— Так сразу и смотрели, как бабки на горизонте замаячили.
— На чем смотрели?
— На моем ноуте. Я некоторые вещи в отдельную папку сохранял.
На моем лице впервые за это утро появилась ехидная улыбка.
— Тащи-ка по-тихому свою шайтан-коробку ко мне в кабинет. Надо прояснить пару вопросов.
На завтрак мы соответственно задержались, так что подоспели к почти остывшей яичнице с беконом и чайнику кофе минут через двадцать после назначенного срока. Переодевшись в местное, простую кожаную куртку с короткими рукавами и шерстяным капюшоном и серые тканые брюки, я, так же, как и Зимин, предпочел оставить обувь, и чувствовал себя превосходно, если бы не нога. Рана от арбалетного болта затянулась, оставив после себя некрасивый кривой рубец. Обошлось без воспалений и гангрен, но периодическая тупая боль, возникающая в основном по утрам, наталкивала на мысль обратиться к какому-нибудь местному лекарю. Может, выпишет какой порошок или присоветует комплекс упражнений.
— Здравствуй, Дирек, — кивнул я мявшемуся у входа мастеровому. Судя по его мятой физиономии, вчерашний полновесный золотой был потрачен с максимальной пользой для духа и большим уроном для тела.
— И вам, господин негоциант, не хворать, — радостно кивнул утренний гость.
— Что же мне с тобой делать? — Усевшись за стол, я принялся распиливать ножом и закидывать в рот яичницу с беконом, поминутно запивая её кофе. Аппетит, знаете ли, после вчерашнего был зверский. Замешкавшийся было Зимин увидел мое рвение и тут же присоединился в общем порыве уничтожения завтрака.
— Да что хотите, господин негоциант, — закивал Аморис. — Я же на все руки от скуки. Могу дрова колоть, воду носить, улицу подметать, а если мне материи какой дадите да платье парадное закажете, в лучшем виде сделаю. Ни у кого такого наряда не будет, у вас только.
— С платьем мы подождем, — хохотнул я, — чай, не на гей-парад планируем.
Встретив непонимающий взгляд Дирека, я только отмахнулся.
— Не бери в голову, шутим мы так. Ты вот лучше что мне скажи.
— Что угодно, сударь! — Аморис настолько усердно затряс головой, что я даже засомневался, не отвяжется ли. Вот будет потеха, вчера от петли ушел, а сегодня без головы по собственной глупости остался.
— Не перебивай. — Я укоризненно покачал головой, отправляя в рот очередную полоску жареного бекона. — Ты же местный? Значит, столицу хорошо знаешь?
— Как свои пять пальцев, — признался он. — Я все входы и выходы, все потайные калитки в торговых рядах, все переулки у крепостных стен ведаю. В детстве мало, где не хаживал, разве что в замке да по управе, а так хоть с закрытыми глазами.
— И оружейника хорошего знаешь? — как бы невзначай поинтересовался Славик. — Такого, чтобы дело свое знал добро, покупателя не дурил и ассортимент имел богатый.
— Найдем, — радостно закивал Дирек.
— Ну и замечательно. — Отодвинув от себя пустую тарелку, я удовлетворенно погладил живот. — Сегодня у нас будет исключительно пешая прогулка, ногу надо разрабатывать, так что изволь быть нашим провожатым. Первым пунктом нашей прогулки будет городская ратуша. — При этих словах лицо Дирека исказилось, будто от зубной боли. — Не бойся, — отмахнулся я. — Залог за тебя внесен, об этом я особо распорядился вчера по прибытию. Нам нужно лишь оформить документы и отослать входные бляхи на КПП. Далее двинемся на рынок, где приобретем некоторые обновки из разряда оружия и прочей сбруи.
— Хорошо, — кивнул Дирек. — В лучшем виде все сделаем, господин негоциант.
Поймав жадный взгляд мастерового, уставленный на объедки завтрака, я в недоумении потер переносицу.
— Что-то ты, брат Аморис, больно голодный. Неужто вчерашний золотой пропил на радостях и ничего себе не оставил?
— Что вы, господин негоциант! — Дирек в ужасе замахал руками. — Сам-то я из местных, но дом наш старшему брату достался, а меня отец с матерью, земля им пусть будет пухом, чтобы достойно мне жить, отправили по уговору к моему прошлому хозяину. Там я и шить научился, и кроить, и много чего еще. Там же и комнату мне хозяин сдавал, чтобы поближе к мастерской. Не думал я, что вот так все обернется. Вчера первым делом решил прийти и вещи свои забрать, а меня даже на порог не пустили, а узнав, что деньги при мне, и их отняли. У меня там и инструменты остались, и одежда, и медяков с десяток. С вашим бы золотым хватило комнату снять в гостинице, а потом завертелся бы.
Я присвистнул:
— А спал ты где?
— На улице, — пожал плечами мастеровой. — Кто же меня, висельника, из добрых людей на порог пустит.
— Значит, так, — ударил кулаком об стол Славик. — Сейчас дуешь мухой на кухню, она во флигеле, там завтракаешь и берешь у управляющего чистую одежду. Подберет пусть что по размеру, а то вид у тебя помятый. На все про все — час тебе, а потом выдвигаемся, дел невпроворот.
— Заодно расскажешь нам, как тебя до петли довести смогли, — подмигнул я расплывшемуся в счастливой улыбке мужичку. — Да подумаем, какую каверзу можно придумать для этого мануфактурщика.
Погода с утра разгулялась, тонкими солнечными лучами и теплым ветром показывая, что зима отступила, и весна все отчетливее заявляет свои права. Кое-где подтаявший снег образовывал лужи, и прилежные дворники вовсю работали лопатами, давая путь воде в сточные канавы. Положительно, запрет на проезд по столице на гужевом транспорте, либо верхом, превращал все улицы в одну сплошную пешеходную зону, введением которых грешило большинство современных губернаторов в моем мире, и надо сказать, это были единственные нововведения, которые я одобрял целиком и полностью.
Когда мы выбрались, наконец, на улицу и прошествовали, именно прошествовали, в сторону центральной площади, минуло одиннадцать часов. Впереди всех шел я, как глава дома, важный чин и вообще красавец в самом соку. Гроза женщин и мелких грызунов, почти кот, только лучше. За мной с видом типичного раздолбая, засунув руки в карманы и не глядя под ноги, шлепал по лужам Зимин. Колонну замыкал сытый, довольный, щеголяющий в новом кафтане Дирек, периодически напоминающий о себе советами по прокладке нашего маршрута.
— Так скажи же мне, милый Аморис, — вспомнил я нашу утреннюю беседу. — Как же так вышло, что ты, с виду честный и работящий малый, умудрился попасть в кутузку, а затем на эшафот. Неужели так ценны были те тряпки, из-за которых разгорелся сам сыр-бор?
— Не то чтобы ценны, — пожал плечами Дирек и, разбежавшись, перепрыгнул через особенно глубокую, по его мнению, лужу. — Все дело в том, что подряды на особо редкие ткани даются только под личную роспись главы гильдии, да и то каждый метр уже расписан на изготовление сюртуков, кафтанов и жилеток, а за них вперед уплачено. С тех пор, когда вы, господа негоцианты, повезли свои редкие товары, цены на местную мануфактуру упали, но, видимо, ваши потолковали с нашими, и решено было особо рынок-то диковинками не заполонять. В первую голову это было выгодно местным мастеровым.
— Искусственные заградительные барьеры? — предположил я.
— Не знаю, что вы имеете в виду, — смутился Аморис, — но сделано было это специально, чтобы ткани местные не обесценились, а потом еще и в цене подросли. С другой стороны, сами господа негоцианты, ввозя редкий товар, вполне могли поднимать ценник хоть до потолка. Спрос на диковинки есть и будет всегда. Есть, конечно, некоторые вещи, которые можно купить на стороне, но в основной своей массе в круг как посредники вклиниваются гильдийцы, и купить иномирную ткань или сработать из нее сюртук в обход них попросту невозможно.
— Все равно не понимаю, — покачал головой Зимин. — Из-за тряпки человека под монастырь подводить.
— Обычный, дерюжный сюртук, скажем, — продолжил Аморис, — стоит три полновесных серебряных, в то время как парчовый — три золотых. В противовес этому добрый конь, чтобы и пахать, и сеять, и хозяина по красным дням на ярмарки возить, обойдется в пятьдесят. Но если, скажем, сопоставить сюртук или портки из иномирного сукна, то костюмчик такой потянет на сто, а то и сто пятьдесят золотых, не меньше. Прибавим, что простой, бедный люд покупать эту роскошь ни в какую не будет, добавляем золоченые пуговицы и кружева — и вот у вас костюм, равный в цене четырем лошадкам, или, скажем, двум дойным коровам. Деньги, я бы отметил, небывалые.
— Ну, — кивнул я. — Ты продолжай, безумно интересно.
— Ну, так вот, — глаза Дирека горели, щеки пылали алым, сразу видно, мы со Славиком затронули интересующую его тему, — стоит, значит, сюртук с портками двести полновесных золотых. Двести золотых — это годовое жалованье городского стражника, или прибыток вольного торговца за пару месяцев. Была бы у меня такая куча денег, завел бы себе мастерскую. Вы думаете, почему сумму такую за мое помилование заломили? Чтоб дураков не нашлось против судей идти. Три тысячи золотых деньги огромные.
