— Ну да, да, рожденные ползать… — вздохнул Лунин.
Растов оказался прав в главном: завалив высоту Дахма-фаруд тысячами снарядов и сотнями тонн бомб, главные силы десанта нанесли по ней увесистый удар.
Однако относительно 12-го тяжелотанкового Растов ошибся.
Сосредоточением полка командование лишь имитировало его участие во фронтальном ударе на Дахма-фаруд. Но в действительности бросать в бой драгоценную боевую часть не стало.
Весь день танкисты изнывали у своих машин, вслушиваясь в тревожные громы далекого боя.
Растов несколько раз выезжал на своей К-20 на рекогносцировку, поднимал телескопическую штангу с наблюдательной платформой, облизывал жадным до новостей взглядом далекие очертания погребальных башен.
Их было четыре, и они казались заколдованными. Сколько смертоносной материи взорвалось на высоте за день. А им хоть бы хны!
Словно сама Смерть приняла форму этих башен и стояла, поглядывая на войну взором единственной здешней триумфаторши…
Не утихало ни на минуту и яростное воздушное сражение.
«Пираньи» ходили штурмовать вражеские позиции над бокажами, прикрытые сверху «Хагенами» и «Горынычами».
За ними охотились клонские вертолеты-истребители «Рамси».
Выскакивали в крутом вираже из-за Дахма-фаруда истребители «Абзу». Они засыпали друджвантов ракетами и уходили на бреющем в празднично искрящих фейерверках ловушек.
Два раза Растов вызывал комбата. Допытывался, не пришел ли приказ на выдвижение.
— Веришь, Костя, сам не понимаю! — кричал Зуев в ответ. — Как по мне, ввести бы нас в дело, и еще до заката взяли бы мы это благоверное кладбище! Накидали всем звездюлей в коробочки! И уже вечером были бы в репортаже на Первом. Дескать, славные танкисты энской части на эмской планете развели педали пехлеванам и шлют привет трудящимся России и всего мира…
— А что, правда может быть такой репортаж?
— Ну, в общем, да. Может, кто-то захочет папу твоего порадовать. Мол, сын служит как надо, не сачкует…
Растов принужденно усмехнулся. Он традиционно терпеть не мог, когда в разговоре поминают его отца. Хотя и понимал, что вообще не вспоминать о человеке, портрет которого на передовицах половины газет, — это выше человеческих возможностей…
Наступление захлебнулось.
Слишком плотные минные поля.
Слишком густая сеть бокажей.
Чересчур точный огонь врага.
Какие бы причины ни легли на стол контр-адмирала Кораблева в итоговом донесении с плацдарма, печальный итог было не переиначить: на высоте по-прежнему сидели клоны, ее обратные скаты по-прежнему были утыканы минометными батареями, автострада на Гель по-прежнему оставалась закрытой.
Даже самые восторженные офицеры пришли к выводу, что командование крепко просчиталось, недооценило крепость обороны противника и численность его частей.
Другой вопрос: как могло так получиться? Разведка ошиблась? Недоработала? Слопала дезу? Или дала точные данные, а отцы-командиры при планировании чересчур оптимистично отнеслись к наступательным возможностям собственных полков?
Когда село местное солнце, ослепительно-белая звезда Кай Тир, через расположение первой роты к медсанбату потянулись с передовой грузовики с ранеными.
Водители автоколонны настолько вымотались за день, что засыпали прямо за рулем. Один бронегрузовик с приплюснутой мордой не заметил ограждающей ленты и, едва не перевернувшись, приехал прямо в воронку.
Своим ходом сдать назад он уже не мог. Растов, который искал хоть какого-то реального дела, поехал вытаскивать его лично, на своей командирской К-20.
Из перекошенного грузовика выскочил медперсонал — двое мужчин и одна женщина.
Они выгрузили двух носилочных раненых, облепленных датчиками. Обоих требовалось срочно оперировать.
Поэтому свой К-20 Растову пришлось занять медикам для транспортировки раненых в тыл. Ну а чтобы вытащить грузовик, был подогнан «Протазан» — благо самоходная зенитка была смонтирована на шасси все того же Т-14 и тяговое усилие имела зверское.
Пока то да се, Растов караулил оставшихся без присмотра легких раненых.
— Меня Федором зовут, — сказал один из них, с загипсованной правой ногой и правой же рукой. Судя по комбинезону, был он танкистом.
— Приятно познакомиться, — растерянно сказал Растов. — На «тэ десятом» воюешь?
— Воевал. Теперь уже нескоро… Сказали, переломы такие, что месяца на два…
— А мы на самой вершине сегодня были! — неожиданно громко выкрикнул его товарищ, с перевязанной головой, в его глазах Растов приметил голубые огоньки безумия. — На самой-самой вершине! На вот столечко от неба! Представляешь, майор?
Растов закивал, чтобы не сердить контуженого.
— Это факт, — поддержал товарища Федор. — Мы раздавили три плазмомета! Разогнали роту! Утюжили уже обратный скат! Я столько клонской техники битой видел! Даже в кино столько не показывают!
Растов снова кивнул, мол, не показывают.
— И тут в нас ка-ак влепили! — продолжал Федор. — Всю роту пожгли! За пять минут! Кроме нас вообще никто не выжил! Все стали пеплом! Воздухом!
— Кто пожег?
— «Рахши» и «Саласары». Из засады. Просто с места огонь открыли. Там только один был особо прыткий, на сером танке. Вот он носился, да. И стрелял за двоих.
Сердце Растова кольнуло иглой недоброго предчувствия. Серый танк, стреляет за двоих… Но он решил не тиранить раненых расспросами.
Федор, между тем, продолжал заливаться соловьем — чувствовался адреналиновый допинг.
— А я лежу весь такой, а меня Боря, — он указал на контуженого, — спрашивает: «А где стервятники?» Я ему: «Какие на хер?» А он: «Ну, стервятники, которые должны трупы с вершины дахм, башен этих, клевать? Ну, как у клонов принято!» И тут я вспомнил! Слышал как-то, что, мол, клоны пытались в Гель хищных птиц завезти. И несколько раз завозили. Чтоб как на родине. Но только те здесь жить не хотят. Сухо очень, и магнитное поле какое-то не такое… Не прижились.
— Сухо, да, — кивнул Растов, облизнул спекшиеся корочкой губы и, вспомнив о питьевом режиме, протянул раненому флягу.
— А нехищные — прижились, говорят. Потому и река Птичьей названа.
— А вот у меня вопрос, майор… Можно? — Это был контуженый, он тоже хотел растовскую флягу.
— Можно, чего нет?
— Если тут, на этой планетке сраной, даже стервятники жить отказываются, значит, и людям тут не сладко… Тогда какого же рожна они так дерутся за этот свой Гель? Какого люцифера секретарь там квартирует? Ты не знаешь, майор?
— Без понятия, — сказал Растов, не думая ни секунды.
И это было чистой правдой.
Заместитель разбудил Растова в два часа ночи.
— Товарищ майор, вставайте, пакет из штаба!
Растов, конечно, встал.
На войне он мгновенно переходил от состояния сна к бодрствованию. Поэтому, не теряя ни секунды, Растов разорвал плотную бумагу пакета и вцепился взглядом в текст.
Это был боевой приказ, составленный с соблюдением всех правил контрразведывательной предосторожности.
«ВВЕРЕННОМУ ВАМ ПОДРАЗДЕЛЕНИЮ ВМЕНЯЕТСЯ СОВЕРШИТЬ МАРШ В КВАДРАТ 119–205.
ПОСЛЕ ЧЕГО БЫТЬ В ГОТОВНОСТИ ИСПОЛНЯТЬ ПРИКАЗ СТАРШЕГО НАЧАЛЬНИКА.
МАРШ ПРОВЕСТИ С СОБЛЮДЕНИЕМ РЕЖИМА ПОЛНОГО РАДИОМОЛЧАНИЯ И АБСОЛЮТНОЙ СВЕТОМАСКИРОВКИ. ВРЕМЯ ИСПОЛНЕНИЯ: Ч+3».
Растов включил планшет и вбил номер упомянутого в приказе квадрата.
— У черта на куличках, — пробормотал он сердито.
В самом деле, указанный район лежал далеко на западе, за плацдармом вспомогательного десанта, носящим кодовое наименование «Армавир».
Более удаленную от высоты Дахма-фаруд точку было трудно и вообразить.
«Вредительство какое-то», — Растов вздохнул.
Он приложил к сканеру планшета живую подпись полковника Кунгурова на документе и замысловатый узор кодовой печати.
Но планшет ничего этакого не заподозрил. Приказ был явно подлинным, как бы Растову ни хотелось обратного…
— Что-то случилось, командир? — спросил Лунин, чувствительный, как радар.
— Случилось. Поднимай тихонько роту. Передай взводным: будем выдвигаться в квадрат 119–205. Точный маршрут движения приказываю разработать и донести мне через пять минут.
— Прямо сейчас? Роту? Поднимать? — переспросил Лунин испуганно.
— Да, — сказал Растов, как рявкнул.
Майор решил, что для разнообразия поедет не на танке, а на командирской машине.
Начать с того, что путешествовать в танке ему за эти месяцы порядком осточертело (хотя признаваться себе в этом он не любил). Обзора нет, свободы нет, воздух невкусный, да еще и звуки эти, стоны металла, трущегося о металл… Главное же: командование что-то явно мудрило, и Растов чуял, что от мощных средств связи нельзя отходить ни на шаг.
Когда начинаются дальние рокировки войск, они могут быть прерваны в любую минуту стоп-приказом. А оказаться где-нибудь за сто километров в отрыве от главных сил, лицом к лицу с парой тяжелых танковых батальонов врага, Растову не улыбалось.
