— Что он еще может, кроме того, что пальцами гвозди сворачивает?
— Доску кулаком и ребром ладони рубит. А руку может так сжать, что из ногтей кровь выступит. Сам его хват испытал. У него пальцы твердые, словно из дерева выточены. Так что, Сергей Александрович, уважите общество?
— Пойдемте.
Японский дипломат в это время разговаривал с несколькими знатоками холодного оружия, но стоило нам подойти, как он бросил на меня оценивающий взгляд. Оценил он меня видно невысоко, судя по появившейся у него на губах холодно — презрительной улыбке.
Не особенно утруждаясь, вслед за японцем, я свернул кольцо из гвоздя, потом на пару с телохранителем разбили по нескольку толстых досок. К этому моменту ехидные смешки зрителей уже переросли в восторженные крики, заставив недовольно кривить губы японского дипломата. Последним испытанием стало сжатие друг другу ладоней. Мы сцепились руками, напряглись. Казалось, вот — вот у кого‑то хрустнут пальцы, но ни он, ни я и не думали ослабить хватку. Нашла коса на камень… Две минуты, три, пять, а мы все стояли друг против друга, пока не поняли, что наши силы равны, тогда мы разжали захват, после чего японец, приложив руки к бокам, коротко мне поклонился. Я ответил ему таким же вежливым полупоклоном, отдавая уважение силе соперника. К этому моменту вокруг нас собрались все приглашенные гости. Меня поздравляли и трясли сразу за обе руки. Одна из молодых женщин, подскочив ко мне, расцеловала в обе щеки под одобрительные крики присутствующих. Когда восторг стих, сияющий, как начищенный самовар, Савва Лукич закричал: — Господа и дамы!! Прошу всех к столу!! Первый тост мы поднимем за русских богатырей!! Ура — а-а!!
Его поддержали с таким воодушевлением, что у меня в ушах зазвенело, после чего веселье началось с чисто русским размахом.
Спустя три недели мы с матерью простились на вокзале с Наташей, уезжавшей на фронт, а на следующий день я посадил на поезд мать. Оставшись один, вдруг неожиданно подумал, что, несмотря на то, что сестра и мать уехали, ответственность которую я несу за них, никуда не делась. Она тут, со мной. Для меня это было странно, так как возникшие между нами связи, с моей стороны, никак не подходили под понятие родственная любовь, хотя я старательно принимал участие в их жизни.
"Может, просто привычка?".
Так и не придя ни к какому выводу, я занялся своими привычными делами. Тренировки, тир…. Жизнь вошла в колею, и казалось, что будет катиться по ней спокойно и дальше, как вдруг пришла срочная телеграмма. Содержание ее было лаконичным: "Ваша сестра тяжело больна. Санитарный поезд выходит из Петербурга 25–26 сентября. Обратитесь к штабс — капитану Челищеву. Павленко".
Стоящий на дальних путях поезд я быстро нашел благодаря пожилому солдату — санитару, дымящему самокруткой, на которого мне посчастливилось наткнуться у здания вокзала.
— Провожать кого собрались, ваше благородие? — напоследок спросил меня санитар. — Ежели так, то не торопитесь, мы только завтра отправляемся.
— В какое время?
— Не скажу. Только было всем сказано, чтоб в восемь утра были на своих местах. Папироски не будет у вас?
Я достал пятирублевую бумажку и дал ему.
— Благодарствую, ваше благородие!
— Челищева знаете?
— Как не знать! Он комендант нашего поезда. Правильный человек. С пониманием. Вы к нему по какому делу?
— Где его найти? — проигнорировал я вопрос.
— Найдете вагон с надписью "Аптека — Амбулатория", а рядом с ним жилой вагон, там врачи и медсестры. Там же и комендант.
— Спасибо.
Возле указанных мне вагонов я увидел группку из трех молодых людей, одетых в офицерские мундиры, только погоны у них были нестроевые, а серебряного галуна с зеленой выпушкой и просветами. На груди у них блестели нагрудные знаки с буквами "З. В.". Зауряд — врачи. Мне уже приходилось о них слышать. Студенты — добровольцы последних курсов медицинских университетов. Подошел к ним.
— Господа, не подскажите, где можно найти штабс — капитана Челищева?
Они с любопытством посмотрели на меня, потом один из них, яркий брюнет, ответил: — Второе купе от входа.
Взобравшись по лесенке, я быстро нашел нужное мне купе и постучал. Спустя секунду щелкнул замок и дверь откатилась. У двери купе стоял офицер. Худощавое лицо, строгие светло — серые глаза, аккуратная короткая стрижка. Ворот гимнастерки был расстегнут, портупеи не было. На груди висел орден и крест, а на левой руке была надета черная перчатка.
"Инвалид. Боевой офицер".
— Штабс — капитан Челищев?
— Судя по всему, вы это и так поняли. А кто вы?
— Богуславский. Сергей Александрович.
— Что вас привело ко мне?
Я протянул ему телеграмму. Он пробежал ее глазами, потом некоторое время смотрел на меня оценивающим взглядом.
— Почему вы не в армии? — тон его голоса была довольно холодным.
— Воевал с первого дня войны. Получил ранение в голову. Частичная амнезия. Теперь в отставке.
— Звание?
— Поручик.
— Что же это за ранение такое? Извините за сравнение, но при таких плечах вы вместо лошадей пушку потяните и при этом даже не вспотеете.
Своими словами комендант показывал, что не верит мне. Понимая и признавая за ним право, говорить подобное, я решил сразу объясниться:
— Можно пройти в купе?
Комендант сделал шаг в сторону, не сказав ни слова. Войдя, снял шляпу и приподнял волосы с левой части головы над ухом, где находилась впадина — шрам от осколка австрийского снаряда, размером с детский кулачок трехлетнего ребенка. Капитан не только посмотрел, но и потрогал его пальцами, после чего спросил: — Так что вы от меня хотите?
— Возьмите меня с собой!
Челищев потер правой рукой тщательно выбритый подборок:
— Поезд полностью укомплектован. Мест нет. Да и зачем вам ехать? Привезем мы вашу сестру. Через четыре — пять недель будем обратно в Питере.
— Мне надо сейчас.
— Я обязан Михаилу Дмитриевичу Павленко жизнью. Только поэтому вас возьму. Поедете в моем купе. Вещи?
— Мне собраться, что голому подпоясаться. Когда прийти?
— Поезд отойдет завтра утром в восемь тридцать. Оружие есть?
— Наган и кольт, американский. 1911.
— Возьмите запасные обоймы. Когда вас ждать?
— Завтра, в семь утра я буду у вас.
Поезд пришел в Минск в пять часов утра. Несмотря на столь ранний час, санитарный эшелон уже встречали. Десятки повозок с ранеными и санитарные машины заполонили пространство вокруг вокзала. Я вышел, постоял в тамбуре, потом опять зашел в купе. Где‑то спустя полчаса появился штабс — капитан.
— Сергей Александрович, нужна ваша помощь.
— Я готов.
Следующие несколько часов я переносил раненых в вагоны, и вместе с санитарами и сестрами милосердия, устраивал их на полках вагонов. Стоны, скрип зубов, вид окровавленных повязок и ампутированных конечностей вместе с тошнотворным запахом гниющих ран, лекарств, потной и грязной одежды, все это пусть даже касательно, дало мне первое понимание войны, как о некоем грязном и отвратительном деле. Наконец поток раненых иссяк. Выйдя из вагона, я спустился по лесенке. На платформе стоял пожилой санитар с наброшенной на плечи шинелью и дрожащими руками пытался закурить. Я подошел к нему. Тот несколько раз жадно затянулся, и только тогда обратил на меня внимание.
— Вы молодец, Сергей Александрович.
— Спасибо, Степан Дмитриевич. Теперь все?
— Побойтесь бога! Это только начало! Сейчас раненые потоком пойдут. Мы их тут будем сортировать. Кому операции, кому перевязки и лекарства, а увеченных солдат — комиссовать и в Минский госпиталь, на дальнейшую поправку. Вы остаетесь?
— Нет. Мне надо узнать, где сейчас моя сестра находится.
— Дело святое! Помощь родной душе богу угодно, — он тяжело вздохнул. — Что ж это на свете делается?! Человек на человека смертоубийством идет. Разве так можно? Вы видели наших врачей, с которыми вместе ехали? Мальчишки сопливые совсем! И медсестры такие же! Половина из этих лекарей сегодня ходили бледные, как та простыня! А у Порошиной, медсестры, даже истерика была. Эх! Что тут говорить! Вы только сейчас не езжайте, а дождитесь сначала нашего коменданта, Сергей Александрович. Он наверняка уже что‑то для вас узнал.
Не успел он так сказать, как из рассветных осенних сумерек послышался голос молодого парнишки — санитара Митьки: — Сергея Александровича, не видели?!
— Он в соседнем вагоне вроде был. Посмотри там, — ответил ему голос старшей медсестры Авдотьи Никитичны, спокойной, рассудительной и уверенной в себе женщины.
— Здесь я! Здесь! — откликнулся я.
— Уф! Насилу отыскал вас! — он подбежал ко мне. — Его высокоблагородие вас кличет! Идемте!
Спустя несколько минут я уже входил в купе коменданта поезда. Лицо капитана было суровое и напряженное.
