тот же день, 28 января, Довгалевский посетил генерального секретаря французского МИД Филиппа Вертело[393], которому «в самых резких выражениях», как телеграфировал полпред в НКИД, выразил «свое изумление и негодование по поводу беспримерного оправдания банды международных мошенников». На решение присяжных, заявил Довгалевский, «среди других причин повлияли и речи защиты, которые председатель не обрывал, несмотря на то, что они не относились к существу инкриминируемого преступления, а изобиловали неслыханными гнусными выпадами против правительства страны, с которой Франция находится в нормальных отношениях».
Вертело ответил, что и для него оправдание подсудимых неожиданно, но суд присяжных выносит приговоры по своему усмотрению, и правительство не может на него повлиять[394].
Утром 29 января Крестинский провел свое последнее совещание с участием Довгалевского, Рапопорта и Членова, на котором решили, что «всю черную работу» будет вести Грубер как «толковый и знающий цивилист», но из дела не следует выпускать и Гарсона: «у него хорошие отношения с магистратурой и прокуратурой», и «ему легче, чем другому задержать выдачу векселей и оказать внесудебное и личное влияние на судей». Кроме того, проиграв уголовный процесс, он горит желанием «выиграть гражданский и не будет дорожиться», то есть не затребует большого гонорара. Помимо Гарсона, желательно привлечь еще одного крупного цивилиста, но французские адвокаты, сетовал Крестинский, неохотно берутся за дело, проигранное в уголовном суде, тем более — скандальное, связанное с отстаиванием интересов СССР[395].
Решив публично отреагировать на парижскую «пощечину», Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило 30 января «предложение тт. Сталина и Молотова об опубликовании заметки о процессе Савелия Литвинова»[396]. Но Сталин не захотел, чтобы информация о судебном конфузе большевиков шла непосредственно из Парижа, и собственноручно вписал в текст сообщения: «Брюссель (от собственного корреспондента)»[397]. В тот же день центральные газеты уведомили советскую общественность о «гнусном акте» парижского суда, оправдавшего «явных мошенников и воров во главе с архи-жуликом Савелием Литвиновым»[398]. В редакционной заметке партийного официоза с сарказмом указывалось, что «фабриканты фальшивых советских векселей» получили из рук французской Фемиды патент на звание «политических» деятелей, вследствие чего «международные аферисты всех рангов и мастей, буржуазные и социал-фашистские газетные проститутки Парижа и Берлина, Лондона и Нью-Йорка торжествуют свою победу»[399]. А газета «Известия», цитируя сообщение о «судебной комедии» в Париже, поместила написанные по этому случаю вирши Демьяна Бедного:
«Французский суд — какой скандал —
Трех негодяев оправдал» —
Не такова оценка наша.
И суд, и эти, как бишь их…
Друзья друзей, своя своих
В мошенстве вексельном познаша![400]
Иным образом, как «пощечину большевикам» расценило оправдание подсудимых русское зарубежье, и А. Ф. Керенский в «Днях» подчеркивал, что вынесение оправдательного приговора по делу Савелия Литвинова означает признание большевистского правительства «сообществом обычных уголовных преступников» во главе с «матерым экспроприатором» Сталиным[401].
Хотя в Москве готовили отсроченный процесс по делу о невозвращенчестве Беседовского, 5 февраля Хинчук обратился в прокуратуру Верховного суда СССР:
Процесс Савелия Литвинова еще не закончен. Во-первых, предстоит заочный процесс скрывшегося от суда Альтшица, во-вторых, нами кассирован приговор по делу Савелия Литвинова, и, кроме того, предстоит гражданский процесс о безденежности самих векселей. Поэтому, поскольку не исключена возможность выступления Беседовского в последующих стадиях процесса, я считаю необходимым назначенное в Верховном суде на 7/II слушание его дела отложить. Мы ожидаем приезда из Парижа тов. Членова со всеми материалами по делу Савелия Литвинова для того, чтобы решить вопрос о нашей дальнейшей тактике. После заседания Правительственной комиссии я Вам сообщу, к какому решению мы пришли в отношении дальнейшего направления и срока слушания дела Беседовского[402].
Процесс снова отложили и больше, похоже, не вспоминали о нем, но пока советские дипломаты клеймили позором французское правосудие, а эмигрантские фельетонисты дружно высмеивали незадачливых братьев Литвиновых[403], в Париже исчез председатель Русского общевоинского союза генерал А. П. Кутепов[404], похищенный 26 января агентами ИНО ОГПУ Это событие всколыхнуло всю эмиграцию, освещалось французской прессой, и месяц спустя, 26 февраля, сообщая в Москву и Берлин, копия — Довгалевскому, о намерении подать иск о недействительности векселей, Членов сокрушался:
К сожалению, атмосфера в Париже такая, что можно ждать всяких неприятных сюрпризов. Гарсон совершенно подавлен историей с Кутеповым. Нам необходимо привлечь к участию в деле кого-нибудь из первоклассных адвокатов. Это очень трудно, т. к. фактически почти вся парижская адвокатура нас бойкотирует. Шотан[405], на которого мы рассчитывали, сейчас, как Вам известно, стал премьер-министром[406]. Дело осложняется тем, что у Грубера совершенно нет связей в адвокатуре, а Гарсон вообще против привлечения нового адвоката, считая, что он и сам справится. Я имею в виду за эти дни повидать де Монзи, Торреса и пару членов Совета парижской адвокатуры (Дорвиля[407], Шарпантье[408]), чтобы при их помощи наладить защиту наших интересов, так как считаю, что Гарсона и Грубера совершенно недостаточно для такого сложного и трудного дела[409].
Тем временем нотариус и по совместительству юрисконсульт берлинского торгпредства доктор Курт Розенфельд, возглавлявший левое крыло Социал-демократической партии Германии, вступил с разрешения Крестинского в тайные переговоры с доверенным лицом Савелия Литвинова — Григорием Каганом (видимо, тем самым, который некогда был арестован полицией у него в Белостоке!). Давая показания на очередном судебном процессе по делу о злополучных векселях, Розенфельд вспоминал:
В феврале 1930 г. ко мне позвонил по телефону некто Каган и попросил свидания. Я принял его, и он, от имени Савелия Литвинова, предложил представить советским властям письменное сознание его в подлоге векселей и письменный же рассказ о том, как задумана была и осуществлена шантажная комбинация. Каган просил меня передать это Крестинскому.
Я повидал Крестинского, сообщил о предложении Кагана, и тот просил меня узнать, какие мотивы заставляют Литвинова предлагать свою повинную. Не требует ли он за «повинную» денежного вознаграждения? Я поставил этот вопрос Кагану при следующем свидании. Каган ответил, что, конечно, Литвинов хочет получить «вознаграждение». Сколько? Миллион марок… Крестинский принципиально отказался от такой сделки, но выразил желание, чтобы Литвинов лично повторил мне эти условия.
Несколько дней спустя Каган привел с собой ко мне Литвинова. При свидании присутствовала моя секретарша, стенографировавшая разговор. Литвинов подтвердил предложение Кагана и прибавил: «По векселям советскому правительству придется платить около 5 миллионов марок. Я предлагаю дать мне 1 миллион за чистосердечное сознание и сэкономить таким образом 4 миллиона. Москве это должно быть выгодно…»[410]
Запротоколировав описанную беседу, Розенфельд уже на следующий день, 1 марта, написал Крестинскому:
