Гнеда, пользуясь тем, что они наконец остались наедине, торопливо и сбивчиво пересказала Фиргаллу суть дела, обрисовав их положение. Сид лишь сомкнул веки, показывая, что всё понял, но девушка видела, как мало ему понадобилось времени, чтобы утомиться, и оставила его отдыхать. Наставник находился всё ещё слишком близко к зыбкой грани между жизнью и смертью, и Гнеда боялась даже дышать на него.
Тем не менее, с этого дня Фиргалл действительно потихоньку пошёл на поправку. Он начал понемногу принимать пищу и уже спустя несколько дней велел Гнеде помочь ему подняться. В конце концов Гнеда и Гореслав сдались и разрешили больному встать на ноги, выведя его во двор. Сид был ещё очень немощен и бледен, и его худоба бросалась в глаза, заставляя сердце девушки сжиматься от жалости. О возвращении прежнего здоровья пока не было и речи.
Гореслав хоть и не отличался особой словоохотливостью, всё же исподволь пытался выведать у Гнеды о ней и о Фиргалле, что настораживало девушку. Она всячески старалась сохранить равновесие между своим зависимым положением и безопасностью, по-прежнему не испытывая к хозяину ни расположения, ни доверия, силясь не сболтнуть лишнего, при этом не обидев Гореслава.
На исходе была уже вторая седмица их пребывания в лесной избушке. По заведшемуся порядку, Гнеда и хозяин сидели возле костра, прихлёбывая из кружек пахучий медвяный взвар. Их подопечный благополучно уснул, и теперь двое по обыкновению вели неторопливую беседу. Видимо, одинокая жизнь в лесу давала о себе знать, и Гореслав был рад любому обществу. По первости Гнеда опасалась, что он начнёт проявлять к ней страшившее её мужское внимание, но, к счастью, хозяин вёл себя на удивление безразлично. Этот странный человек, по его словам, отказался от богатого выкупа, продолжал ходить за Фиргаллом да заодно кормил всё это время и гостей, и двух лошадей. Ясное дело, что Гнеда посулила Гореславу достойную награду по выздоровлению наставника, да и сам хозяин не слепой, видел, небось, и каковы кони, и богатый наряд и оружие Фиргалла. И всё равно девушку снедало сомнение и беспокойство.
Гореслав о себе почти ничего не рассказывал, но, как поняла Гнеда, семьи у него не было. В Перебродах к холостым людям относились без почтения, даже вдового Катбада за глаза осуждали, что снова не женился. Это тоже не придавало в глазах девушки доверия залесцу.
— Отчего ты так не любишь сидов, Гореслав? — спросила Гнеда, прерывая затянувшееся молчание.
Ночь была звёздная и безлунная. Идти в душную избу совсем не хотелось.
Гореслав презрительно скорчил лицо. Как ни удивительно, но за прожитые бок о бок дни между Гнедой и хозяином установилась странная близость, вызванная их вынужденным общежитием и совместным делом. Оба знали, что далеки от истинной откровенности, но это не мешало им вести ежедневные беседы, где каждый строго блюл собственные границы дозволенного.
— Я-то застал ещё те времена, когда мы с ними воевали. Ну, воевали, может, громко сказано, — поправился он, поймав удивлённый взгляд девушки, — а стычки нет-нет да и бывали. И то понятно, соседи. Меж соседями разве может не быть грызни? Но замятня не случилась бы, коли не сидовская ведьма.
Гнеда вздрогнула и поплотнее укуталась в плащ, не отрывая взора от собеседника.
— Как князь взял в жёны чужеземку, так все беды и начались. И голод, и засуха, и сарыны. И ведь нет, чтобы помереть спокойно, нет, и его в могилу свела, окаянная!
Гнеда не знала, что сказать. Она настолько привыкла думать о матери как о чистейшем безупречном создании, что была изумлена тем, что кто-то мог относиться к Этайн иначе. Хорошо, что Фиргалл не слышал святотатственных речей залесца, иначе тому бы не поздоровилось.
— И всё же ты спас одного из них, — выдавила девушка.
— Я человеку помогал, а не сиду, — возразил Гореслав. — Встреться он мне в бою, думаешь, я бы его пощадил?
— В бою, то иное. Там все друг другу враги, — тихо промолвила Гнеда. – Странно, что ты всё зуб точишь, ведь это дела давно минувших дней, — осторожно вернула она разговор обратно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Молодой я тогда был, — почти извиняясь, усмехнулся хозяин, — прошлое ярко перед глазами стоит, точно вчера случилось. Хорошо жилось при старом князе.
Девушка замерла, боясь спугнуть неожиданную откровенность собеседника. Теперь нужно было поддержать это неверное пламя, подбросив несколько тонких и сухих веточек.
— Да и при нынешнем не хуже, — сказала она как можно невиннее.
Судя по взлетевшим к переносице кудлатым бровям, вместо веточки Гнеда швырнула сырое полено.
— Кто ж спорит, — огрызнулся он, разом подобравшись, — а только кабы не она, по сию пору Яромир бы сидел, — зло прошипел Гореслав, глядя в огонь. — Что теперь без толку лясы точить. Былого не вернёшь, курицу в яйцо не впихнёшь.
Хозяин поднялся и резко плеснул в затухающий костёр остатки из кружки. Разочарованно глядя в удаляющуюся спину, Гнеда подумала, что тот лёгкий непринуждённый разговор, который так хорошо удавалось вести Фиргаллу, был, оказывается, целым искусством.
Они прожили в лесу неполный месяц, прежде чем сид почувствовал себя достаточно сносно, чтобы продолжать путь. Обоим не терпелось как можно скорее отбыть, чтобы перестать стеснять хозяина и избавиться от довлеющей зависимости от него. В Гореславовой хибарке едва ли можно было чувствовать себя в безопасности. Хотя залесец, очевидно, сдержал своё обещание и не стал выдавать своих гостей, он частенько отбывал из дому, вёл себя сдержанно, если не сказать, скрытно, да и не выказывал ни Гнеде, ни Фиргаллу особого расположения. Благодарность за помощь перевешивалась облегчением от того, что они, наконец, уезжали.
Накануне случилось радостное событие — вернулся пропавший в то проклятое утро Злой. Гнеда, тяжело переживавшая потерю питомца, не помнила себя от счастья, когда сокол как ни в чём не бывало слетел её на плечо. Девушка была удивлена и тронута тем, что он не одичал и разыскал её, имея возможность улететь на свободу. Неужто Айфэ был прав, и Гнеда и впрямь имела какую-то особенную связь с маленьким бориветром?
Фиргалл держался крепко, но девушка подозревала, что он нарочно бодрился, чтобы не отягощать её хлопотами. Гореслав помог ему взобраться в седло, и глядя на сида, трудно было подумать, что он ещё недавно смотрел в глаза смерти. Фиргалл сидел прямо, уверенной рукой сжимая повод повеселевшего Ска. Только очень наблюдательный глаз различил бы повязку вкруг груди под рубашкой. Теперь, когда опекун облачился в починенную дорожную одежду, Гнеда ясно видела, насколько он осунулся, как заострились его черты и побледнела кожа. Девушка вздохнула, напомнив себе, что как только они окажутся среди верных людей, Фиргалл получит должный уход и окончательно выздоровеет.
Они распрощались с Гореславом душевнее, чем Гнеда могла надеяться. Сдавалось, тому причиной было оставленное ему в награду почти всё ценное имущество, коим располагал Фиргалл и данное вдобавок слово, что сид пришлёт своему спасителю в подарок коня. Девушка до земли поклонилась залесцу.
— Ввек не забуду я доброты твоей.
— Ступайте с миром, — ответил Гореслав. Кажется, он тоже был рад, что постояльцы убираются восвояси.
Путники выехали на заре, и Гнеда, глядя на зазолотившиеся листья берёз, с сожалением думала о том, что лето уже на исходе. Вот и сравнялся год их с Фиргаллом знакомству, и сколько перемен он принёс с собой. Ныне девушка снова оказалась на важном пороге, успев за долгие, незаполненные обычными занятиями дни выносить в себе трудное решение.
Видимо, судьба вылила на них неприятностей с щедрым запасом, так что Фиргалл и Гнеда без приключений добрались до места. Вопреки ожиданиям, ничто в душе девушки не дрогнуло, когда они подъехали к затерянной в густом лесу избушке, где когда-то она узнала о судьбе родителей. В дороге и сид, и его воспитанница были задумчивы и молчаливы, и незаметно между ними выросла недосказанность, которую к концу путешествия, казалось, можно было потрогать рукой.
