И теперь, когда я получила то, что хотела, не знаю, что чувствую. Я никогда не был так сбита с толку, как из-за того, что произошло в подвале меньше часа назад с Гаврилом.
Оргазм был самым большим кайфом, который я когда-либо испытывала в своей жизни. Однако, как только он прошел, реальность обрушилась на меня сильнее, чем град, падающий на землю во время сильной грозы.
Я не могу стереть из памяти его образ, покрытый моей кровью, — это было почти сатанинское зрелище.
Как я могла по-настоящему наслаждаться тем, что мы делали?
Мой желудок сжимается от стыда и отвращения. Не к нему, а ко мне.
И поэтому я сделала единственное, что могла. Я сбежала, как трусиха. Теперь мне будет чертовски неловко, когда я увижу его в следующий раз. Я ничего не могла сказать ему после того, что мы сделали, потому что это было на грани психоза.
— Ты в порядке? — Спрашивает Ева, толкая меня локтем в ребра.
Я прочищаю горло и киваю.
— Да, всё нормально. Просто задумалась.
Она хмурит брови, как будто не верит мне, но, к счастью, не настаивает. Вместо этого она меняет тему.
— Итак, чем вы все займетесь на весенних каникулах? До них осталось всего две недели.
Адрианна раздраженно выдыхает.
— Не напоминай мне. Я ненавижу возвращаться домой.
Нат выгибает бровь.
— Я думала, тебе не терпелось сбежать от тренера Дэниелса.
Я замечаю румянец у Адрианны на щеках.
— Я уже привыкла к его глупостям. С моим отцом гораздо сложнее иметь дело.
Ева кивает.
— Я знаю всё о трудных родителях.
В ее глазах появляется печаль, так как она редко говорит о своей матери и о том, как она умерла. Конечно, ведь тренер Дэниелс застрелил ее, черт возьми. Это безумие.
Даже если она не очень ладила с матерью, должно быть, тяжело потерять ее таким образом. Я бы сделала все, чтобы моя мама все еще была здесь. Судя по тому, что Ева рассказала нам о своей, её мать была не очень хорошим родителем.
— С тех пор ты что-нибудь слышала о своем отце? — Спрашивает Нат.
Ева качает головой.
— Нет, и никогда не ожидала этого.
— Ты скучаешь по родителям? — Спрашивает Адрианна.
Я замечаю, как у Евы сжимается челюсть, прежде чем она качает головой.
— Как бы ужасно это ни звучало, нет. — Она тяжело вздыхает. — Знаю, это звучит бессердечно, но моя мама хотела убить меня, и я никак не могу выбросить это из головы. Я почти рада, что её больше нет. — Она смотрит на Адрианну. — А мой отец не заботится обо мне настолько, чтобы выходить на связь, и это меня не беспокоит. Здесь, в академии, я счастлива так, как никогда не была. — Она смеется. — Что иронично, ведь я не хотела поступать сюда.
— И теперь ты так рада, что сделала это из-за нас, верно? — шучу я. — Не из-за того, что ты подцепила директора.
— Конечно, отчасти я люблю это место из-за вас троих. — Она улыбается. — Не знаю, что бы я делала без вас, девочки. Это место превратилось бы в ад.
Нат кивает.
— Я согласна, без вас троих это место не было бы прежним. — Выражение ее лица становится немного грустным. — Хотя было бы лучше, если бы Джорджия все еще была здесь.
Я киваю в ответ, и в груди у меня немного ноет. Джорджия стала моей первой подругой здесь, в академии, и было очень тяжело, когда семья забрала ее во время весенних каникул в прошлом году. Она уехала на Сицилию, рассчитывая приехать обратно через две недели, но так и не вернулась, и с тех пор мы не виделись с ней, разве что по видеочату.
Из всех подруг она, пожалуй, единственная, с кем мне было бы комфортно поговорить о дилемме с Ниткиным. Она наименее осуждающая в нашей группе и наиболее открытая, но ее здесь нет.
— Я сейчас вернусь, — говорю, вставая со своим подносом, чтобы вернуть его и взять десерт, как вдруг в кафетерий входит профессор Ниткин и направляется прямо ко мне.
Я скрежещу зубами и не поднимаю глаз от пола, не имея ни малейшего желания смотреть на него после того, что произошло. Он, должно быть, думает, что я жалкая, убежала как трусиха, неспособная встретиться лицом к лицу с темнотой внутри меня и с тем, что это значит. Ускорив шаги, я спешу на кухню, где оставляют грязную посуду и ставлю поднос.
И в этот момент я чувствую, как чья-то рука сильно хватает меня за локоть.
— Ты думаешь, что можешь просто сбежать от меня?
Я смотрю на мужчину, которого пыталась избегать, и тяжело сглатываю, когда вижу яростное выражение его лица. Гаврил Ниткин чаще всего бывает бесстрастным, за исключением тех случаев, когда у него есть возможность кого-то наказать.
— Отпустите мою руку, — говорю я, вырывая ее из его хватки.
— Ответь мне, Камилла.
Я свирепо смотрю на него, потому что он не имеет права приставать ко мне в кафетерии и говорить о том, чего вообще не должно было случиться.
— Оставьте меня в покое.
Он тихо рычит.
— Это не то, чего ты на самом деле хочешь, и ты не можешь убедить меня в обратном. — Он наклоняется ближе и крепче сжимает мою руку. — Почему ты убежала?
— Это не имеет значения. — Я чувствую, как возвращается стыд, когда отчаянно пытаюсь вырвать руку из его хватки. — А теперь отпустите меня.
— Нет, скажи мне почему. — Он скалит на меня зубы, как бешеный зверь. — Или я затащу тебя обратно в подвал и буду пороть до тех пор, пока ты мне не расскажешь.
— Я сбежала, потому что то, что мы сделали, было неправильно, — говорю, зная, что это не вся правда.
— В этом не было ничего плохого. — Его глаза сужаются. — Почему ты убегаешь от того, кто ты есть?
Я смотрю в его прекрасные карие глаза, горящие одержимостью.
— Кто я есть?
— Да, ты мазохистка. Я знал это с тех пор, как тебе исполнилось пятнадцать, Камилла. Ты получаешь удовольствие от боли, и в этом нет ничего плохого.
Я качаю головой.
— Это была не просто боль. То, что мы сделали, было садизмом. Это был полный пиздец.
— И все же ты наслаждалась каждой секундой, — мурлычет он мне на ухо.
Я чувствую, как дрожат мои бедра, а киска становится влажной только от того, что он близко. Внутри меня живет болезнь, раз я получала удовольствие от происходящего. Болезнь, от которой я не знаю, как избавиться.
— Со мной
