру сверток и засовываю за пазуху, потом поворачиваюсь к улыбающемуся Хьюстону.
— Вот видишь. Вы ставили — вы и сняли. Соблюдена историческая справедливость.
— Так Ляшко шо тада ніхєра не робив, шо сєйчас, — бурчит Хьюстон.
— Просто-таки фраза года. Все, солнышки, погнали вниз.
— Чуеш… — Хьюстон останавливается, берет камень, подкидывает на ладони, вдруг размахивается и запускает его куда-то туда, назад, в тыл. — Це ж хорошо, шо ми уєзжаєм?
— Конечно, хорошо, дорогой. Все просто прекрасно.
Через час.
— Знаешь, шо связюки со второго бата сказали? — запыхавшийся Танцор пробегает мимо и с трудом тормозит возле меня.
Я стою и мучительно соображаю, погрузили уже броники или нет.
— Шо?
— Перехват был. Сепары наказ спустили — сегодня не стрелять. «Всем молчать, а то этот еб.нутый не уедет». Приколи.
— Это они про комбата?
— Ага.
— Уважают. Завидуешь?
— Немножко.
— Оставался бы. Пошел бы на начштаба третьего бата, как тебя Семьдесятдевятый убалтывал. Контракт, майорская посада, грудь в медалЯх, все дела.
— Та ну. Їбала жаба гадюку. Я домой.
— Роту выведи и вали уже домой, задолбал всех.
— И я тебя люблю. — И Вася уносится дальше, а я пытаюсь вспомнить про эти чертовы броники. Да где же они?
Спустя два часа.
… Последним съехал кунг с прицепленной цевешкой. Тихонько сполз по многострадальной дороге, повернул в посадку и ушел на поле. Кэш вышел на связь и сказал, что «Урал» с баней благополучно достиг точки сбора, и они ждут ЗИЛ. Мы собрались возле лендровера. Со стороны «Альфы» подбежали Ярик и Прапор. Было около двенадцати, тридцатки не было.
— У меня есть бутылка энергетика, — сказал Прапор и исчез в темной июньской ночи.
— А если не приедут? — задал я идиотский вопрос.
— Тю. Поднимем машины обратно, и все, — командир пожал плечами. — Но должны быть, их ротный звонил.
Тут же зазвонил телефон. Прям, как ждали. Вася взял трубку, прижал плечом к уху, послушал минуту, потом сказал:
— Встретим там, где тогда встречались, — и бросил аппарат в карман.
— Все, тридцатка возле моста стоит. Мартин, бери пикапа и кого-то и встречай их на том перекрестке, де отсюда — к нам, а оттуда — на «Кандагар». Шо там, кстати, Дима Первухин, выходят они?
— Да, Димончик говорил — сегодня, ближе к утру. Ярик, поехали?
— Поїхали, хулі мені.
Из ночи выныривает Прапор и протягивает уже открытую бутылку дешевого энергетика «Black что-то». Всегда недолюбливал эту гадость, но сегодня все жадно пьют.
— Все, погнали, Ярику-братику.
— Чекай, покуримо ще.
— Внизу покурим.
Последний раз мы на этом перекрестке. Я стою, облокотившись о теплый борт пикапа, и то надеваю, то снимаю перчатку. Ярик в кустах отливает. Армейская идиллия.
Фырчат бэхи. А хорошие механы у них: машины идут ровненько, без перегазовок, без света. На машинах молча сидят люди. Ровно такие же, как и мы.
Подскакиваю к передней, почти кричу.
— Здоров, я Мартин, сорок первый. Где командир? — и тут же с брони свешивается какой-то мужик без каски. Я объясняю, что ехать надо за мной, а там, наверху — резко направо, перед красным фонариком, и останавливаться. Фонарик не давить, Президент нам еще нужен. Командир кивает и что-то говорит мехводу, тот тоже кивает. Я бегу к пикапу, заскакиваю в кабину. Ярик, молодец, уже за рулем, сообразил. Турбированный дизель с пробуксовкой задних колес рвет две тонны вперед, за нами в поворот тяжело вваливаются бронированные машины.
Вверх. Опять — вверх. В принципе, им нужно просто залететь на террикон и нырнуть под укрытие склонов, и все, считай, мы сменились. Я поворачиваю направо прямо перед фонариком, да живи уже, Сережа, прижимаюсь влево, торможу и выскакиваю из машины.
Идущая мимо тебя в темноте бэха — эта красиво, страшно и как-то… чарующе? Что-то есть в этих тяжелых, железных, старых и страшных машинах, в этом рыке дизелей и как будто самопроизвольно поворачивающихся пушках, и это пробегает вдоль хребта и отзывается мурашками. Люблю бэхи.
Соскакивает командир, ссыпаются с брони люди, начинают вертеть головами в неуклюжих касках. Мы стоим группой, но потом Танцор уходит с их командиром, а я подхожу к столпившейся пехоте. Оу, да их меньше, чем нас.
— Здорово, мужики. С прибытием. Давайте я тут вам покажу все, где спать, где срать, где бэка разложить. Сколько вас?
— Здорова, — из группы выворачивается кто-то, старшина, наверное. — Двадцать. Ну, давай, ага.
Спустя полтора часа.
Ярик с Прапором поднимают длинное тело ДШКМа и аккуратно опускают в кузов пикапа. Даже как-то вот любя, что ли. Не, «опускают» — это я поторопился, скорее, укладывают рядом с СПГ, пытаясь приладить так, чтобы не выпало и не растряслось.
Бляааа… Ну, я идиот. Уставший идиот. Прицел с СПГ не сняли. Я становлюсь на колесо и сталкиваюсь с Яриком, который решил поехать в кузове, обнимая и придерживая зброю.
— Ярик, а ну посунься, я ПГОК сниму.
— Шо снимешь?
— Прицел с СПГ. Та посунься же ж.
Выдергиваю из своего рюкзака какую-то шмотку и бережно заворачиваю в нее прицел. Мы залезаем в остывшие машины, последним прибегает Танцор, который только что решил оставить тридцатке наш генератор. И гору вогов для АГСа.
— Все тут?
— Не, Президента забыли, ги-ги.
— Я тебе зара забуду, подарю, прям, в тридцятку.
— Ярику, чи злазь з кузова, чи ставь дашульку на кришу і давай сєпарам «паслєднюю гастроль».
— Все, петросяны, погнали. Мартин, за мной и тихонько.
Фары только на поле.
— Та знаю я, знаю. Заинструктировал уже, бля, до слёз.
Две машины тихо съезжают по нашей многострадальной дороге. За спиной тридцатка бегает, таскает майно, забрасывает шмотки в блиндажи, усаживается на эспэшки. Мы молчим. То ли устали слишком, то ли сказать нечего. Поворот, опять поворот.
— Последний раз тут, пацаны. Представляете? Эти кусты, камни, карьер — мы все это видим в последний раз.
— Ти заїбав зі своїм пафосом, рулі давай, а то в’їбемося.
— От умеешь ты, Сережа, почуствовать патетику момента.
— Хуента.
— Ты приземленный человек, не умеющий даже мечтать, — я с гипертрофированным презрением оборачиваюсь к Президенту.
Прапор ржет.
— Була в мене мєчта. С дєтства. Хотів на дємбєль з АТО уйти. Так ти і цю мєчту поламав.
— Я ж причем? То не я, то Оперативне командування «Північ».
— Ну, а ти настроєніє портиш своїми патетіками.
— Ну, ты и язва.
Мы выворачиваем на поле, и я включаю габариты. Белый лэндровер, идущий впереди, и с ними прекрасно видно. Машины начинают подскакивать на горбах.
— Отут мы на бэхах шли тогда, в марте. Вот чётенько эту колею делали.
— Бля, Мартін, і так шкребе в душі, і ти добавляєш. Іді на хєр.
— Молчу-молчу.
Спустя полчаса.
Наша куцая колонна останавливается прямо после моста, напротив хаты, в которой все это время был штаб второго бата семьдесятдвойки, а теперь — какого-то бата тридцатки. Впереди белый лэндровер, за ним три грузовика с прицепами, замыкающим — пикап с Яриком за рулем. Уговорил его слезть с кузова в обмен на возможность порулить.
Колонна остается, мы переезжаем через разделитель и заруливаем к штабу.
— Со мной пойдешь или ждешь? — В руках Вася держит две моторолы и зарядку к ним.
— С тобой. Тре с Булатом и с пацанами попрощаться. И за тобой присмотреть, шоб ты по-быстрому контракт в тридцатке не подмахнул, а то знаю я тебя, ты до войны жадный.
— Чур меня, чур. Шо ты меня пугаешь на ночь глядя?
