Другое дело, что я вовсе не желаю встретиться с ним и поинтересоваться: а что ты, собственно, почувствовал, когда я тебя оставила, такого всесильного и блистательного, не дав тебе возможности превратить себя в твою убогую тень? Как ты себя ощущал, о сиятельный Сергей, когда тебя оставила 18-летняя соплячка, в любви и верности которой ты был настолько уверен, что не озаботился даже тем, как она среди бандитской ночи середины 90-х доберется домой, не имея ни рубля на такси? Как ты вообще стал жить без меня, когда я собственными руками изменила проклевывавшуюся и понятную нашу общую судьбу?
Разумеется, все эти слезливые дела забылись. И уже через пару лет я стремглав бежала по верхнему этажу «Атриума», спинным мозгом чувствуя его взгляд и искреннее желание поговорить по душам…
Переболев сумасшедшей юношеской привязанностью, с модельным бизнесом я тогда завязала и, пребывая в раздумьях, куда направить свои стопы, почти случайно выбрала Всероссийский институт кинематографии. Вероятно, это решение пришло потому, что, уже попробовав свои силы на подиуме и перед фотокамерами, я поняла, что бесконечно примерять на себя чужие образы, проживать за день множество других жизней получается у меня лучше всего. К тому же, отравленная атмосферой больших светских тусовок, мельтешением вокруг творческих личностей самых разных мастей и направлений, я подсела на это, как героиновый наркоман, и уже не могла без этого жить.
ВГИК
Поступив во ВГИК, я явилась первого сентября на занятия, счастливая оттого, что вступаю в Храм Искусства, а еще больше оттого, что мне удалось без блата поступить в такое заведение, и значит, я перебралась на более высокую ступень собственной социальной значимости. За время, прошедшее после вступительных экзаменов, я начиталась мемуаров киношных мэтров и представление об учебном заведении, в которое вступаю, имела весьма романтическое. Но уже через несколько недель поняла, что здешняя закулисная жизнь мало чем отличалась от знакомого мне мира высокой моды.
К примеру, наш мастер, прекрасный актер, талантливейший человек, тем не менее редко находил повод заглянуть к нам, первокурсникам, и, будучи разносторонней личностью, не мог дать нам ничего, кроме своих бесконечных историй об одной Великой, которая некогда подарила ему машину, которая, с которой… В общем, с тех пор я не люблю ее стихов.
Мой первый показ самостоятельных отрывков… Не помню, чтобы я боялась публики, зажималась. Но не было и вдохновения. Оно было на генеральной репетиции, а на показе случился «синдром второго спектакля».
После экзамена ко мне подошел один из моих однокурсников, Вадим. Высокий мальчик с тонкими чертами лица и взглядом преподобного де Брикассара из «Поющих в терновнике», устремленным далеко вперед.
– Ты была лучше всех, – сказал он мне. – Не обращай внимания на остальных. Все было срежессировано лучше некуда.
О моем актерском даровании он скромно умолчал. И действительно, ощущение профессии пришло ко мне гораздо позже, а именно, на многочисленных съемочных площадках, во время работы с разными режиссерами, а также в тандеме с опытными, по-настоящему владеющими профессией актерами.
Тогда же Вадим покорил меня своей почти болезненной увлеченностью театром, брызжущей через край энергией, позволявшей ему полностью выкладываться на многочасовых репетициях…
Есть такие девочки (мальчики) необыкновенные, вроде бы ничего себе, глазки светятся, горят, искрятся талантом. То есть талант выплескивается через край, не удержать. Актеры, одним словом. Гении.
По большому счету, они, никогда не принимающие никакого личностного участия, как-то умудряются затянуть и вас в свой собственный театр. И вы, и все, кто поведется на эти глубокие дымчатые взгляды, тихие интонации, вкрадчивые улыбки, все будут инфицированы подобием любви и страстного интереса. Недаром раньше нашу (их) братию на кладбищах не хоронили, только за пределами. Скоморохи покоились отдельно, это факт.
Такие мальчики имеют свойство легонько залазить в душу, без всякой цели, так, интереса ради. Окружающие – партнеры, случайные знакомые, зрители – сами охотно дают им собственную жизнь напрокат, сами впускают их туда. Мальчикам интересно, но не глубинные переживания их волнуют, это, извините, нет, им интересен ваш ход мыслей, реплики, манера смеяться, реагировать и так далее.
В общем, демонические это все штучки, темные актерские делишки. Украсть, снять кальку со случайного встречного, который мимолетом и навсегда расположился и расслабился, выболтал за какой-то час все секреты, всю свою нехитрую жизнь, доверился и тут же был оставлен за ненадобностью.
Все это, однако, я поняла много позже. А тогда…
Он предложил проводить меня. На улице было темно, мелкие снежинки кололи лицо и забивались за воротник пальто. Мы, смеясь, забежали в какую-то подворотню и целовались, спрятавшись за выступом каменной стены. Я шерстяной варежкой стряхивала снег с его волос.
Потом поехали в общежитие, зашли в одну из комнат, где сидели все наши однокурсники. Кто-то играл на гитаре, кто-то пел, и все пили шампанское из липких пластиковых стаканчиков. Мы тоже выпили, и у меня защипало в носу от пузырьков и голова закружилась.
Он потянул меня куда-то, и я пошла за ним, опьяненная не столько дешевым кислым шампанским, сколько ощущением новой жизни, которая накрывала меня неумолимой снежной лавиной.
…Он был слегка пьян… Дыхание ровное, тихое, как у младенца. Где это видано, чтобы взрослый мальчик (Вадим был старше меня лет на шесть-семь) ночью походил на уснувшего ребенка? А вот он, Вадим, отличался потрясающей особенностью: спал так тихо, что казалось, я в комнате совсем одна. Хотелось дотронуться до его теплого тела, чтобы убедиться – он здесь, со мной.
Вадим был очень красив спящим, умиротворенный. Уверена, нам часто виделись одинаковые сны… Я смотрела на него, и щемящая нежность захлестывала меня: «Слушай, ты, спящий и ничего не понимающий человеческий индивид, я, оказывается, привыкла к тебе!»
Уже несколько ночей я провела здесь, в обшарпанной комнате вгиковской общаги, с энтузиазмом участвуя во всей ее коммунальной жизни: коллективной варке пельменей, удалых пьянках до рассвета, которые вполне могли закончиться дракой, вспыхнувшей из-за разногласий в толковании Станиславского, каких-то слухах, сплетнях, скоротечных романах, приездах родителей с обязательными домашними гостинцами. Все ютились в комнатах по двое и трое, Вадим же жил почему-то без соседей, не считая, правда, огромных жирных тараканов, с которыми все обитатели Бориса Галушкина давно свыклись. Уже несколько ночей я боролась с дремотой и наблюдала за ним. Ночью он становился понятным и беззащитным до слез. Когда он улыбался, сумрачные складки на лбу разглаживались, и лицо преображалось.
