– Что ты имеешь в виду? – спросил насторожившийся Пачини.
– Твоих дочерей, – усмехнулась Юлия. – Они официально, с оформлением всех необходимых бумаг, станут моими воспитанницами, и я получу полное право забирать их с собой в Россию, путешествовать с ними по миру, устраивать их жизнь и заботиться о них. Взамен ты получишь сокрушительный провал этого неблагозвучного творения Беллини – и столь же сокрушительный успех своего «Корсара», после чего с тобой, конечно, подпишут договор на новую постановку.
– Перестань, Юлия, что это за торг! – поморщился Пачини. – Я знаю, ты на многое способна, однако чтобы навредить Беллини с его клакой…
– Нужна клака побольше и лучше оплачиваемая, только и всего! – продолжила Юлия. – Ну что? Согласен? Соглашайся, потому что девочек я все равно у тебя заберу, пусть даже мне придется вывезти их из Италии в корзинах с цветами, но тогда ты останешься ни с чем – и Беллини тебя обскачет!
Пачини пожал плечами:
– Ты не сможешь этого сделать.
– А если смогу?
– Хорошо. Как только ты провалишь «Норму», мы вернемся к этому разговору, – сказал Пачини насмешливо.
– А я ее провалю! – задорно пообещала Юлия.
Пачини снова пожал плечами…
Санкт-Петербург, 1827–1832 годы
В жизни иных людей каждый день что-то меняется, а иные просыпаются в том же настроении, в коем ложатся спать, и так – из вечера в утро, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год. Постоянным припевом жизни графа Николая Самойлова было: «Да пропади все пропадом! Ну почему я такой несчастный?!»
Право, кабы некто всеведущий был обречен подслушивать его стенания, уже не выдержал бы – сбежал от такого ужасного уныния!
С женой-изменницей он был разведен, и приятели графа разделились на два лагеря. Одни считали его дураком, упускающим свое счастье, и советовали примириться с Юлией Павловной, которая, по слухам, вела жизнь бурную, но все же узами брака себя ни с кем не связала. Другие же советовали ему ежедневно ставить свечки Николаю Чудотворцу, который избавил его от жизни с этой блудницей, прыгающей из одной постели в другую, даже не пытаясь связывать себя узами брака.
Не прочь примирить Николая с бывшей супругой был, например, друг Сашка Пушкин, который считал Юлию воплощением красоты и гармонии, и даже ее метания по мужчинам, даже ужасная кончина их общего знакомого, бедного Сен-При, в этом его не разубедила. Пушкин полагал, что его слова о «беззаконной комете в кругу расчисленном светил», пусть не о Юлии им сказанные, как нельзя лучше к ней пристали, самые что ни на есть для нее точные, ибо существуют женщины, красота которых – так же, скажем, как красота природы и ее явлений! – необорима и является всеобщим достоянием. Нелепо же ревновать луну, которая всем освещает путь, или солнце, которое всех согревает. Ну, заодно оно и обжигает, но ведь никому не приходит в голову его проклинать, верно?
Александр Сергеевич был настолько убежден в исключительности Юлии Павловны как явления природы, что всегда заступался за нее, когда начинались сплетни. Он восторженно цитировал письмо сестры своей, Ольги Сергеевны Павлищевой: «Проезжала ли через Варшаву графиня Самойлова? Вытворяла ли она свои фокусы, то есть уселась ли на облучке вместе с кучером, с трубкой во рту и в мужской шляпе на своей завитой и растрепанной голове? Она презабавная и, я думаю, немного не в себе», – и уверял, что умение ни в грош не ставить общественное мнение есть признак великой и необыкновенной личности.
А когда Юлия ненадолго приехала в Санкт-Петербург по делам бабкиного наследства (после смерти Екатерины Васильевны Литты-Скавронской) и завела стремительный и бурный, как извержение вулкана, роман с французским послом в России, Пьером-Луи-Огюстом Ферроном, графом де ла Ферроне, после чего граф совершенно забросил министерскую деятельность и знай гонялся за этой «беззаконной кометой», которой, как выяснилось, он совершенно не был нужен, которая просто желала разнообразить скучные бумажные хлопоты с помощью нового любовника, – Пушкин чуть ли не единственный не осуждал Юлию и сочувствовал графу Ферроне. Прочие судили беспутную Юлию и потерявшего голову посланника очень строго.
Вообще похождения графини Самойловой обсуждались чуть ли не с большим интересом, чем новые произведения знаменитого и всеми любимого поэта! Однажды, будучи в гостях у Завадовских и, как обычно, расточая комплименты Прекрасной Елене – графине Елене Михайловне, – Пушкин сложил экспромт и вписал его в альбом хозяйке:
Всё в ней гармония, всё диво,Всё выше мира и страстей;Она покоится стыдливоВ красе торжественной своей;Она кругом себя взирает:Ей нет соперниц, нет подруг;Красавиц наших бледный кругВ ее сиянье исчезает.
Куда бы ты не поспешал,Хоть на любовное свиданье,Какое б в сердце не питалТы сокровенное мечтанье, —Но встретясь с ней, смущенный, тыВдруг остановишься невольно,Благоговея богомольноПеред святыней красоты.
Конечно, графиня Завадовская показывала свой альбом всем и каждому, горда была безмерно, не сомневаясь, что стихотворение именно ей посвящено, однако в том-то и дело, что никакого имени там не значилось, стояло название стихотворения «Красавица», вот и все. Однако вскоре Сашка-охальник, за что-то за Завадовскую обидясь, в своем кружку уверял, что не одна-де она в мире красавица, что его, Сашкина, Пушкина стало быть, жена (он называл ее женка) Натали куда красивей Прекрасной Елены, так что, запросто может быть, он именно о ней думал, когда сей экспромт писал… А ведь есть-де еще на свете графиня Юлия Самойлова, прекрасная, как полуденное солнце Италии!
Граф Николай Александрович, при котором сия сцена и сей разговор происходили, только хмыкнул: не может быть, чтобы о Юлии стихотворение! Это Юлия-то покоится стыдливо? Это в ней-то все выше страстей? Да она ведь сплошная бесстыдная страсть! Одно правда: нет у нее подруг. Она любила только мужчин, подруг при себе не держала, а женщины, само собой, ее на дух не выносили.
Однако, к изумлению графа Николая, в самом ближайшем его окружении сыскалась-таки особа женского пола, которая то и дело Юлию нахваливала, приписывая ей достоинства и вовсе не существующие. Самое удивительное, что особой сей была матушка Николая, графиня Екатерина Сергеевна Самойлова.
Похвалы ее, впрочем, объяснялись легко и просто: Николай не переставал играть, причем исключительно проигрывать, и выплачивать его проигрыши матушке изрядно надоело. Состояние Самойловых со временем поистощилось, а состояние бывшей невестки, которая недавно вот только что получила наследство после бабушки, чудилось воистину неисчерпаемым. Теперь Графская Славянка, которая некогда была приданым Юлии, потом на время перешла к Николаю, потом, после развода Самойловых, снова принадлежала Юлии Павловне.
