не могут разойтись и в конце концов гибнут от голода. В эту пору охотники часто обманывают изюбрей, подзывая их берестовыми рожками, которые, если втягивать в них воздух, издают точно такие же трубные звуки, как и олени.
Однажды в сентябре Ивану Федоровичу пришлось сопровождать геологическую партию. Стояли тихие солнечные дни с легкой, чуть ощутимой прохладой, и ходить по тайге не было утомительно. Недаром сентябрь называют здесь золотой порой созревания, когда растительность уже не нуждается ни в дождях, ни в жарком солнце. В это время женьшень осыпает на материнскую почву свои драгоценные семена, на лианах китайского лимонника полностью созревают целебные ягоды, на склонах сопок становится черным дикий виноград... Словом, только собирай богатые дары дальневосточной тайги, уходящей на тысячу верст далеко к горизонту.
Проводив до места геологов, Иван Федорович заспешил в Иванцово — небольшое таежное селение, где всегда встречались охотники. Уже кончался день; на горизонте обозначилась багровая полоса близкого заката. Иван Федорович шел, приминая росистую траву, как вдруг из глубины зарослей, в десяти шагах от него, громко заревел изюбрь. Зверь был так возбужден, что не заметил охотника. Вскоре сюда прискочил другой, такой же разъяренный, рогач, и сразу они пошли друг на друга. Они сцепились рогами, пригнув головы к самой земле, бились передними копытами. Вот один изюбрь упал и долго не мог подняться, но, едва отдышавшись, встал и ринулся снова на противника, который был намного сильнее. Опять они сцепились рогами, долго тянули друг друга, неистово ревели, а когда на рев стали сбегаться матки, то поединок самцов стал еще ожесточеннее. Матки выжидали исхода битвы, чтобы уйти в глубь тайги. Победил, конечно, более сильный; и, бросив презрительный взгляд на побежденного, задыхающегося на земле изюбря, матки ушли за победителем.
Полумертвый изюбрь еще долго лежал в траве, вытянув шею и широко раздув ноздри. Когда Иван Федорович подошел поближе, он с большим трудом приподнялся и, раскидывая, как пьяный, ноги, побрел к реке, чтобы обмыть раны и напиться живительной студеной воды...
Пока Иван Федорович рассказывал о драке рогачей, на небе уже успели зажечься звезды. Стало темно. Потом из-за лесистых сопок выглянул край луны.
— Скоро начнут сходиться в Алгу изюбри, — сказал он и выдернул шест. Замаскированная зеленью оморочка медленно поплыла по тихой сумрачной реке. Изредка раздавался, подобно колокольчику, мелодичный, звонкий голосок козодоя. Тоскующе печально прокричала сова. В реке плескалась ночная рыба — форель, весь день дремала она в песчанике и, дождавшись звездного вечера, теперь рыскала в поисках добычи. Каждый плеск форели перемешивал звездные огоньки в Алге.
Совершенно бесшумно, ни разу не покачнувшись, будто темный лебедь, медленно плыла оморочка. Мы прижимались к самым ивовым зарослям, свесившимся над водой, чтобы луна не освещала нас.
— Чуешь? — спросил шепотом Иван Федорович. — Изюбри, говорю, пошли в Алгу.
Приминая пышный куст лещины, на берег вышел изюбрь. Он был высок, строен и гордо носил на голове молодые рога. Выйдя на песчаную косу, он остановился, шумно втянул воздух, прислушался. Потом стал кривить губами, словно кому-то делал гримасы, и, убедившись, видимо, что поблизости никого нет, неторопливо, с большой осторожностью побрел к воде. Но, едва он ступил ногой в освещенную луной Алгу, как тут же быстро отпрянул, испугавшись собственного отражения. И, наверно, поняв, в чем дело, уже более решительно вошел в реку, но не сразу стал пить, а несколько минут прислушивался, склонив набок голову. Наконец совсем успокоился, припал губами к светлой воде и долго пил. На песчаную косу вышли еще три изюбря. Глядя на первого, они уже более решительно приблизились к воде. Потом появились еще пять оленей. Среди них был рогач — высокий, статный, с грациозной, гордой осанкой. Он ушел немного дальше и сразу принялся вытаскивать из воды длинные растения. Я решил, что именно его сейчас подстрелит Иван Федорович, но охотник почему-то не торопился с выстрелом. Он чего-то выжидал. По тому, как Нечебуренко поглядывал на светлое небо, я мог догадаться, что ему очень мешает луна. И вскоре я в этом убедился. Когда с горизонта поднялась небольшая темная тучка и поплыла в сторону Алги, Иван Федорович поднял ружье, приладил на мушку кусочек гнилого фосфоресцирующего корня и медленно стал целиться в изюбря, который стоял немного в стороне от стада.
Грянул выстрел, оморочка дрогнула. Какое-то мгновение изюбрь еще не понимал, что́ произошло. Вдруг он резко вскинул голову и побежал к берегу, расплескивая воду. За ним сразу же подалось все стадо. Страшный шум поднялся на Алге. Изюбри, толкая и сбивая друг друга, кинулись в заросли, а смертельно раненный пантач стал отставать. Он закачался; передние ноги у него подкосились и, едва он успел подогнуть их, как грохнулся наземь. Иван Федорович выскочил из оморочки. Я побежал за ним.
Изюбрь еще был живой. При виде людей он высвободил из-под себя переднюю ногу и попытался ударить копытом, но движения оленя уже были слабыми и беспомощными...
Пока изюбрь еще не истек кровью, Иван Федорович выхватил из-за пояса небольшой острый топорик и вырубил молодые рога вместе с лобной костью. Он тут же туго забинтовал их снизу марлей и положил в прохладную траву.
— Сбегай, паря, за ведром! — попросил меня Нечебуренко.
Я побежал к оморочке, схватил ведро, зачерпнул светлой воды из Алги. Иван Федорович уже разводил костер.
Пока разгорается огонь, мы садимся покурить.
— Хорошие панты? — спрашиваю я.
— После увидим, когда заварим, — отвечает Иван Федорович, — а с виду ничего. Отвилки добрые, и на каждом отвилке по пяти ростиней. Да и весом взяли — килограммов на шесть потянут.
— Первый сорт?
Иван Федорович улыбается.
— Сняли-то первым сортом, а как плохо заварим, то пойдут и в третий...
Эти слова возбудили у меня еще большее любопытство; мне начинало казаться, что и костер горит плохо, и вода слишком медленно закипает в ведре. Я ведь знал еще раньше, что заварить панты — дело очень сложное и тонкое. Здесь нельзя прозевать ни минуты, чтобы не переварить нежные рога и не дать тончайшей, шелковистой кожице лопнуть. Если хоть где-нибудь появится трещина, то дорогая кровь вытечет, и тогда такие испорченные панты уже никуда не годятся.
Существует несколько способов заварки пантов, но самый простейший
