– Это то помещение показано в фильме «Революция, которой не было»?
– Да, оно самое. Фильм только получился жутко мрачный. Особенно монолог Дмитриева в конце.
Бретёр смотрел его в Интернете, он оставлял тяжелое, гнетущее впечатление. Картина начиналась с того, как патологоанатом Анатолий Тишин осуществляет процедуры с трупом, а затем едет забирать своего сына Гришу из колонии (выясняется, что тот уже освободился, но не смог связаться в отцом).
Девушка-режиссер ходила со своей камерой везде и снимала революционеров даже спящими – когда Лимонов с товарищами ехал на «Марш несогласных» в плацкартном вагоне. Она подсматривала и подслушивала. Много кадров, где прямо перед ее камерой захлопывается дверь.
Смысл фильма такой: вы напрасно стараетесь, ребята, у вас ничего не получится, вашей революции пи…дец, вы не увидите ее никогда. Идите лучше вскройте себе вены, мудаки!
– Она снимала Дмитриева много раз, но выбрала те кадры, где он самый мрачный и в плохом настроении.
– Как у него, кстати, дела?
– Он сейчас меньше на собраниях появляется, книгу пишет про Северную Корею. Это сейчас его любимая тема, о чем конкретно – не говорит. Возможно, что это биография Ким Ир Сена для серии ЖЗЛ. Они в ЖЗЛ, возможно, даже Пол Пота скоро опубликуют.
– А Гитлера?
– Вот этот пока точно под запретом!
Они засмеялись.
По рассказам Андрея, Бретёр узнал, что в Питере шли те же процессы, что и в Москве, – иногда более медленно и запоздало, а иногда быстрее. Нацболы тесно сблизились с лидером питерского «Яблока» Максимом Резником и Ольгой Курносовой – неряшливая рыхлая тетка представляла в Северной столице интересы Каспарова. Оба дружественно относились к радикалам.
Главным общим успехом всех сил питерской оппозиции помимо «Маршей несогласных» был срыв строительства небоскреба Газпром-Сити – уродливую посудину хотели поставить на набережной в самом центре города. Чего тут только не устраивали. И слушания срывали, и Газпром атаковали, и даже захватывали строительную площадку. Короче, кипела жаркая борьба.
Бретёр продолжил расспросы про известных в партии людей.
– А что Тишин? Давно о нем ничего не слышно.
– Да жил вот у меня недавно. Он сейчас служит в Старой Ладоге священником.
Бретёр вспомнил, как мельком видел Тишина в бункере. Странный человек. Из патологоанатома – в революционера, из революционера – в священники.
– Он сейчас духовный отец многих питерских нацболов.
– И твой тоже?
– Мой нет.
Песоцкий был неисправимым атеистом.
– А что старые нацболы? – Бретёр начал вспоминать тех, кого помнил. – Павлин? Сид?
– Павленко вот с женой расстался недавно. Стал пить много. Мы когда с ним бухали у меня, я разлил пиво по стаканам – кружек не было, – так он кусок стакана откусил целиком. Еще он спьяну залез в тележку из супермаркета и выкатился на проезжую часть во время движения. Так его там чуть не сбили. А Сид… Он стал рассказы писать, а недавно побрил голову и брови.
Общая диспозиция была Бретёру ясна.
Под конец встречи они вспомнили, как приехали на съезд в Москву в 2004-м и как выпили в пять утра водки с селедкой и картошкой.
4
Место на улице Пестеля, где он родился и прожил все детство, казалось после ремонта немного чужим. Родители переехали на Васильевский, и он теперь жил один в квартире о двух комнатах. Стены были обработаны белой рельефной штукатуркой, так на них лучше смотрелась живопись. Он чувствовал себя неуютно при отсутствии картин.
Бретёр, как любой нервный и фанатичный тип, содержал квартиру в экстремальном порядке, просто потому, что его крайне бесил любой штрих небезупречности. Грязная тарелка или чашка – все эти незначительные пустяки попросту выводили из себя.
Во дворе он как-то раз насчитал целых пятнадцать котов! Пятнадцать! Он очень любил кошек и иногда подкармливал сосисками это племя, заметив, что оно имело свою четкую иерархию. Его возглавлял полосатый, как тигр, кошачий король, не самый крупный, но самый задиристый и агрессивный. Подле него обычно крутилась гвардия здоровенных кошек-верзил – это, видимо, служба охраны, а то и личный мини-спецназ. У Бретёра в детстве тоже была любимая кошка Муся, но она погибла в бою с неизвестной деревенской собакой. Больше он никого не заводил. Кошка – это ведь не девка, это серьезнее.
С девками все было из рук вон плохо. Он плюхнулся с разбегу на свою покрытую красным покрывалом кровать и громко, не стесняясь соседки за стенкой, зарычал. Так он избавлялся от накопившей злости к этому миру и несправедливости по отношению к нему, Бретёру. Он вспомнил совет Лимонова: разозлиться.
В Индии же учили совсем не так. В Индии верили в закон кармы, который гласит, что все, что с нами происходит в настоящем, определено нашими добрыми и злыми делами в прошлом. Ты резал, вешал, жег и грабил – получай смерть или тяжелую болезнь. Не в этой жизни, так в следующей. И твои дети получат. Наказание идет не сразу, потому не всегда понятно, как связывать одно с другим. Возможно, он как-то нагрешил с девками в прошлой жизни. Это уж почти наверняка.
Буддизм проповедует смирение, воспарение над мирским, такой всепоглощающий пофигизм. Он учит, что мир может подарить тебе только то, за что ты не зацеплен, на что тебе наплевать. Не жаден, не зависишь от денег – получай их. А если ты алчный, готов удавиться за каждую копейку, тогда ты пролетаешь, извини. И так ты всегда лишаешься того, что больше всего хочешь.
Бретёр интуитивно понимал, что самое правильное – это двигаться в двух противоположных направлениях. Снаружи ты бунтуешь, но внутри ты спокоен, как мумия йогина, замурованная в пещере близ святой горы Кайлас. Так ты не растратишь свою силу понапрасну. Иначе беспорядочными страстями можно сжечь всю нервную энергию раньше положенного срока.
5
Вместо эстетской бородки в стиле Антона Шандора Лавэя, создателя церкви Сатаны, на лице Мерлина сияла более длинная окладистая борода во всю его широкую щекастую физиономию. Борода была без усов. Он походил на злого дровосека-людоеда из иллюстраций к сказке «Мальчик с пальчик».
Они встретились на Сенном рынке. Вечно Мерлин выкидывал что-то экстраординарное, то на заброшенном полигоне встреча, то вот на рынке.
– Пойдем зайдем в одно место! – Он предложил Бретёру подняться по крутой железной лестнице наверх в складское помещение.
Бретёр уже ничему не удивлялся. Перед ним возникла просторная, сплошь покрытая разноцветными коврами комната, на полу на коленях сидело около полусотни людей. И тут до него дошло. Мерлин стал мусульманином.
Быстрым шагом Мерлин присоединился к молящимся и стал совершать намаз под предводительством старого темнокожего араба, который читал молитву громко и нараспев. Сам намаз был предельно регламентирован, помимо текста молитвы, содержал четкое, фиксированное количество различных поклонов и даже поворотов головы. Бретёр в это время стоял у полки с книгами, четками и арабским мускусным парфюмом.
Он уважал верующих и презрительно хохотал над неверующими. Он не очень любил черных, но когда он увидел грубые скуластые лица бородатых среднеазиатских гастарбайтеров – кое-где они были разбавлены кавказцами и славянами, – то увидел в их глазах силу. Их суровые лица напомнили испанский фильм про Франко и гражданскую войну. Сейчас у испанцев лица бабские, как у всех европейцев. Европа – это женщина, а Азия – это мужчина.
Когда намаз закончился, каждый пожал руку двоим соседям спереди и сзади, общая молитва, вне всякого сомнения, сближает людей. Медицина утверждает, что у тех, кто регулярно совершает религиозные обряды, растет уровень мужского гормона тестостерона.
– Смотри, почему мне ближе ислам… – начал Мерлин.
Они перешли в близлежащее халяльное кафе, которое располагалось прямо на рынке, оно напоминало столовую. Халяль – это тоже мясо без крови, как и кошер, разница лишь в некоторых нюансах и в словах, которые говоришь перед тем, как отрезать голову несчастному барашку и пустить ему кровь. Мусульмане говорят «Бисмилля», что означает: «Во имя Аллаха».
– Обрати внимание, когда молятся христиане, поп стоит в центре, спиной к алтарю и лицом к народу. То есть он вещает от имени Бога. Мусульмане же все равны перед Богом, нет никаких посредников, а мулла – это только хранитель мечети.
Мерлин был убежденным ницшеанцем и антихристианином. На одной из первых их встреч он произнес нечто вроде «Конечно, я верю в Бога. Потому что я каждый раз вижу его в зеркале, когда бреюсь». Сейчас он эволюционировал из атеиста в мусульманина. Бретёр подобные изменения только приветствовал, но нападки на христианство не приветствовал никак, хотя считал, что церковь где-то может вести себя скромнее.
