но оставил ее на столе и уставился на Тора.
– Твое предположение, что меня не волнует ни то ни другое, не делает тебе чести.
Тор хмуро зыркнул на меня.
– Мои извинения, капитан.
Капитан. Это слово ранило не меньше, чем вина. Без своих Клинков я никакой не капитан, а всего лишь изгнанник без гурта.
– Ты имеешь полное право злиться на то, куда завела тебя судьба, – сказал я. – Мне жаль, что я ничем не могу загладить свою вину, кроме как доставить тебя домой после того, как закончим здесь.
Он кивнул и вытащил из супа еще кусочек моркови. Говорить больше было не о чем, и мы ели молча, позволяя гулу разговоров плескаться вокруг в дымной кухне. Когда я покончил с супом, вошла еще одна группа мокрых от дождя кисианских солдат. Они направились к ближайшему очагу, косясь на нас. Я мог бы попросить Тора перевести их насмешки, но выражения их лиц и без того были достаточно красноречивы.
Тор напрягся. Его рука на столе замерла, и он едва заметно наклонил голову.
– В чем дело?
Он чуть поднял палец и продолжил слушать. Я ждал, наблюдая больше за его лицом, чем за продолжавшими говорить солдатами. Хотя «говорить» – слишком громкое слово. Скорее это были издевки, сопровождаемые смехом. За соседним столом капитан Нагаи, похоже, забыл о еде. Внутри меня зашевелилась тревога, и только тяжесть сабель на поясе приносила утешение.
Тор сжал пальцы в кулак.
– В чем дело? – снова спросил я, и на этот раз он посмотрел на меня и сразу отвел взгляд.
– Они говорят о Гидеоне.
У меня сжалось сердце.
– Что именно?
– Смеются над левантийским императором, который считает себя таким могущественным, воображает, что правит Кисией. Они говорят…
– Что говорят? – отчаянно прошипел я, когда Тор замолчал.
Внезапная прямота его взгляда была подобна вызову.
– Говорят, что это было очень мило с его стороны – избавить их от чилтейцев, но настоящий правитель Кисии – его светлость Бахайн, тот самый Бахайн, которому принадлежит этот замок, а Гидеон – всего лишь марионетка. До тех пор, пока приносит пользу.
Повисла напряженная тишина, бьющаяся в такт со стуком моего сердца.
– Хочешь сказать, что Гидеона, что наш народ… использовали? Что все это…
Я не мог заставить себя закончить фразу. Земля будто ушла из-под ног от чудовищности самой мысли о том, что Гидеоном манипулируют, что мы были лишь средством избавиться от врагов Кисии, чего бы это ни стоило самой Кисии.
– Думаю… да.
Слова Тора прозвучали проклятьем. В комнате не хватало воздуха, каждый мой вдох не мог наполнить легкие.
Сотни мыслей вихрем кружились в голове, но я смог сказать лишь одно:
– Нужно его предупредить.
Тор застыл с открытым ртом.
– Гидеона? Предупредить Гидеона? После всего, что он сделал, он заслуживает того, что грядет.
Я старался не думать о юноше, что сидел со мной, позволяя излить свое горе до самого дна. Того человека больше нет. Он бросил левантийцев на смерть, отдал чилтейцам седельных мальчишек, приказал перебить целый город, всех до единого детей, женщин и стариков, и называл это «необходимостью».
– Рах, – Тор протянул ко мне руку. – Гидеон сделал свой выбор. Левантийцы, решившие последовать за ним, сделали свой выбор. Мы можем только помочь вернуться домой тем, кто этого не захотел.
Было бы так легко уйти, объявить мое изгнание законченным, но все во мне сопротивлялось этому, как дерево, укоренившееся на этой неспокойной земле. Может, я и изгнанник из изгнанников, но Клинки были моей семьей слишком долго. Гидеон – мой мир, и от мысли о том, чтобы оставить его, стыла кровь.
– Нет, – сказал я. – Я не могу вернуться без своих Клинков. Что бы ни произошло, я перед ними в долгу.
– Рах, последний истинный левантиец, – сказал Тор с оттенком насмешки.
Последний истинный левантиец. Как я мог поставить себя настолько выше других? Во мне боролись вина и стыд, но больше всего меня тошнило от гордости, которую я никак не мог отпустить.
– Не слышал, что о тебе говорят люди? – поднял брови Тор. – Многие ненавидят тебя за то, что ты стыдил их. Обезглавливал убитых вместо них. Цеплялся за долг и напоминал им о временах, которые уже не вернутся. Но на каждого, кто тебя ненавидит, найдется тот, кто пойдет за тобой до конца и еще дальше. – Он поставил локти на стол и наклонился ближе, от недосыпа на молодом лице показались морщины, длинные волосы повисли от сырости. – Подумай, что ты можешь сделать, если вернешься домой. Степи отравлены. Наши гуртовщики выжили из ума, но ты, ты можешь объединить людей, поднять гурты на борьбу со злом, и ради всех левантийцев ты должен хотя бы попытаться.
«Ты должен это своему народу, Рах. Быть избранным – это честь. Служить – это честь». Рука гуртовщика Сассанджи на моем плече была тяжела, как ожидания и гордость всего гурта. Какой левантиец стал бы убегать от этого?
Тор наклонился еще ближе и понизил голос:
– Ты – тот предводитель, что нам нужен, Рах. Ты можешь спасти нас.
Я стоял на краю рощи и смотрел на степь, представляя, что мой гурт где-то там, прямо за горизонтом. Я мечтал убежать к ним, страх покалывал живот и ноги, словно по ним маршировала армия муравьев, но каждый раз память о руке гуртовщика Сассанджи прижимала меня к земле, разрывая стыдом. Сейчас я чувствовал то же покалывание, и взгляд Тора встретил тот же перепуганный мальчишка.
– Нет, не могу.
Тор грохнул по столу кулаком так, что глиняные миски подпрыгнули. Кисианские солдаты за соседним столиком замолчали и уставились на нас.
– Проклятье, Рах, ты меня не слушаешь. Я…
– Я слушаю тебя. Каждое твое слово наполняет меня страхом, сильнее которого я никогда не ощущал.
– Ты боишься перемен? Боишься сражаться за правое дело?
– Правое? Подумай, о чем ты меня просишь. Левантийцы не такой народ, как корунцы или кисианцы. У нас не один предводитель, а много. Не один образ жизни, а много разных. Не одна земля, а много земель. В битве против такого великого, всепоглощающего зла, даже если бы мы знали, что это такое, нам пришлось бы сражаться вместе.
– Да, и ты мог бы вести…
– И чтобы сражаться вместе, нам пришлось бы разрушить все, что делает нас левантийцами. Нам пришлось бы стать единым народом, с одним образом жизни и единой страной. Пришлось бы отвернуться от своих обычаев и, может быть, даже убить своих соплеменников. Можешь сказать, что ты этого не боишься?
Вопрос прозвенел в комнате, полной тихого шепота. На меня по-прежнему смотрело множество глаз, но мне было уже все равно.
Тор смотрел на меня, сжав зубы.
– Я бы сделал все, что угодно, ради спасения своего народа.
– Твои слова очень… в духе Гидеона. – Я провел рукой по отросшим волосам. – Может, это слишком много, Тор, может, уже слишком поздно и нет спасения, нет пути назад.
– Значит, ты поддерживаешь план Гидеона?
– Нет! Нет, это не наша земля и не наш народ.
– И что тогда? Хочешь сказать, что великий Рах э’Торин лучше просто ляжет и умрет, позволит левантийцам просто лечь и умереть? Где твоя гордость? Где твоя честь?
– Просишь меня вершить зверства против собственного народа, а потом напоминаешь о чести. Если я сделаю то, о чем ты просишь, наши сердца таким грузом лягут на весы Моны, что наши души – моя душа – навеки сгинут во мраке.
Он снова грохнул кулаком, еще сильнее.
– Боги оставили нас, Рах! Они позволили городам-государствам охотиться на нас, отравить разум наших предводителей…
– Если они оставили нас, то лишь потому, что мы больше недостойны. Мы первые оставили их.
У Тора отвисла челюсть. Вся кухня была безмолвна, если не считать потрескивания огня. Во мраке блестели глаза.
– Вот как? – сказал он, оправившись от шока. – Мы недостойны, и потому ты оставишь всякую надежду? Останешься здесь с ними? – Он указал на наблюдавших кисианцев. – Может, останешься ради
