квартирке стало тесно и шумно. Нина и Валентина организовывали праздник, собирали на стол. Игорь держал на руках малыша. А девчонки чинно сидели на диване. Я облачился в фартук и помогал, а вернее, мешал женщинам.
– Вы не сообщили причины праздника. Кто именинник? В честь чего или кого срочное сборище? – вопрошал Игорь.
– Всё в своё время. Знакомьтесь. Мой давний и фронтовой друг Лёва, – представил я. – А это, Лев, мои испытанные добрые друзья: Игорь, его жена Нина Васильевна, их дети. Игорь мне однажды помогал в течение четырёх часов делать срочную операцию. Он не врач, он шофёр. Но это человек, с которым можно пойти в разведку. Ты меня понимаешь, Лев.
Лев почтительно пожал Игорю руку. Поцеловал руку Нине. Подмигнул девчонкам на диване. Те прыснули.
И вот мы все за столом. И мой непьющий друг Лев разливает вино и произносит тост.
– Я прошу всех встать. Сегодня у нас большой и трогательный праздник. Я бы сказал, праздник со слезами на глазах. Наше государство, наше правительство оценило своего скромного и мужественного солдата. Михаил, сними этот фартук! Пусть все увидят твою награду. За тебя, Михаил!
Я быстро сдёрнул фартук. Мне казалось, что орден сияет на моей груди, и от него расходятся лучи. Впервые за много лет я не был «врагом народа». На мне не было военной формы. Орден просто был прикреплён к костюму. Но я выпятил грудь и стоял торжественный и важный.
– Это что?.. Это орден… Настоящий орден? Откуда он у тебя? Тебя наградили! – догадался Игорь.
– Я сказал тост. А теперь сначала выпьем, потом будем говорить. Я человек непьющий, но ради такого случая… – Лев сделал значительную паузу, строго посмотрел на всех, быстро выпил вино.
Все так же быстро и стоя выпили. Нина, Игорь, Валентина, девочки смотрели на меня. Смотрели удивлённо, восторженно. А я действительно еле переборол подступивший к горлу комок. Эйфория мгновенно прошла. Я молча смотрел на собравшихся. Что я мог им сказать? Нельзя было рассказывать про плен, про горы трупов, про милого доктора в Берлине, убитого в последний день войны, про работу в отряде сопротивления, про вонючий твиндек парохода, про «врага народа» и скитания на Чукотке, про смерть Лизы с ребёнком внутри. Всё, что со мной случилось, было страшно. Орден – это хорошо. Но боли и слёз в этой истории больше. Их не выплачешь. Одно цепляется за другое, и только Лёва знает обо всём. Никому мою историю рассказывать нельзя.
– Расскажите, расскажите, что произошло, – попросила Нина.
– Лев, расскажи ты. Я не могу. Ты понимаешь, – сказал я хриплым голосом. Как-то мгновенно померкло сияние ордена.
Лев меня понял. Поэтому постучал вилкой по рюмке, чтобы переключить внимание присутствующих, начал бодрым голосом:
– Наш Михаил приближал победу в Берлине. Свидетелей не было. Поэтому он и оказался здесь в качестве спецпереселенца. Сейчас установлена истина, оттуда прибыли люди, свидетели его тихого героизма. Он получил за свой тихий героизм орден и больше не спецпереселенец. Он теперь вольный человек, к тому же заслуженный. Всё понятно?
– Ну, понятно, частично. А почему награду не вручили торжественно, скажем, в клубе? – спросил Игорь.
– Потому, что нельзя это сделать громко. Нельзя объяснять, за что дана награда. Там ещё люди работают. Поэтому наш праздник мы делаем тихим. И нигде, вы меня поняли, нигде вы об этом не должны говорить, – сказал я.
– Значит, мы с вами прощаемся. Печально. Мы вас любим.
– Я тоже вас всех очень люблю. Мне очень приятно, что вы с Ниной нашли друг друга.
Валентина молча сидела за столом. Глаза у неё провалились, она усохла за эти дни. Лев с тревогой смотрел на неё.
– Что это мы загрустили? Давайте споём песню. Я вижу гитару. Это твоя, Игорь? Что ты любишь петь?
– В основном романсы. Шёл к вам, хотел спеть один романс собственного сочинения.
– Это же здорово. Давай! Мы сегодня устроим вечер песни.
Я с удивлением посмотрел на Лёву. Никогда не слышал, чтобы он пел. Игорь взял гитару, сел удобнее и запел. Голос его, негромкий, тёплый, так и проникал в душу. К моему удивлению, Лев знал эту песню. И пел он великолепно.
Я бы сказал тебе много хорошего В ясную лунную ночь у костра. В зеркале озера звёздное крошево Я подарю тебе вместо венца. Бархатом трав лесных плечи укутаю И унесу тебя в лунную даль. Чтоб не искала ты встречи со скукою, Звонкою песнею гнала печаль. Песнею тёплою стужу развею я, Чтобы оттаяли искорки глаз. И расскажу тебе, если сумею я, Как я люблю тебя, тысячу раз[10].
Я смотрел на Лёву. Что Игорь поёт, я знал. Он до недавнего времени был непременным участником художественной самодеятельности на посёлке. Но Лев никогда не пел.
– Извините меня великодушно, песня не моя, но я её люблю. И давно хотел спеть своей любимой жене, – сказал Игорь. – Кто автор, я не знаю. А вы, Лёва, знаете автора?
– Нет, к сожалению. Но песня мне давно нравится. А ты, Михаил, не смотри на меня так удивлённо. У нас с тобой не было возможности петь песни. Я пою с детства. А потом пошла такая жизнь, что было не до песен. Но в партизанском отряде я пел. И на Чукотке, когда служил, пел. И вам сейчас спою свою любимую. Вы её, наверное, знаете. Давайте все вместе споём.
Вьётся в тёплой печурке огонь, На поленьях смола, как слеза. И поёт мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза.
Эту песню все знали. Пели вполголоса, увлечённо, с любовью к песне и друг к другу. Даже девчонки подпевали. Песня кончилась, наступило время расходиться. Надо было укладывать малышей спать. Самый маленький уже уснул под нашу песню. Прощаться не хотелось… Я был очень доволен нашим песенным вечером.
* * *
Настали последние сутки моей жизни на Кадыкчане. Всё время сборов Валентина нам помогала. Я не услышал от неё ни одного слова упрёка.
Наша последняя ночь. Я благодарил Валентину, как мог. Не словами. Я благодарил её всем моим телом, всей моей мужской сутью. Благодарил за то, что она скрасила моё одиночество. Благодарил за её доброту, за то, как она всё это время ухаживала за мной,
