начнётся вновь. На чьей совести тогда окажется смерть их следующей жертвы? На их, или на совести того кто их отпустил? И кто это будет? Беспомощный старик? Беременная женщина? Младенец? Теперь, видя это всё, я окончательно убедился в том, что пришёл сюда не зря.
Издали, с другого конца лагеря, доносился тихий треск небольшого костра, громкая мужская ругань и временами совсем неуместный, хриплый, но словно какой-то припадочный, истерический, смех. Судя по голосам там собралось человек семь или восемь. Прятаться смысла не было, как и медлить. Я даже не стал развеивать своё заклинание освещения, усилил щит и просто пошёл на звук.
Увидев меня, разбойники разом вскочили и повыхватывали оружие. Взгляды их были быстрыми, бегающими, зрачки сильно расширенными, а глаза блестели. С первого взгляда я понял, что кроме вина, они все приняли какой-то сильный дурман. Один из них, который постоянно смеялся, указал на меня пальцем, оглядел остальных, явно приглядываясь, затем меня и вдруг вновь истерически захохотал. Своё оружие он держал неловко, расслабленно и несерьёзно.
Дальше всё произошло быстро, мелькнуло перед моими глазами, словно какой-то безумный набор случайных, бессвязных, картин. Разбойники напали первыми, я ответил, целясь в головы крошечными, размером с небольшую монету, огненными шарами. Заклинания по-прежнему выходили слишком быстрыми и мощными, пробивали цель насквозь и лишь затем гасли. «Всех», – шептал у меня в голове тихий, холодный, голос учителя, – «Если нет иного выбора, то всех, кто видел твою магию, ты должен убить». Выбора… не было.
В лагере поднялся шум, к моим противникам начали добавляться всё новые, как оказалось в палатках, которые я прошёл, всё же тоже кто-то притаился или спал.
С каждым новым заклинанием, с каждым новым убитым, делать это становилось всё легче. Смерть стала для меня чем-то естественным, более естественным, чем должна быть для человека. Хорошо, что этого не видела Злата. Не-маг не смог бы такого понять и за такое простить.
Всего разбойников оказалось пятьдесят четыре человека. Эту цифру я должен был узнать в любом случае и я её узнал: последние оставшиеся в живых были готовы рассказать мне любые тайны, предать кого и что угодно лишь бы я их отпустил.
Голос мой, когда я задавал им вопросы, звучал чуждо, пусто, словно не я сам, а кто-то за меня это говорил. Тех, кто понял зачем я спрашиваю, отказался отвечать, попытался сбежать или напасть, я убил сразу, остальных, как только убедился, что они мне не врут. Обещать я им ничего не обещал и отпускать никого из них, естественно, не собирался.
Когда я закончил, то от усталости и напряжения едва держался на ногах. Заклинания у меня ещё получались, но руки уже заметно подрагивали. Искушение сжечь и сам лагерь было сильным, но я этого делать не стал. О телах в лесу за пару дней позаботились бы и падальщики, а вот след сильной магии вполне мог меня выдать, привлечь ненужное внимание Светлых к этому месту.
Я знал, что всё сделал правильно, но на душе у меня всё равно было тяжело. Учитель вновь оказался прав: с не-магами сражаться сложнее. Если бы они могли хоть что-то сделать, попробовать защититься, возможно было бы проще. Если бы у них был против меня хоть какой-то шанс. Но шанса у них не было.
К своему лагерю я шёл медленно, словно в каком-то трансе. Это состояние нереальности охватило меня ещё в тот миг, когда я перед уходом считал тела. В ушах у меня раз за разом звучал предсмертный свистящий хрип рыжего разбойника, того самого, который пытался тогда спасти меня и Злату, но не смог, а перед глазами стояло его опаленное, красное, лицо.
Драться с Рыжим было тяжело, он точно был бывшим стражником, как бы не рыцарем Светлых, знал наперечёт все мои сильные и слабые места. В лагерь он вернулся, когда я уже заканчивал, начал подходить, укрываясь за деревьями, палатками и прочим, в руку по пути умудрился ухватить какой-то старый, ржавый, но кованный, с клёпками, щит. Сперва, в горячке боя, я как-то не обращал внимания на его действия, но затем, когда Рыжий подобрался ко мне уже почти вплотную, занервничал всерьёз.
По лицу моего противника было видно, что он знает, что делает. Движения его были чёткими и быстрыми, без паники, отчаяния или суеты. Интуиция мне подсказывала, что у Рыжего есть против меня какой-то козырь, что он знает, может знать, что-то из того, что не знаю я. Все мои заклинания уходили в пустоту и другие разбойники, видя это, тоже чуть ободрились, увидели в этом свой последний, слабый, шанс.
С каждой очередной, из пяти-шести последних, перебежкой Рыжего, я едва сдерживался, чтобы не применить против него площадное заклинание, вроде «стены огня» или «огненной звезды», хоть и знал их ещё по большей части лишь в теории. Умом я понимал, что если не случится ничего сверхъестественного, то мой щит ему не пробить, но холодная решимость и уверенность этого человека меня пугали. «Зачем он подходит?! Зачем?! Зачем?! Зачем?!», – вот всё, о чём я мог в тот миг думать.
В конце концов страх взял верх над логикой: я пошёл на крайние меры, применил заклинание, о котором позже пожалел. «Площадным», в полном понимании этого слова, оно не было, но и обычным я бы его уже не назвал.
«Искра», которую я создал, была раздутой, огромной, в полтора или два человеческих роста, но намного менее горячей, в разы слабее остальных. Двигалось заклинание тоже медленно, толкать его заклинанием «ветерка» было довольно тяжело: пламя колебалось, в любой миг могло прорваться и погаснуть.
Огонь охватил последнюю палатку за которой прятался Рыжий и его самого. От истошного, отчаянного, воющего, крика этого человека, я вздрогнул, а остальные разбойники замерли. Именно после этого они побросали оружие и сдались. Любой маг отразил бы эту атаку без проблем: просто прорвал бы каким-нибудь другим, моё заклинание. Любой маг, но не обычный человек.
Рыжий обварился полностью: большая часть его одежды сгорела, кожа облезла, оплавилась, а в некоторых местах даже и почернела до углей. Он умер от боли, я видел это, почему-то из всех разбойников именно ему, тому, с кем я вообще не хотел сражаться, досталась самая страшная смерть.
«Они убивают всех», – шептал он, пытаясь крикнуть и глядя на ночное, тёмное, небо ослепшими, выжженными, глазами, пока наконец не замолчал и не затих. Я стоял над ним молча, не мог заставить себя поднять руку и оборвать его жизнь. В тот миг я
